Сопромат

Я заметил, что чем больше он раздражается, тем спокойнее я себя чувствую. Этот бред, который он нес, никак меня не задевал, разве что утомлял немного. Я просто не отводил от него взгляд и молчал.

– А Мытищи? Шестьдесят с лишним трупов. А? Что скажешь? В том числе и дети. Тебя твои беспокоят? А о них ты побеспокоился?

Даренко обхватил своей ладонью мою челюсть.

– Давай, Андрей, вспоминай. Что ты делал?

Они принялся расхаживать вокруг меня.

– Ну, допустим ты не осознавал. Вспоминай, что ты чувствовал. Что у тебя в голове творилось? Может быть, странности какие? А? Или у тебя временная дисфункция? Нет, ну ты так и скажи. Я пойму, у меня вот в последнее время бывают сбои по этой части, – Даренко, раскрыл свой плащ, не вынимая рук из карманов. – Не стоит, и все тут. Слушай, а может, правда, когда хер стоит, тогда и сила появляется? Нет? Не замечал? Давай виагру попробуем. Ты, Андрей, только скажи.

Даренко взялся за лацкан моего пальто, и, прижав к себе, сказал резко на ухо:

– Ну! Ты же монстр. Ты монстр, слышишь? Хочешь своих увидеть? Тогда действуй, Андрюша, действуй.

Он резко развернул меня на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в спину.

Я сделал несколько шагов к бизнес-центру. Вход его подсвечивался внешними светильниками. Через стеклянные двери можно было увидеть заляпанные краской стремянки, ведра и упакованную в целлофан регистрационную стойку из неражавейки.

Я не хотел быть монстром. Я не хотел стоять здесь и слушать этого урода. Я просто хотел вернуть Ольгу и Сашу. Даже если Даренко и не сошел с ума, и я действительно как-то влиял на те обреченные постройки, я все-равно не знал как это повторить.

Как?

Я попробовал показать зданию ладони. Как там делали экстрасенсы в телевизоре? Экстрасенсы. Я вдруг вспомнил, как я, восьмилетний, заснул под сеанс такого чудодея, который изнутри прожигал взглядом экран телевизора. А наутро у меня отказали ноги, и я три дня ползал по полу, не понимая, чем таким я провинился, что жгучий взгляд из телевизора решил наказать именно меня.

Я почувствовал слабость в ногах, колени подломились, и я спустился на асфальт.

Я стоял на коленях, и в голове зазвучало – Господи, сделай так, чтобы оно обрушилось, сделай так, чтобы все кончилось, сделай так, чтобы я снова их увидел, а если не сможешь…

Я не знал, что еще сказать Ему.

***

…Толпа несет меня в сторону моста. Мое дело идти спокойно и не делать лишних телодвижений.

Я не знаю, в честь чего собрались эти люди. Многие из них идут молча, как-то угрюмо. Кто-то обсуждает, как много народу собралось, говорит, что мерзнут руки и что скоро зима. Небо и в самом деле уже зимнее.

Я не смотрю по сторонам, не вглядываюсь в лица и не читаю надписи на картонках, щитах и полотнищах, которые несут эти люди. Может быть, это какой-то протест, после которого все мирно разойдутся по домам и теплым кафе пить чай или водку. Может быть, они идут убирать власть, в надежде согреться, когда толпа оживиться и побежит в какую-нибудь сторону, а толпа побежит, это я знаю точно.

Но все это меня совершенно не волнует.

Я только подумал о том, почему мне совершенно не жалко этих людей. Потому что я не вижу их лиц? Или потому что меня больше занимают мои последние минуты. Странно думать о том, что ближе к вечеру ты никуда не попадешь – ни домой, ни в кафе. Я попробовал им завидовать и поймать себя на мести: пусть они, такие живые и с надеждой за пазухой, тоже никуда не вернутся, какого черта они вышли на улицу, чего дома не сидится, вот пусть теперь расплатятся за свою беспечность. Нет, не получается. Мы просто тупо идем вперед, и никто не знает, когда именно придет конец.

Да, я отвлекся.

Последние минуты.

В последние минуты очень холодно, но лоб щекочут мелкие капли пота. В последние минуты время бежит очень быстро, хоть и шагаю я медленно и тела вокруг не спешат меня обогнать. В последние минуты я думаю о том, что вовремя не остановился и заманил в свои сети Ольгу. Ради чего мы стали жить вместе? Если бы каждый серьезно задавался таким вопросом, стоя в загсе на мягком ковре, наверное, и свадеб было бы намного меньше. Ради чего врываться в судьбу другого человека и круто менять его жизнь, делать эту жизнь короче или ломать уже сложившийся характер. Ради детей? Ерунда. На последнем дне рождения Саши меня оглушило осознание ее сверхзвукового взросления, еще лет десять – и прикрытие детьми превратится в жвачку для стареющих идиотов. Ради того, чтобы не так страшно было жить ? Может быть, но только при одном условии, если вторжение в чужую судьбу не принесет еще больше ужаса перед одинаковыми днями. Гарантий никаких. Пятьдесят на пятьдесят. И, как это доказывает мой случай, развод не спасение.

