Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы

Она начинает вспоминать. Удивительно, сколько бессмысленных подробностей хранит человеческая память. Считается, что в живом организме все устроено по максимуму рационально: какая-нибудь корова представляет собой идеальную машину для переработки травы в молоко и мясо: специальные зубы, которые размалывают растительность, очень сложный желудок, который справляется с грубой пищей и так далее. На этом фоне человеческий мозг — сплошная расточительность, раз не забывает всякие глупости. Липка рассказывает, а я боюсь ее спугнуть, но заодно и любуюсь ей: она увлеклась, старается вспомнить все до последней детали, не знаю — чтобы мужу помочь или просто чтобы показать, какая у нее прекрасная память. Долго-долго мы разбирали последний ужин, посередине которого муж ее отложил в сторону вилку и пошел душить эту Мордмиллович. Что ели, что пили. Папа, как всегда, читал свои стихи. Когда она заваривала чай, то уронила крышечку от чайника. Макароны были с сыром. У них накануне кончился сахар, а купить они забыли. Он порезал хлеб обычным ножом, а она его отругала, что он не взял хлебный.

Тут Липа подозрительно зашмыгала носом, и я испугался, что она расплачется, но она успокоилась и продолжала вспоминать, хотя видно было, что выложила уже все, что знала. «Хорошо, —

говорю, — с ужином все понятно, давай дальше в обратном порядке». Дальше особо вспоминать было не о чем, потому что Аверьянов весь день был на работе, а как пришел — они сразу сели ужинать. Был ли он как-то рассеян или расстроен, когда пришел? Нет, все было, как обычно. Открыл дверь своим ключом, переобулся, поставил портфель под вешалку, сходил поцеловал сына, пожал руку тестю, умылся и отправился на кухню. Хорошо, можно посмотреть, что в портфеле? Конечно. В портфеле журнал «Главный бухгалтер», который он в шутку называл «Юный бухгалтер». Да он, черт возьми, просто король юмора, этот Аверьянов (этого я, конечно, ей не говорю). Хотел я еще в его телефоне покопаться, но решил, что это все-таки слишком интимный предмет. Да и коллеги мои, думаю, его уже проглядели от и до. Забавно — я ведь тут никто, бывший одноклассник, но мне почему-то неприятно при мысли, что они читали его переписку с Липкой. Как, интересно, бухгалтеры называют своих девушек — «моя копеечка»? В общем, проехали, спрашиваю дальше. Что утром было?

Ничего утром не было: у мальца режутся зубки, так что Липка полночи с ним не спала, а утром как раз задремала, так что на работу он уходил сам, без утреннего поцелуя. И завтрак сам себе готовил. Это мне почему-то было приятно, как будто это я лично его оставил без омлета, приготовленного Липиными лилейными ручками. Не понимаю, усмехнулся я, что ли, в эту минуту, но она что-то заметила и мне так с вызовом говорит: «Ну про ночь я тебе, с твоего позволения, рассказывать не буду». Это она вроде как намекает, что ее главбух в постели накануне оказался на высоте. Ну да мне-то что, я вообще могу никаких вопросов не задавать, а вместо этого откланяться. Ладно, прочь обиды, едем дальше.

Предыдущий день во всем был похож на этот: утром ушел (правда на этот раз после совместного завтрака), вечером пришел. Поужинали, посмотрели кино, пока ребенок спит, потом Липка пошла кормить Димочку, а Аверьянов перед сном поиграл со своими игрушечными паровозами. Ладно. А во вторник?

А во вторник он ходил со Светкой на концерт. Ну дратути, как пишут в этом вашем интернете. Что за Светка? Какой концерт? Светка — Липкина лучшая подруга, говорит она, и тут я сразу понимаю, что в прошедшие десять лет у нее была своя собственная жизнь: где-то ведь она училась, где-то работала, где-то подцепила своего Аверьянова — и то, что мне сейчас кажется, что круг замкнулся и все стало, как было раньше, — это пустая иллюзия и что прожитое без меня время навсегда останется огромным куском ее жизни. Это вроде очевидность и ерунда, но меня так поразило, что я некоторое время сижу с этой мыслью и только краем сознания слушаю, как она рассказывает про вечер вторника. Оказывается, мужа ее премировали на работе двумя билетами на концерт, и она договорилась со Светкой, что та придет и посидит с малышом, пока они с мужем проведут вдвоем романтический вечерок в Доме культуры железнодорожников. Тут она пускается в долгие объяснения, что с папой можно ребенка оставить ненадолго, а если больше чем на час, то она опасается, но я ее вежливо обрываю и говорю, что интересуюсь не мотивами, а фактами (уж не знаю, откуда эта фраза выскочила, может, из фильма какого-нибудь, но прозвучало очень солидно). «Ах, фактами», — тянет она, как будто снова хочет обидеться, но я сижу с независимым видом и мешаю ложечкой в чашке.

