Табельный наган с серебряными пулями

В общем, в угро было, чем заняться и поступавшую информацию отрабатывали несколько с прохладцей. Тем более что неразменными попадались исключительно пятаки. Один пятак — это несерьезно.

— Мы поначалу, — рассказывал Волков, — думали, что это наши ученые балуются.

— Что там за ученые у вас такие?

— Да в Соловце у нас институт открыли, изучения магии. Вот поперву и подумали, что это какие-то научные эксперименты.

Вот только на третьем пятаке, попавшем в руки милиции, выяснилось, что никакие ученые с ними не связаны, а неразменные монеты банально продают всем желающим. Вернее — продает. Машинист поезда, Силантий Куча. У которого обнаружили вот этот самый мешочек с пятаками. Что моментально перевело дело на гораздо более серьезный уровень.

По словам машиниста, продававшего эти пятаки за два рубля, принадлежали они не ему… в том смысле, что это не он их получил у нечисти либо каким-то другим незаконным способом. Силантий… купил мешок неразменных пятаков. По рублю за штучку. На вокзале в Москве.

На резонный вопрос, нормальный ли он вообще или психический — пятак за рубль покупать — машинист ответил, что сразу же озвучил свое подозрение, что его держат за зайца лопоухого. Продавец пятаков согласился с тем, что ситуация выглядит несколько подозрительно и предложил проверить — вручил Силантию тот самый мешок с монетами и отправил прогуляться до ближайшего лотка, в каковом и проверить любую монету на выбор на предмет неразменности. Или, ежели у Силантия будет такой стих — хоть все. На высказанную в шутку мысль, что ему, Силантию, ничего не помешает после проверки просто-напросто положить пятаки к себе в карман да и отправиться, насвистывая, по своим делам, продавец заметил, что в случае такого нарушения устной договоренности, дела у Силантия будут идти крайне плохо. И, скорее всего, недолго. И голос у него при это был такой убедительный, что машинист, прикупив у моссельпромовского лоточника, несколько сигарет и убедившись, что обмана нет — честно выложил всю имеющуюся при нем наличность, получив в обмен пятаки.

Да, вот именно — голос. Дело в том, что внешность продавца Силантий Куча не видел и описать его не мог: тот подошел к нему со спины в безлюдном проулке и поворачиваться не велел. Поэтому в распоряжении у петрозаводского розыска имелись только место распространения — Москва и голос — грубый, мужской.

— Вот мне товарищ Кондратьев и сказал: дуй, говорит, Волков в Москву, расскажи тамошним товарищам, что у них кто-то неразменные пятаки штампует, как блины на Масленицу.

6

Сказать, что ОБН после таких новостей встал на уши — не стоит. Если по каждому происшествию на уши вставать — то нам с них на ноги можно и не возвращаться, так и ходить, пока мозоли не натопчешь. У нас же всегда — не упырь, так оборотень, не призрак, так отвод глаз, не колдун так ведьма. Спокойный день у меня в МУРЕ последний раз был никогда.

Но и сквозь пальцы на такое безобразие мы смотреть тоже не стали. Были подняты все информаторы, все источники, просеяны сквозь мелкое ситечко все слухи, сплетни, пьяные разговоры и бред больных и умирающих.

И знаете, что в итоге выяснилось?

Ничего.

Преступный мир Москвы понятия не имел о том, что кто-то где-то печатает неразменные пятаки. Нет, сама эта информация для некоторых была интересной и они с удовольствием узнали бы больше, для того, чтобы воспользоваться ею в своих целях. Но — нет. Никто ничего не знал.

Получалось, что… ничего не получалось. Где-то в Москве сидел человек, нашедший способ получать неограниченное количество неразменной монеты — а МУР ничего с этим сделать не мог.

Сами пятаки выйти на след тоже не помогали. Обычные монеты, точно такие же, какие во множестве проходят через руки каждого москвича. Разного чекана, разного года выпуска, разной сохранности… Общего у них было разве что то, что на каждом имелась небольшая щербинка. Как рассказал многознающий товарищ Чеглок, был способ, так сказать, закрепить за собой неразменную монету, если она случайно попалась тебе в руки — чуть-чуть повредить ее. Тогда, даже если тебе подсунули неразменный рубль, то к своему прежнему хозяину он уже не вернется — теперь это твой неразменный рубль. Правда, зачем Продавец их пометил заранее — непонятно. И почему все же пятаки, а не рубли — тоже непонятно. Я нутром чувствовал, что именно эти непонятности помогли бы выйти на след таинственного Продавца… но каким образом, так и не мог понять.

7

— Знаешь что, Степан, — рассуждал Волков, когда мы с ним вышли из здания МУРа, — я думаю, все дело в том, что Продавец этот — сам не местный. Не здесь он эти монеты делает, вот никто о нем в Москве и не знает. Приезжает он в Москву только для того, чтобы их продать, а потом уезжает обратно к себе в Вышний Волочек или там Великие Луки…

— Ага… — задумчиво произнес я, глядя на противоположную сторону Петровки.

— Степан, ты меня вообще слушаешь…?

Я не слушал. Все мое внимание было обращено на человека, неторопливо, по-стариковски, прогуливающегося по тротуару.

Это был шаман Гунзэн. Мой первый информатор, до сих пор иногда подкидывающий мне словцо-другое. Но — подкидывающий в том случае, если я сам прихожу к нему за советом. Здесь же ОН пришел ко мне… ну, пусть не ко мне, пусть на Петровку, но я был готов съесть собственную кепку, что он оказался здесь не случайно и выжидал именно моего появления.

— Степан…

— Погодь, Серега, я тут вспомнил… В общем — дело у меня срочное.

И я, перебежав улицу перед автомобилем, сердито рявкнувшим клаксоном, бодро зашагал по тротуару, нагоняя неспешно прогуливающегося шамана. Нагнал — и, не сбавляя скорости, прошел мимо. Нельзя, нельзя никому показывать, что мы знакомы. Прошел чуть дальше — и свернул в переулок. Где и остановился, ожидая. Недолго — послышался стук трости и в полутемную щель между домами свернул Гунзэн.

Он остановился и неторопливо полез в карман за портсигаром.

— Огоньку не найдется?

Я чиркнул спичкой.

Мы постояли молча.

— Я слышал, — негромко проговорил шаман, глядя куда-то вдаль, сквозь дома, сквозь саму реальность, как умеют только шаманы, — ты инклюзы ищешь.

В его голосе не было вопроса. Зато вопрос появился у меня.

— Что такое инклюзы?!

Потому что я с этим словом первый раз сталкивался.

Гунзэн быстро взглянул на меня, моргнул своими жутковатыми татуированными веками и затянулся синей самокруткой:

— Инклюзы. Неразменные монеты.

— Ищу.

С одной стороны — я почувствовал облегчение. Шаман что-то знает, это — след, мы выйдем из тупика, в котором находимся. С другой же — шаман НИКОГДА не приходил ко мне первым. И если он решил вмешаться в происходящее — с этими пятаками что-то очень сильно НЕ ТАК.

Понять бы еще — что? Желательно — вовремя.

— Гимназия в Мерзляковской переулке, — шаман выпустил кольцо дыма, — там ищи.

8

Я в задумчивости смотрел на здание бывшей гимназии, острым углом напоминающее нос корабля, надвигающегося на меня. До революции здесь и впрямь была гимназия, сейчас же — единая трудовая школа имени знаменитого полярного путешественника Фритьофа Нансена. Не знаю, зачем ей присвоили его имя, он в этой школе никогда не был, да и полярных исследователей школа не готовила.