Стигма
Шрифт:
– И как вы планируете этому помешать?
Парсон наклонил голову вбок.
– Помешать этому, Мирея?
– Да, – ответила я, еле сдерживая раздражение из-за недоумения в его тоне. – Вы ведь не хотите этого допустить.
Некая величавость была в его позе, в том, как он стоял и смотрел на меня, оценивая мои слова и обдумывая, чем на них возразить.
Затем он достал из кармана и протянул визитку центра. Я взяла ее, не понимая смысла его жеста. Доктор Парсон заложил руки за спину и повернулся ко мне спиной.
– Что там написано?
– У меня уже есть такая, –
– Знаю. Ответь на мой вопрос.
Я догадалась, что таким способом доктор собирался подвести меня к какой-то мысли, поэтому вздохнула и посмотрела на визитку.
– «Реабилитационный центр “Карлион Хэтт”».
– Именно! Реабилитационный, – согласился он, – не детоксикационный.
Он смотрел через окно на внутренний двор, где гуляли несколько пациентов – ходили по мощеным дорожкам, сидели на скамейках в окружении ярких клумб. На них были удобные и теплые темно-серые комбинезоны и плотные шерстяные накидки с отверстиями для рук, которые согревали и защищали от холода. Солнце целовало их бледные лица, и они свободно передвигались по двору без сопровождения медсестер. Еще одно подтверждение действия принципа свободы и доверия, на котором зиждился «Карлион-центр»: ни намека на какое-либо принуждение или ограничения.
– Детоксикация – это очищение организма от вещества. Мы этим не ограничиваемся. Здесь, в «Карлион-центре», мы обеспечиваем реабилитацию пациента, помогаем ему развить навыки, необходимые для общения с внешним миром. Некоторые программы предназначены именно для этого, – продолжил доктор Парсон, почувствовав мое замешательство. – Мы предлагаем таким пациентам, как твоя мама, возможность получить новый опыт отношений с чувствительными и отзывчивыми взрослыми людьми. Мы учим их справляться с негативными эмоциями. И помогаем им адекватно реагировать на поведение других, особенно своих детей.
Мне не верилось, я не понимала, как это возможно. Больше не опасаться оставлять ее одну. Больше не бояться непроницаемости ее глаз. Больше не жить в страхе перед тем, что произойдет, если я надолго уйду, потому что связывающая нас нить была петлей, которая душила нас обеих.
Я просто хотела иметь возможность смотреть на нее и снова видеть перед собой свою маму.
Не неузнаваемое лицо, не призрака, скрывающегося в свете ее глаз и готового в любой момент снова забрать ее у меня.
– И вы думаете, что это сработает? – немного наивно, по-детски спросила я.
Даже если я хотела этого больше всего на свете, моя душа была стеклянной и безжизненной, как перенесенное много раз страдание.
Доктор Парсон медленно кивнул.
– Наши программы одни из лучших в Штатах, – сказал он тоном, в котором не было хвастовства, но лишь спокойный оптимизм. Потом доктор повернулся и посмотрел мне в глаза, и на его лице появилось умиротворенное выражение. – Разве не поэтому ты выбрала нас?
Я не сводила с него взгляда и вместо ответа просто кивнула. Это правда.
Однако было кое-что, в чем даже мои глаза не могли ему признаться.
Дело в том, что я, никогда ни от кого не получавшая помощи, решила доверить ему не что иное, как самую сокровенную и важную часть
своей души.Вечером в заведении я показала себя не с лучшей стороны. Все выскальзывало из рук. Стаканы дрожали в руках. Я была замедленна и рассеянна, недовольные клиенты возвращали заказы.
Джеймс бурчал на меня, буравил пытливым взглядом, пытаясь понять, что со мной творится, но я, как могла, увиливала.
Я совершенно измоталась, как будто израсходовала всю свою жизненную энергию. Не спала почти тридцать часов, и после посещения центра на сердце было очень тяжело от гнетущих чувств.
Чтобы дать мне передышку, добрый Джеймс послал меня на склад за бутылкой коньяка.
Я вышла в служебный коридор и остановилась. В висках пульсировало, голова как чугунная, глаза болят. Слегка нажав на глазные яблоки, я заставила себя собраться с последними силами и не думать о возвращении домой по ледяной улице в легоньком пальтишке.
Потом кое-как доплелась до склада, включила там свет. Коробки с коньяком стояли в глубине на нижней полке.
Я пошарила воспаленными глазами по металлическому стеллажу, увидела коробку с нужным названием и вытащила ее.
И тут мои пальцы сами собой разжались! Я поняла, что сегодня точно не мой вечер. Сердце подскочило, картонная коробка упала на пол. Я подпрыгнула от резкого звонкого звука.
– О нет… – пробормотала я, и пульсация в висках усилилась.
Одна бутылка точно разбилась, потому что на пол из коробки выползла темная струйка.
Черт! Закусив губу, я поставила перевернувшуюся коробку дном на пол и раскрыла ее. Три бутылки из четырех были целы, из треснувшей вытекал коньяк. Я смотрела на жидкость с опаской, как будто это была кровь из раны, которую я не могла остановить.
– Кто здесь? – крикнул женский голос.
Я напряглась. Подняла голову, сфокусировала взгляд, и перед моим измученным взором вырисовались очертания Руби. Увидев, что тут безобразничаю я, она понизила голос до шепота:
– Мирея, это ты!
На меня нахлынуло чувство собственной неполноценности. Сколько же посуды я побила с тех пор, как начала здесь работать! И как долго еще в клубе будут терпеть мою неуклюжесть, прежде чем выгонят взашей?
Я ощущала себя полной неудачницей и неумехой, а Руби, умная и сообразительная, с умилением наблюдала за моим очередным фиаско.
– Привет! – Руби медленно подошла, глядя на меня, сидевшую на корточках рядом с коробкой. – Ты в порядке?
Я не ответила. Вероятно, меня выдавали темные круги под глазами и общий жалкий вид, ведь я к тому же весь день ничего не ела – кусок не лез в горло.
– Ты какая-то бледная. Ты хорошо себя чувствуешь?
Она положила руку мне на лоб, но я отстранилась и встала. У меня не было температуры, я просто устала!
– Ты вся ледяная, – пробормотала она в тревоге. – Сходи к Зоре, она отпустит тебя домой.
– В этом нет необходимости. Со мной все в порядке, – отрезала я, сказав неправду.
У меня кружилась голова. Затылок вспотел и по спине пробегал озноб, но под конец такого дня мне меньше всего хотелось показаться слабой и разбитой.