Так вот, факты таковы: концерт начинался в семь, а в четыре часа у Димочки поднимается температура — вероятно, от тех же самых режущихся зубок. Поэтому, когда Светка, как и обещала, явилась к половине пятого, ребенок уже захлебывался от крика и оставить его с ней не было никакой возможности. Ну и Липка, добрая душа, предложила, чтобы билеты не пропали, сходить Светке с ее мужем. Я, конечно, помню, что по статистике мужья чаще всего уходят из семьи к подружкам жен, но, само собой, помалкиваю и только спрашиваю, что было на концерте. А это нам неизвестно, поскольку ребенка еле-еле удалось угомонить к десяти вечера, а Аверьянов, вернувшись, сообщил только, что концерт — «сплошная скучища» и что лучше бы он остался дома. Это он, конечно, сделал грамотно, но хотелось бы знать подробности. У служебной собаки есть такой момент, когда она вроде бы еще не учуяла нужный запах, но как будто предчувствует его — может быть, первые молекулы вещества уже попали в нос, но мозг еще этого не осознал. Вот что-то в этом роде я в эту минуту ощутил.

Короче, Липа позвонила Светке и попросила ее принять меня с моими вопросами. Та назначила мне встречу в кафе-мороженом — вроде как дома у нее не убрано и гостей она не ждет. Ну и пожалуйста, в кафе так в кафе. Угощу девушку десертом, небось не обеднею. Позвонил я отцу, сказал, что сегодня вернусь поздно, попрощался с Липкой и пошуровал на встречу с ее лучшей подругой. Вот что значит женская солидарность! Я спросил у Липы, как мне ее узнать в кафе, и она долго мне рассказывала: волосы у нее светлые, острижены в каре, в крыле носа — пирсинг с бриллиантиком, но очень маленьким, так что я его сразу могу не заметить, особенно если она повернется ко мне другим профилем — и при этом упустила наиболее заметную деталь ее облика, поскольку была она больше всего похожа на гиппопотама, обряженного в розовое платье с кружевами.

Я много раз замечал, что толстые девушки бывают или очень веселыми, или очень сердитыми — без всяких полутонов. Эта, по счастью, относилась к первой категории: «Это ты тот самый знаменитый Денис?» Я кивнул, хотя, конечно, ужасно хотелось узнать, что ей Липка про меня рассказы-вала. «Я готова к допросу, — говорит, — только без пыток, конечно. Но если купишь двойное фисташковое с шоколадной крошкой и большое латте на соевом молоке с пеканом, то можно и с пытками». «Пытка, — отвечаю, — это запомнить твой заказ. Так что сама его повтори, а я заплачу». Бывает, в общем, что вы с человеком только познакомились, а уже чувствуете себя лучшими друзьями — редкий дар, почти не встречается. Я, например, вовсе не такой. А тут даже официантка ей улыбается, хотя, может, она тут часто бывает.

Сели мы за столик — у нее тарелка фигурная размером с собачью миску, ну и я взял себе шарик шоколадного, чтобы не выглядеть, как кава-лер, который девушку угощает, а на себе экономит. Поскольку я не знал, насколько подробно ей Липа все изложила, я особенно в детали не вдавался, а только сказал, что хочу ее расспросить о том вечере, когда они с Аверьяновым ходили на концерт. Она носик сморщила, как будто ей в мороженом лимон попался, но отвечает типа да, пожалуйста, спрашивай. Я начинаю издалека, типа как ей вообще Аверьянов. «Сухарь, — говорит, — неглупый, но как будто специально от всего мира отгородившийся своей бухгалтерией. И при этом безумно влюблен в свою жену». И посматривает при этом на меня так, как будто в курсе всех наших дел. Ну я, глазом не моргнув, продолжаю. Сначала, чтобы ее память разогреть, спрашиваю, в чем он был одет в тот вечер. В серых брюках, говорит, и в таком же пиджаке, как будто не на концерт идет, а на заседание акционеров. И черных ботинках тридцать восьмого размера. Это откуда такая наблюдательность? А у него ноги маленькие, как у женщины, мы всегда над этим смеялись. Липка несколько раз его кроссовки по ошибке надевала, они ей только немного велики. Тут меня опять как бы накрыло и немного повело, а она, похоже, это заметила и руку на мою кладет этаким сочувствующим жестом. Рука у нее красивая, пальцы длинные, ногти накрашенные, так что и не скажешь, что к такому несуразному телу приделана. И мне так горько от этого сочувствия, что сам чуть не плачу. Но задаю, опять же, чтобы память ее проверить, вопрос, в чем она сама была одета. И она — что значит женщина — сразу переключается как будто на другой регистр и спрашивает меня так серьезно: «Сверху вниз идем или наоборот? С нижнего белья начинать?» «Нет, говорю, нижнее белье опустим». «Да я и сама предпочитаю обходиться без него». — И хохочет. Ну что тут будешь делать!

