Странник

Камышину Бурский вообще отказывался принимать всерьез, был к ней несправедлив; когда я говорила о ее одаренности, морщился, как от зубной боли: «Оставьте, Сашенька, нынче все одаренные, даже слишком. В особенности — склонностью к эпатажу. Кто приходит в Большой театр в шортиках, кто надевает кокошник — один черт. Верьте слову, зря вы ее привечаете. Боярыня Морозова для очень бедных».

Сталкиваясь с Камышиной, он делал вид, что находится под сильным впечатлением от ее достоинств, печально вздыхал и приговаривал: «Уж ты меня, сударушка, иссушила».

Однако при всей своей экзальтированности Мария Викторовна была совсем не глупа. Она отчетливо видела эту игру и легко теряла равновесие. Тягаться с Бурским в острословии она не могла и потому говорила дерзости, приводившие Бурского в полный восторг.

Не обходил он своим вниманием и Ростиславлева. Как вы догадываетесь, Серафим Сергеевич был не из женолюбов, он жил другими страстями. Неудивительно, что ему не везло в браке. Две попытки наладить семейную жизнь не принесли успеха, он был женат в третий раз, но, как говорят, тоже не слишком удачно. Бурский, разумеется, не упустил из виду этой вынужденной смены жен. Либо он, имея в виду несомненное влияние Ростиславлева на своих адептов, называл его «атаман-эротоман», либо, изрекая какое-нибудь подчеркнуто общее место, обращался к Ростиславлеву как бы за поддержкой, добавляя доверительно с глубокомысленным видом: «Вы, как полигам, должны это знать». Ростиславлев, сильно шокированный, от негодования белел еще больше, чем обычно, но, надо отдать ему должное, держал себя в руках.

Все эти выходки заставляли меня сильно задуматься, а было еще одно беспокойство.

Как вы помните, некоторые высказывания Бурского о странничестве удивительным образом совпадали с обвинениями Ростиславлева, и я опасалась, что Денису достанется с двух сторон. Весь смысл присутствия Бурского был в создании определенного равновесия, а его-то как раз могло и не возникнуть.

И все-таки я позвала Александра, вопреки всем этим ясным доводам рассудка. Очевидно, я втайне была уверена, что он не даст Дениса в обиду, да и видеть его мне всегда хотелось.

Очень возможно, в моем решении это наименее важное обстоятельство играло самую важную роль.

Поначалу Бурский категорически отказался:

— Нет, Сашенька, увольте, я не гожусь для таких сборищ. Опять ваш тяжеловесный Серафим будет чревовещать на перепутье, а Мария — молитвенно закатывать очи. Чего доброго Иоанн станет читать вирши, а Фрадкин будет объяснять смысл пятидесятницы. Нет, нет, освободите.

— Сделайте это для меня, — попросила я. — Боюсь, что может быть жарко, и холодный душ в у м е р е н н о й д о з е (эти слова я подчеркнула) будет небесполезен.

— Так я понадобился для водных процедур, — рассмеялся Бурский. — Ну что ж, пользуйтесь тем, что я вам не могу отказать.

Этот человек вел ту или иную игру с каждой женщиной, которая ему встречалась, даже если ему ничего не было от нее нужно. Потому-то каждая и оставалась в уверенности, что она ему небезразлична. Даже мне, которая, в отличие от многих, успела узнать его достаточно близко, эти слова были приятны. Так уж мы устроены, бедные созданья, — в сущности, нам немного нужно.

Впрочем, по-своему Бурский был ко мне привязан, а к Георгию Антоновичу испытывал неподдельную нежность.

К великой радости Камышиной Ростиславлев и — вслед за ним — Евсеев приняли мое приглашение. Багров колебался, но Ольга Павловна, которая любила подобные застолья, быстро его уговорила. Ганин также сказал, что придет, хотя не преминул обронить:

— Помяните мое слово, Сашенька, ни к чему не приведет сие ристалище духа. Человек странно устроен, его можно победить, но нельзя убедить.

Больше всех сопротивлялся Денис.

— Я сказал все, что мог, и все, что хотел. Не разобрались — пусть еще раз смотрят спектакль. Не желают разбираться — их дело. На кой черт мне это толковище?

Я попыталась успокоить его. Кажется, еще никогда я не была столь медоточива. Я ласково повторяла всякие прописи, стараясь приспособить их к нашим делам. Я говорила, что театр коллективен по своей природе, что самый блестящий его деятель не может жить в вакууме, самый независимый дух зависим, если он реализуется в этой сфере, — зависим от сподвижников, от аудитории, от общественных настроений, от направления критической мысли. Театр полемичен в своей основе, а если он хочет сказать свое слово, полемичен вдвойне, и потому, вступая в ежевечернюю битву, не может обойтись без союзников. После этой преамбулы я заметила, что Ростиславлев — сильный и целенаправленный ум, пусть даже он не свободен от крайностей, почти неизбежных для человека его темперамента. Нет сомнений, что стучится он в ту же дверь, он ищет там же, где ищет Денис, хотя, безусловно, не всегда концепцию можно примирить с интуицией. Тем не менее для серьезного конфликта — я в этом убеждена — оснований нет. Страсти иногда затемняют действительное положение вещей, необходимо прежде всего их умерить. Стремление к истине начинается с умения слушать друг друга.

