Сопромат

Оставь рюкзак, садись в машину и выжимай на полную педаль газа. Чем дальше от этого места – тем будет легче, и тем сильнее желание обнять Ольгу и Сашу. Они сейчас твое единственное оправдание.

XIII

Они с ночи ошивались в этом гнилом месте. Полсотни километров от Москвы, окраина пэгэтэ, темные пятиэтажки, за которыми открывалось поле с заброшенным кривым элеватором и клочками садовых участков.

Напротив цели, параллельно домам, вытянулись гаражи, приспособленные под сараи и погреба.

Белая семерка с подмосковными номерами и тонированными стеклами был в этой дыре как бельмо на глазу, и Карабина это непредвиденное палево напрягало.

Их было трое. Кроме Карабина – Дух и Леший. Дух, крепкий черноголовый парень из боевого отряда Славянского Союза, сидел за рулем и читал какой-то плотный текст со своего смартфона. Леший – тощий, весь какой-то ершистый, сидел на заднем сидении и спал, или делал вид, что спит, изредка судорожно вздрагивая. Разговаривать им было особо не о чем. Даренко специально подобрал в группу людей, у которых кроме общего дела не было никаких личных завязок. Карабину это нравилось – с первых же дней начиналась жесткая сплавка тех, кто вызвался идти до конца, и в случае косяков на заданиях можно было делать жесткий отбор, не парясь над личными отношениями. Все детали – кроме этой глупой обзорной точки – были обговорены в штабе: предупреждающий звонок на мобильный Карабина, готовность номер один, два плана захвата объекта, мягкий и жесткий с применение спецсредств, но при любом раскладе обращаться с объектом приказано нежно. Даренко так и сказал – нежнее, ребятки, он очень важный человек.

Около восьми, когда солнце уже поднялось над элеватором, из подъездов стали выходить первые люди. Медленно, неохотно, как будто больные решили прогуляться перед обязательными процедурами. Они сонно захватывали взглядом незнакомую белую машину и, не проявляя ни малейшего интереса к ней, шли своей дорожкой – побитой, с рытвинами и лужами, как и все дороги в этом поселке. Карабин именно таким и представлял себе существование обычных людей – без просвета и без действия, смерть после жизни. Как он ни пытался представить себя и Масяню обычными – получались все те же карикатуры, которые с самого его детства вдалбливались в голову эстрадными юмористами из неумолкающего телевизора родителей. Тапочки, соседи в алкоголичках, бигуди – как же его бесило одно только это слово – халатики, запах подгоревшего жира с немытой плиты и запотевшие окна на кухне, скрывающего опасную сплошную темень. Он уже давно перестал дурить свой мозг пафосными фразами о всеобщем благоденствии и справедливости для народа. Кому благоденствия и справедливости? Этим ходячим зомби, забившим в себе все человеческое, продающими свою единственную жизнь за вонючую кормушку? Даже внутри этого примитивного стада всего два подвида – одним подавай двушку поближе к центру, чистенький офис и кредитную машину, а другие рады и тому, что есть перед самым носом, ради чего не нужно напрягаться и рвать жилы, главное, чтобы стабильно все было, чтоб было все путем . И серые люди там, наверху, и эти нижние бессмысленные люди казались Карабину единой массой, которую во что бы то ни стало нужно было встряхнуть, разогреть, прокипятить как куриный бульон до белой пены. Процедить через мелкое сито и вывести нового человека, такого же бесстрашного и осмысленного, как сам Карабин.

В нагрудном кармане тонкой холщевой куртки рыбешкой задергался мобильный. Карабин приложил телефон к уху – без лишних приветов глухой голос прошелестел, что машина будет через сорок минут, вольво икс-це девяносто. Такую хочешь-не хочешь не пропустишь. Карабину даже интересно стало, что это за важная птица на такой машине забыла здесь – любовница? родители престарелые? Хорош гусь, при таком бабле мог бы и перевезти в приличное место. А может быть, решил на дно лечь.

Леший остался в машине, его дело прикрыть выход из подъезда, как только объект войдет в дом. Карабин и Дух стояли на лестничной площадке между первым и вторым этажом, изображали из себя повзрослевших гопников, пялившихся в любимые телефоны. Изображать было особо не перед кем – прошла согнутая в три погибели старуха, да тетка с ребенком, пробежали мимо поскорее, боясь поднять на них глаза.

Объект нарисовался через тридцать минут после звонка.

Он долго ждал, пока хозяева очухаются и среагируют на звонок домофона. Карабин уже начал волноваться – если не откроют, придется заниматься самодеятельностью на улице.

Дверь подъезда издала протяжный сплошной писк, приглашая войти, а в квартире клацнул замок.

Он одним скачком преодолел ступени, и резко остановился у двери.

