Странник

— Нет, Аленька, тут не искусство для искусства. Речь идет о том, что оно должно заниматься главным, а не суетным.

— Но разве то, что волнует людей, не главное? — спрашивала я.

— Не обязательно, — смеялся отец, — люди часто волнуются по пустякам. Да и вообще, попробуй напомнить им спустя короткий срок, что их волновало, и они совершенно серьезно начнут доказывать, что тебе это приснилось. Сделай такой опыт, если есть охота.

Я сказала ему, что, на мой взгляд, в «Дороженьке» затронуто нечто, выходящее за пределы модной тематики. Он не стал спорить.

Отец сделал над собой усилие (он не жаловал театр) и вместе с Багровым посетил спектакль. Подействовали моя заинтересованность, знакомство с Денисом и статья Ростиславлева.

В тот вечер мы сидели с Ганиным (он писал музыку к одному фильму, впоследствии собравшему большую аудиторию, и принес несколько тем «на суд и выбор»).

— Итак, вы даже Георгия Антоновича завербовали, — сказал он, узнав, что отец отправился на «Дороженьку». — Вижу, что с моей легкой руки наш Мизгирь Алексеевич прижился в сем доме.

— Это у вас-то легкая рука? — засмеялась я. — С каких пор?

— Для вас она легкая, — возразил Ганин.

Уж не имел ли он в виду, что свел меня с Бурским, а потом с Денисом? Во всяком случае, формула, которую он избрал, была достаточно деликатной.

— Успокойтесь, — ответила я, — в конце концов я не Василиса Прекрасная.

— Не Василиса, — подтвердил Ганин.

— И не Прекрасная, — повторила я.

— Не знаю, — сказал он почему-то печально. — Но в вас есть порода. Иногда это действует еще сильней.

Вышло так, что я напросилась на похвалу, причем самым примитивным образом. Однако я испытала удовлетворение и вдруг поняла, что мне приятно слышать о себе в сочетании с Денисом. Это было важное открытие.

— Ну-ну, — поощрила я его, — продолжайте в этом же духе.

Оглядывая меня своими меланхолично-насмешливыми темными глазами, он сказал негромко:

— Уверяю вас, все обстоит именно так. Ваше продолговатое личико, безусловно, от какой-то породистой лошадки, но вместе с тем в ваших чертах и вашей пластике есть что-то от кошачьей мягкости. В вашей внешности нет вызова, и вам это идет. Вы бы понравились Чехову, честное слово.

— Еще бы, «начало века», — вспомнила я слова отца.

— Ну как же! Определение Георгия Антоновича. А он редко ошибается, — кивнул Ганин. — Этот благородный идейный пучок девушки с Бестужевских курсов — раз…

— Взгляд одухотворенный — два, — смеялась я.

— Ходьба благородная — три, — Ганин загибал пальцы. — Я бы перечислял и дальше, да, боюсь, это будет нескромным. Так или иначе, для бедного землянина вы — существо с иной планеты.

Меня чуть царапнуло, что он назвал Дениса бедным землянином, хотя этому выражению нельзя было отказать в известной меткости.

Ганин почувствовал, что я недовольна, и сразу же перевел разговор. Я искоса посматривала на него, дивясь его чуткости.

Он был плотный, но не грузный человек, лет ему было основательно за сорок, но выглядел он много моложе — видимо, следил за собой. Он казался медлительным, но это было следствием образцовой шлифовки, — как я понимаю, от природы он был импульсивен, преследовал в себе это свойство и почти изжил его. Когда мы познакомились, его неторопливость почудилась мне слишком подчеркнутой, но потом либо я к ней привыкла, либо он сам вжился в свой образ. У него был чуть выдававшийся подбородок, который аккуратно делила надвое весьма симпатичная ложбиночка — чрезвычайно привлекательная деталь его внешности, она делала лицо одновременно юным и мужественным.

Я уже упоминала, и не раз, о его склонности к меланхолии. Меня она весьма занимала, — для нее не было заметных причин, он был удачливым человеком. Как правило, все, что он делал, нравилось и безоговорочно принималось. Возможно, это его и тревожило. В конце концов, в удаче ли дело? Багров, тот и вовсе схватил бога за бороду, а я не помню, чтоб он хоть раз улыбнулся.

Счастье зависит не от удачи, а от того, как сделан человек. Подобно тому как не в коня корм, так и везучий не обязательно счастлив. Сколько ни ублажай мизантропа различными дарами судьбы, его не сделаешь жизнелюбцем.

Неловкость, которая вдруг возникла, разрядилась благодаря вмешательству внешних сил. В прихожей хлопнула дверь, зазвучали голоса, мы поднялись навстречу — отец вернулся из «Родничка», с ним были Багровы, а сзади переминался Денис. Увидев его, я ощутила радость, которой удивилась сама.

— Мы решили, как в старые времена, кончить ночь после театра у нас, — весело сообщил отец. — Благо нынешние режиссеры ставят короткие спектакли. Ты видишь, Аленька, кого мы привезли?

— Я сам напросился, — сказал Денис смущенно.

— Вот и отлично, — воскликнула я.

И тут же поняла, что потеряла контроль над собою. Я была уверена, что Ганин отлично видит мое состояние.

— Хозяюшка, — попросил отец, — я чаю, будет и чаю, и к чаю?

— Будет, будет, — успокоила я его.

— Муфточка ты моя, — умилилась Ольга Павловна, — рукавичка…

Вспоминая эти ласковые прозвища, она внимательно гляделась в трюмо и поправляла прическу. Багров церемонно поцеловал мне руку — то была давняя наша игра. Я с некоторым облегчением удалилась на кухню, чувствуя, что мои обычно бледные щеки подозрительно вспыхнули. «Похоже, я малость влюблена, — сказала я сама себе, — только этого не хватало…» Но на душе моей было празднично, и все решительно было приятным: кипятить чай, раскладывать всякую снедь на тарелках, жарить гренки в духовке (любимая еда отца), а главное — прислушиваться к голосам в столовой. Я вспомнила душевный подъем, испытанный после просмотра «Дороженьки», — я объяснила его художественным впечатлением, теперь стало ясно, что дело было не в одном искусстве.

Когда я присоединилась к гостям, они говорили о спектакле, — я поняла, что они взбудоражены, и ощутила странную гордость.

— Согласен с вами, — говорил отец Ганину, — и сказал о том Але, еще не видя «Дороженьки». Спектакль нашего друга, — он поклонился Денису, — не родился на пустом месте, хотя это ни в какой степени не умаляет его самобытности. Ростиславлев прав, когда пишет, что его ждали. Несомненно также, что ждут не всегда одного и того же. Да и видят тоже совсем по-разному.

— Чем больше произведение, тем больший круг оно вовлекает в поле своего притяжения, — сказала я.

Отец посмотрел на меня, потом на Дениса и улыбнулся. Улыбнулся и Ганин.

— Безусловно, родная, — сказал отец. — Я это и имел в виду, когда говорил, что для одних это возвращение на круги своя носит несколько нервический характер, связанный с горькими предчувствиями, для других же имеет смысл программный. Если первые чувствуют в нем тот студеный, всемирный сквозняк, который предшествует новому содому и новому потопу, то вторым оно возвещает, что блудные дети вновь греются у домашнего очага. Каждый по-своему воспринимает «зов почвы». Один припадает к ней, чтоб набраться сил, другой — чтоб проститься.