Меня горячо поддержал Фрадкин. Схватив Дениса за пиджак, он призвал его к большей терпимости, он выразил уверенность, что, несмотря на все свои претензии к «Странникам», Ростиславлев предан той идее, которая вызвала рождение «Родничка». Кроме того, нужно быть благодарным — Серафим Сергеевич своей деятельностью способствовал тому, что театр получил стационар.

Последний аргумент подействовал на Дениса — наш странник так наслаждался обретенным домом, что не мог сердиться на одного из тех, кто поселил его в нем.

В назначенный вечер все собрались в Неопалимовском. Я постаралась, Камышина мне помогла, и когда гости увидели накрытый стол, они сразу пришли в доброе расположение духа.

— Было много путей достичь победы, — сказал Ростиславлев, — истребить неприятеля, пленить его, задушить в объятьях, но самый действенный путь — накормить его.

— Что касается Иоанна, то его надо напоить, — сказал Бурский.

Евсеев весело усмехнулся и потер ладони.

— В таком случае, — сказал Ганин, — первая здравица должна быть за наших кормильцев и поильцев.

Он чокнулся со мной и с отцом.

— Охотно, — сказал Ростиславлев, — но я думаю, что наших хозяев не обидит, если я скажу, что в эти слова я вкладываю еще более широкий смысл.

— Не обидит, — сказал отец, — я приветствую ваше стремление идти от частного к общему.

По крайней мере полчаса гости отдавали дань моему скромному искусству, и мне даже показалось, что все забыли о том, что их сюда привело. Видимо, Камышину встревожила эта мысль, и она попросила слова.

Мария Викторовна начала издалека, она вспомнила дни рождения «Родничка», трудную пору поиска своего лица. Молодость — лучшее наше время, хотя это время ежечасных преодолений. «Родничок» молод и нынче, но его первая весна прошла в пути, в дороге, в скитальчестве. Не случайно с таким трепетом возвращается он к этому мотиву, мотиву вечного движения. Так родилась «Дороженька», так родились «Странники». Вот что лежит в основе создания этих спектаклей — первое волнение, первые впечатления бытия — это должен помнить Серафим Сергеевич, весь поглощенный содержанием своей миссии. Мария Викторовна подчеркнула, что она говорит это не для того, чтобы преуменьшить значение тех претензий, которые Ростиславлев предъявляет театру. Она не побоится открыто сказать, что считает Серафима Сергеевича одним из тех редких людей, которых называют, вслед за поэтом, «светильниками разума», совестью поколения, одним из тех столпов мысли, которые не дают заснуть общественному сознанию, биологически склонному к конформистской инертности. Но, преклоняясь перед мощью мыслителя, она не вправе не помнить о той бережности, в которой нуждается истинный талант, а именно таким предстает нам Денис Мостов, человек, явившийся из глубин Руси и меньше чем за год покоривший ее взыскательную столицу. Те первые впечатления, о которых она уже говорила, имеют особую власть над талантом, и он не может двигаться дальше, пока не выразит их с исчерпывающей полнотой. Однако теперь, теперь, когда «Странники» выплеснулись, когда акт рождения состоялся, Денис наверняка готов принять в себя новые семена, задуматься, взглянуть вперед, увидеть, чего ждут от театра те, кому он так дорог и нужен. Он должен понять, что если без него, Дениса, не было бы «Родничка», то теперь «Родничок» принадлежит уже не одному Денису — такова странная, но безусловная закономерность, сопровождающая появление истинно живого организма. Значение «Родничка» огромно, заслуги Мостова неоспоримы, но еще огромней и неоспоримей те задачи, которые вызвали этот театр к жизни и которым он обязан служить. В этом великом деле нет места для личных страстей, самолюбий, обид. Все должно быть забыто перед лицом высшей цели. Возможно, Серафим Сергеевич показался Денису чрезмерно жестким, чрезмерно суровым, но человек, взваливший на себя подобную ношу, просто не может быть иным. Возможно, Денис уязвлен, услышав сквозь гул общих восторгов этот строгий, требовательный голос. Но надо понять, что это не хула врага, а призыв друга. В нем жар, в нем горечь, в нем напоминание о твоем назначении. Сколь дороже он «усыпительных похвал», сколь важно услышать в отрицании утверждение, в обвинении признание твоих возможностей. Известно с античных времен, что драмы между своими — самые яростные, но сегодня нет причин говорить о драме. Два человека, равно значимые каждый в своей сфере, должны понять, что не могут существовать друг без друга. Они — одного корня, у них — одна любовь, одна боль, один нравственный идеал. Только нечистоплотные людишки, которым этот идеал чужд, могли бы выиграть от разрыва личностей такого масштаба. Нужно ли доставить им радость и причинять горе всем нам?

Когда Камышина закончила, в ее глазах стояли слезы, и она, почувствовав это, поспешно опустила веки. Краски отхлынули от ее лица, оно вновь приняло темно-желтый цвет и стало до странности похожим на индейскую маску. Я шепнула об этом Бурскому.

— Вы правы, — шепнул он в ответ. — Это лицо хочется тут же повесить на стену.

Речь Марии Викторовны, которую она, безусловно, много раз твердила наедине с собой, прозвучала с исповедальным жаром. Наибольшее впечатление она произвела на Фрадкина, несколько раз он прерывал ее возгласами: «Вы правы! Умница! Вы абсолютно правы!» Камышина, как всегда, болезненно морщилась от этих похвал.