Если отбросить все эти боковые ходы и отступления (обошедшиеся мне еще в порцию фисташкового и кусок яблочной шарлотки), получается такая картина. Светлана (не знаю, как по отчеству — свидетельница отказалась отвечать) пришла в квартиру Аверьяновых, как и договаривалась, около шестнадцати тридцати и застала там орущего младенца и его затурканную мамашу; старикан куда-то стушевался. В семнадцать с копейками явился товарищ Аверьянов (почему-то она его так называла — вероятно, какая-то общая шутка). В восемнадцать с чем-то он заказал такси, через десять минут оно приехало. Как звали водителя не помнит, что-то мусульманское, машину тоже — какая-то желтая. В клуб приехали в восемнадцать сорок. Платил за машину Аверьянов по безналу, так что сумму она не знает. Его плащ и ее курточку повесили на один номерок, двадцать девятый — это номер Липки-ной квартиры, вот она и запомнила («знаю», буркнул я).

Места их были хорошие, посередине пятого ряда. Да, я бывал в клубе железнодорожников, я же здесь родился. Да, были красные плюшевые. Хорошо, пусть теперь синие, рассказывай дальше. Концерт начался без опоздания. Зал был полный. Сначала выступал конферансье из Москвы, с двойной фамилией, Смирнов-какой-то, с галстуком-бабочкой. Шутил не смешно, но в зале смеялись, так что она даже подумала, что включают запись смеха, как в ситкомах. Товарищ Аверьянов переписывался со своей Липочкой, опустив телефон на колени, чтоб никому не мешать светом от экрана. Потом был дрессировщик с собачками, маленькими, вроде чау-чау. Тут я ее поправляю и говорю, что чау-чау — здоровенная псина, а она, наверное, имеет в виду чихуахуа. Некоторое время мы препираемся, но я вовремя понимаю, что со свидетелем надо поаккуратнее, и мы продолжаем дальше. Собачки бегают, прыгают, считают в уме, играют в собачью железную дорогу и т. д. Потом выступает какой-то певец с гитарой, якобы американский — глаза у него бешеные, не поет, а орет — в общем, Светка такого не одобряет. Потом артист областного драмтеатра читает пьесу Чехова. Я спрашиваю — как это читает? За все роли одновременно? Она говорит, что нет, это такая специальная пьеса, где одна-единственная роль. Монолог. Ладно, говорю, пусть так. Дальше выступает фокусник. Ой.

В каком смысле «ой»? Там задушили женщину, говорит. Так-так-так, давай, дорогая, подробнее и не хочешь ли еще мороженого для поддержания сил. Нет, отвечает дорогая, не хочу, но вот от порции клубничного тортика и еще одного латте не откажусь. На соевом молоке? На соевом. С шоколадной крошкой? С шоколадной. Получила она все это, подкрепилась и рассказывает. Фокусник тоже, как ни смешно, с двойной фамилией, но не такой, как у конферансье, чего-то «с вами» или «свани». Представительный такой мужчина, в костюме, точно как товарищ Аверьянов. Сначала он на сцену пригласил любую девушку из зала. Я, как ты видишь, заводная, поднялась уже, но товарищ Аверьянов меня за руку задержал, типа сиди уж. Пока я пыталась его руку отцепить, уже повалили со всех концов зала другие. Фокусник выбрал одну, маленькую такую, как девочка совсем, вывел ее на середину сцены, что-то пошептал, она раз — и заснула, стоя, представляешь! Стоит, глаза закрыты. Он ей говорит — протяни руку вперед — она вытягивает. Он такой: нет, другую. Она опускает эту и поднимает другую. Тут он дает сигнал, и из-за кулис двое мужиков волокут гирю — реальную гирю, килограммов, наверное, тридцать. И ее поднимают и вешают ей на руку, прикинь! И она стоит — и не шелохнется, реально. Гиря весит больше, чем она сама, наверное. А она стоит с закрытыми глазами, улыбается, и она так висит у нее на руке, представляешь. Постояла так минуту, наверное, потом эти же парни гирю снимают — видно, что тяжелая. Девка все стоит. Наконец фокусник ей говорит что-то не по-русски, она глаза открывает — и видно, что ничего не помнит и не чувствует. Ну он с ней поговорил, успокоил как-то, спасибо сказал — и следующий номер показывает.