– Здравствуйте, – сказал он растерянно.

Карабин не видел лица хозяйки, только черную щель в дверном проеме.

– Здрасьте, – хозяйка волновалась. – Я так и не поняла, вам кто нужен-то?

– Мне… Ольга, Саша… Тут же Валентина Ивановна живет…

– А, поняла. Так она ж умерла. Вот уже месяцев пять как.

– Как это? Здесь же Валентина Ивановна жила?

– Ну да, – хозяйка как будто сама засомневалась. – Трубникова. Она квартиру на сестру двоюродную переписала. А сестра сразу нам продала. Мы по военному сертификату купили.

Он был слегка пришиблен. Карабин заметил, как тряслись его пальцы, и он пытался с ними что-нибудь сделать – приглаживал волосы, потирал грудь и сжимал кулаки.

– А никто… А никто не приезжал к вам недавно?

– Да нет вроде. А кто должен-то?

– Ольга с Сашей… Женщина с дочкой. Нет?

– Не, не было. Я вот дома всегда. Ну, может, на полчаса в магазин уходила. А так нет, не было никого.

– Не было никого, – тихо повторил он.

– Ой у меня там… – хозяйка не нашлась, что наврать. – Ну, тогда до свиданья?

Он стоял, уставившись в пол, и ничего не ответил.

Когда дверь захлопнулась, Карабин медленно спустился по лестнице.

– Андрей Владимирович? – мягко, чтобы не спугнуть, сказал Карабин.

Тот глянул вверх, на Карабина, прищурившись от солнца, бившего по глазам из прямоугольного окошка.

– Мы за вами.

– За мной? – равнодушно отозвался он и глянул за плечо Карабину, заметив Духа.

– Вам надо с нами проехать.

– Я сам, я сам, – пробурчал он и дернулся к выходу.

Карабин успел схватить его за воротничок рубашки, притянул к себе и обхватил горло локтевым захватом.

– План бэ, – сказал он Духу, и тот сунул в нос объекта влажную тряпицу.

Несколько секунд – и Карабин почувствовал, как тело вдруг разом потяжелело, повисло на его напряженной руке.

Уже в нескольких километрах от кольцевой отличился Леший. Объект вдруг очнулся и в полуобморочном состоянии навалился на него, сжимая пистолет.

– Бля, у него ствол, – заорал Леший и выпростал телескопическую дубинку из высокого ботинка. На автомате он колошматил объекта по ушам, лицу, темени.

– Твою мать, не трожь его. – Карабин попытался схватить дубинку.

Дух перестраивался на обочину. Карабин протиснулся между передними сиденьями и стал оттягивать пассажира от Лешего, который по привычке быстро-быстро, зажмурившись, продолжал колотить своей дубинкой. Дух, наконец, притормозил, спокойно достал из кармана упаковку из-под влажных салфеток, украшенную желтыми ромашками, и вытянул свою волшебную тряпку.

– Разойдись, пацаны. – сказал он, и, схватившись за голову пассажира, аккуратно приложил тряпку к его окровавленному лицу, как ребенку, который испачкался земляничным вареньем.

– Мертвому припарка, – сказал Дух. – вырубили агнца.

– Чего, тавой? – испуганно спросил Леший и выдавил под натиском сурового взгляда Карабина: – Че я-то?

XIV

Лошманов проснулся среди ночи от шума дождя, вскочил и долго сидел на кровати, осознавая себя в трезвой реальности. Вот я, один, на улице дождь – по складам, про себя проговаривал Лошманов. На этом мысли и слова застопорились, и он просто смотрел в окно, на котором проигрывались разные блеклые картинки, как будто наяву продолжил свой короткий бег бессмысленный сон. Если бы в голове не гудело и не стонало от синтезированного печенью яда, он бы, наверняка разложил бы их по полочкам, сделал бы логические выводы и завалился бы на боковую, наутро напрочь забыв об этом кино.

Он видел того парня в пятнистой форме, который бежал по залитой солнцем восточной улице придерживая собственные кишки – еще несколько шагов, и тот падает замертво, подняв вокруг себя облако пыли. Он видел Веру, еще молодую, трепыхавшуюся под его иссушенным, но сильным телом. Он видел уродливое красно-синюшное лицо двухнедельного сына, голова то и дело запрокидывается. Он видел банкет с обжирающимися людьми, блестящие губы, остатки еды, застрявшие в старческих зубах. Он видел длинный тюремный коридор, стены которого как будто покрыты желтым жиром. Он видел, как оседает высотное здание, выплевывая из себя куски бетона и офисную утварь. Он долго смотрел на это все завороженный, и в какой-то момент услышал сам себя, тихо твердящего – я, я, я, я, я, словно отвечая кому-то невидимому, задавшему простой и жестокий вопрос – кто ты?