Сопромат

Курьерские только поддакивали – да, странноватый был, а одна девица поведала историю про свой с Умрихиным поход в подпольное казино. Отлично, – думал Умрихин – карты, деньги, что еще? В банке признались, что в связи с реструктуризацией только месяц назад обнаружили задолженность по ипотеке, которая накапливалась с февраля этого года. Клиент на связь не выходит, поэтому уже через неделю его дело направят коллекторам, а там уже они пусть разбираются.

Похоже, курьер хорошенько поработал, чтобы обрубить концы. В родном поселке о нем давно не слышали, а в доме родителей живут какие-то фермеры кавказской национальности.

Вскоре Леша раздобыл девичью фамилию Умрихиной Ольги Николаевны и адрес ближайшей родственницы – единственной тетки. По телефону он выяснил, что родственница умерла, и что да, был один странный визит – хорошо одетый, но слегка потрепанный молодой человек спрашивал о жене и дочери. Что еще странного? Да вроде ничего… А, нет, было странное, было. Два дня во дворе стояла большая красная машина с московскими номерами, а в ночь на третий день она исчезла, с минуту покричав взбесившейся сиреной.

Спустя неделю Лошманов и Леша встретились в хинкальной на Маяковке.

– Хрень какая-то получается, – сказал Леша. – Четыре трупа, хрен поймешь, где его жмурики. Может, он вообще к ним отношения не имеет?

– Может, и не имеет, – сказал Лошманов.

Он попивал чай и перебирал всю информацию, которую они добыли вместе, все возможные комбинации, каждая из которых пока что имела логическую прореху.

– Убивать, может, и не убивал. А связь между ними точно есть. Слишком много совпадений. Сосед, курьер, Шабанов… Рюкзак этот еще с гранатами. Вольво в Софрино.

– Насчет вольво, процентов девяносто пять, местные на запчасти разобрали.

– А на следующий день Шабанова грохнули.

– Думаете, курьер поработал?

– Не знаю. Тут с мотивами беда. Если на деньги попал, смысл – ехать убивать Шабанова?

– А вот такой вариант. Нужны деньги. Пошел к соседу. Сосед работу предложил. Курьер еще начальника своего втянул. Курьер слегка в тему не въехал, всех троих – того. Деньги себе забрал. Потом курьера и Шабанова уже бригада в расход отправила.

– С семьей что? – как на экзамене по криминалистике спросил Лошманов.

– Семью он в Софрино спрятал. Потом ее вычислили и тоже… А, блин, бред, – спохватился Леша, – полгода не знать, что там уже никто не живет.

– Вот-вот. Тут пока все бред, с какого бока не заходи. И это мы еще обрушения не берем.

– Во! А может так? Он должен денег, семью берут в заложники. Его самого делают террористом. Потом ему это надоедает, ищет денег, чтобы откупиться. Крадет деньги, приезжает в Софрино… Хрень какая-то.

– Да уж, – Лошманов сломал тремя пальцами зубочистку, и пальцы сложились в фигу, – осталась только квартира. Если и там глухо, придется к Генералу на поклон идти.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Когда я сидел за столом и рисовал фигуры, неожиданно открылась дверь. В комнату вошел человек с короткостриженой бородой и большими, в пол-лица очками на носу. Он улыбнулся и спросил – ну, как вы? Я ответил, что в целом неплохо, но чтобы совсем было хорошо, еще бы знать, почему я сижу здесь. Он сказал – идемте за мной.

Я в первый раз вышел из своей коробочки. Мы шли по темному коридору, но даже в полумраке от цветов и полутонов, глаза ошалели – цвет оцинкованной стали воздуховода на лимонном потолке, желтые трубы вдоль голубоватых стен, бледно-розовые плиты на полу. Он шел чуть впереди, не спеша, совершенно не беспокоясь о том, что я могу на него накинуться и ударить, значит я не из буйных. Мне сразу показалось, что он, скорее всего, доктор, хотя вместо халата на нем был толстый серый пиджак, красное поло и широкие черные штаны – вообще одежда на нем выглядела великоватой.

Мы пришли в большую комнату, обитую чем-то вроде войлока; в низкий потолок были густо вбиты яркие звезды галогенных ламп. В центре стоял стеклянный круглый стол и несколько стульев с хромированными ножками. В комнате было очень уютно, может быть, такое ощущение было от мягких стен, а, может быть от того, что в стенах не было окон.

Доктор показал на стул возле стола, и я сел.

Он сел напротив и внимательно посмотрел мне в глаза.

Доктор назвал свое имя – Дмитрий, и поинтересовался, помню ли я свое имя. Я покачал головой. Он задал еще несколько вопросов, ответы на которые хотел бы услышать я, потому что я ничего-ничего не помнил.

В комнату вдруг забежал огромный человек с серебристыми волосами и большим лицом, как будто набитым натренированными мышцами. Он улыбался, ходил вокруг и приговаривал – вот он, вот он, наш русский химейер. Ну, Андрей, как дела, все хорошо? – присев на корточки передо мной, спросил он с таким видом, как будто разговаривал с маленьким ребенком. Я только пожал плечами, приходя в себя от этого внезапного натиска человеческой энергии. Он посмотрел на доктора, и тот только едва покачал головой. Ну, ничего-ничего, все будет хорошо, – сказал седой, слега ударив огромным кулаком по моему колену, – смотри-ка, а ведь похож на старика химейера, и нос и глаза, вот только жирку набрать, и будет самое то… ну, ладно, не буду мешать, встретимся еще.

Когда седой выбежал из комнаты, Дмитрий показал фотографии какой-то женщины. Она мне понравилось – большие глаза со слегка опущенными вниз уголками, пухлые губы, и вообще, ее лицо показалось мне знакомым, хотя лица Доктора и Седого мне тоже казались знакомыми. Дмитрий показал фотографию девочки лет восьми, похожей на женщину с большими глазами, и спросил, знаю ли я их. Я ответил – нет. Тогда он достал из кармана блестящую ручку и направил на меня, как будто хотел выстрелить из нее. Смотрите на нее, не отводите взгляд, сосредоточьтесь на кончике ручки, сейчас мы немного поспим, расслабьтесь, я буду считать от десяти до одного, на счет один вы заснете…

II

Все должно было пойти по-другому. Я не знаю, где я ошибся и где тот перевал, на котором нужно было принять единственное правильное решение, чтобы не оказаться здесь. Если бы еще знать, что такое правильное решение и что оно могло бы изменить.

Первым делом я вспомнил картинки из самого раннего неосознанного толком детства. Наверное, это невозможно, но я почему-то отчетливо помню, как я сижу в своей детской комнате на полу и собираю детскую пирамидку, и мне всего лишь год, полтора, а может быть, и два. Имея тощий набор моментальных фотографий моей жизни, это воспоминание заняло главное место. Деревянная пирамидка, округлые бока подбитых друг к другу разноцветных колец, с облезшей краской и крохотными ямками от укусов, стала центром вселенной, вокруг которого вспыхивали новые воспоминания.