Я искал кольцо, которое ломает стройность детской пирамидки.

Я его нашел.

Это было то самое утро, когда она вернулась от Ильи. В первую их случайную встречу я сразу понял, что она его давно любила. Понял потому, что в одну секунду стал лишним. Один ее взгляд на него, и я бы мог пойти дальше по улице, не оборачиваясь – торопливого цоканья каблуков за своей спиной я бы не услышал. И утром, когда она сидела в том самом колючем кресле, на котором я всю ночь заливал в себя крепкое пиво, я был для нее помехой. Если бы она и трахнулась с ним, она, конечно бы, призналась в этом с тем безразличием, с которым она пожимала плечами на мои зацикленные вопросы – ну, почему ты поехала к нему, ну почему ты не приехала в общагу. Я сидел на кровати, и мне казалось, что торчащие из кресла колючие волосы за ночь облепили все тело – я ощущал кожей, что в эти самые минуты теряю ее. Она спокойно сказала, что сегодня они договорились вместе поехать в Софрино навестить старого инструктора по туризму, который водил их в походы по Крыму и сплавлял по горным рекам.

Я подхожу к чугунной ограде моста и смотрю на ртутную воду.

Вот она та минута, которая незаметно грызла меня следующие десять лет, которую я смог на время забыть, но где-то совсем глубоко-глубоко внутри по-глупому пробовал переиграть.

У меня уже не было никаких прав запрещать ей ехать, и я сказал, что поеду с ними. Она удивленно подняла брови и усмехнулась так, что уже было без разницы трахнулась она с ним или нет. Как хочешь – сказала она. Знай я тогда, что будет в финале, что я буду идти в толпе, обвешанный тротиловыми пластинами с запалом-мобильником, я бы никуда не поехал, для порядка обозвал бы ее последней блядью, может быть, отвесил бы пощечину, или что там делают мужики, которых бросают бабы, и пожелал бы подмыться перед поездкой, а то мало ли, приспичит в тамбуре перепихнуться. Она бы уехала от меня навсегда, я бы помучился дня три, и все было бы по-другому, может быть, лучше, а может, хуже для меня и для нее. Главное, по-другому. Может быть, мне вообще не стоит влезать в чужую жизнь. Откуда такая уверенность у каждого человека, что он имеет право влиять на жизнь других, что может вот так запросто брать на себя такую вселенскую ответственность .

Но я ничего не знал. Я сидел в электричке на холодной скамейке, обтянутой порезанным дерматином, и смотрел в окно. Они сидели напротив, изредка перекидывались какими-то воспоминаниями из детства и смущенно поглядывая на странного типа, который не имел никакого определения – не хахаль и не совсем незнакомец, не обреченный обожатель и не маньяк. Зато сейчас я знал, кто это был – жалкий, испуганный и униженный подросток с альбомом под мышкой, которому вдруг взбрело в голову вырвать кусок счастья во что бы то ни стало, затащить жертву к себе в коробочку, чтобы до поры до времени прикрыться ей от жестокого приговора – ты, мальчик, просто трус и долбаный псих.

Я улыбаюсь. На каждого долбаного психа всегда найдется еще больший долбаный псих. Пришла пора и пришло время. Дэ так и не добился от меня апокалипсиса, поэтому послал меня сюда в роли ходячей бомбы. Я его понимаю, каждый из нас рисует свои картинки, вот только реальность перешибает любую гениальную фантазию. Это невыносимо обидно.

За глубокое внедрение в толпу дэ гарантировал, что с Ольгой и Сашей ничего не случится. Сейчас, стоя на мосту, я понимаю, что все эти гарантии – очередной его бред, вроде тех старушек с бомбами в сумках на колесиках. Ему просто нужно избавиться от меня. Покончу я с собой в толпе или в сторонке, большого значения иметь не будет, и уж точно мой выбор не коснется Ольги и Саши. Какой смысл расправляться с ними, когда меня уже нет.

Надеюсь, у меня есть еще время, чтобы сделать последний выбор. Я всегда выбирал сам, хоть пирамидка и сложилась криво. Зачем сейчас отказывать себе в удовольствии сопротивляться течению.

Скорее всего, эту запись никто не услышит. Диктофон я выпросил как последнее желание. Я хотел поговорить с собой.

Внизу – темная вода. Наверное, в ней очень холодно.

Только не надо искать в этом геройство, я не собираюсь никого спасать.

Я просто делаю свой выбор … .