Таёжный, до востребования

Дедов поливал из лейки фикус, стоявший в простенке между окнами. Обернувшись, он бросил на меня быстрый взгляд и позволил себе намек на улыбку.

– Добрый вечер, товарищ Дедов. Извините за опоздание, у меня был срочный…

– Не извиняйтесь. Я не сомневался, что вы придете.

Дедов указал на два кресла, стоящие в стороне от стола и стульев для посетителей и образующие, вместе с журнальным столиком, своего рода неофициальную зону.

– Присаживайтесь, Зоя Евгеньевна. Вы, я вижу, запыхались. Хотите воды?

– Нет, спасибо.

– Чаю?

Я покачала головой и села на краешек неудобного кресла с деревянными подлокотниками. Меня не покидало ощущение, что я пришла на допрос.

Дедов уселся в другое кресло, закинул ногу за ногу и впился в меня бесцеремонным взглядом, очевидно, давая мне возможность покаяться самой и тем самым облегчить свою участь. Я хранила молчание, с преувеличенным любопытством разглядывая неказистую обстановку кабинета, которую успела изучить в прошлый раз. Мне нужно было куда-то девать глаза, ведь не могла же я, в конце концов, ответить ему таким же прямым взглядом.

Пауза затягивалась, и в какой-то момент я почти уверилась, что мы так и будем сидеть и молчать, пока Дедов не решит, что пора расходиться по домам.

– Как ваши дела, Зоя Евгеньевна? – неожиданно спросил он.

– Хорошо, спасибо.

Мое замешательство не укрылось от внимания Дедова. Он снова улыбнулся, на этот раз вполне искренне. Это, вероятно, должно было разрядить обстановку, но подействовало на меня с точностью до наоборот. Я хотела уйти как можно скорее, поэтому ринулась на амбразуру.

– Тогда, в Доме культуры, на танцах…

Дедов внезапно оживился. Весь его вид, казалось, говорил: «Ну-ну!», побуждая меня продолжать, но я умолкла на полуслове, кляня себя за косноязычность, вызванную подспудным страхом, передавшимся мне, в прямом смысле слова, с молоком матери.

Я никогда не забывала о довольно неприятном факте из маминой биографии, из-за которого она не смогла поступить в мединститут сразу после школы, а сделала это лишь спустя семь лет (все это время ей пришлось работать санитаркой в психиатрической больнице; позднее она вернулась туда уже в качестве специалиста).

Маминых родителей расстреляли в 1940 году по доносу соседа по коммуналке, претендовавшего на лишние квадратные метры в историческом центре Ленинграда. Маме было тогда восемь лет. Она, несомненно, попала бы в детский дом для детей врагов народа, если бы не ее сестра Пелагея, годом раньше вышедшая замуж за номенклатурного чиновника, который добился для жены права опеки над девочкой. Благодаря покровительству дяди Олега мама смогла окончить десятилетку, но поступить в институт ей не дали. Она сделала это только в 1956 году, когда бабушка и дедушка были посмертно реабилитированы, а мне исполнилось два года.

Меня отдали в ясли. Мама училась на дневном отделении и подрабатывала в больнице, отец преподавал литературу в техникуме. Когда мама получила диплом, а я пошла в первый класс, карьера отца взлетела стремительно и неожиданно. В течение шести лет он стал сначала доцентом, а потом профессором кафедры ЛГУ. Наша жизнь значительно улучшилась. Каждое лето мы ездили на море: в Крым, Абхазию, Ейск, Дербент…

Родителей ждала долгая счастливая жизнь, если бы не тот роковой вечер, который навсегда изменил жизнь мою и отца.

Я была уверена, что Дедов знает и о том, что случилось с мамиными родителями, и о том, при каких обстоятельствах я сама лишилась матери. В самом этом факте не было ничего постыдного, но я всё равно ощущала вину, словно моя биография не была такой кристально чистой, как полагается комсомолке.

– Продолжайте, – подбодрил Дедов. – Вы упомянули танцы в Доме культуры…

– Я, конечно, не должна была на них ходить, но…

– Почему? – удивленно перебил он.

Это, несомненно, был вопрос-подвох, вопрос-проверка.

Дедов смотрел и ждал. Ждал, словно паук в паутине, караулящий свою жертву. Картинка оказалась такая яркая, что меня невольно передернуло. Это не укрылось от его внимания.

– Зоя Евгеньевна, не нужно меня бояться. Я позвал вас вовсе не для того, чтобы пожурить за неправильное поведение, как вы, должно быть, подумали. Наоборот, вы ведете себя безупречно… я бы даже сказал, слишком безупречно.

– Не понимаю.

– Не стоит пренебрегать скромными радостями, которые молодая незамужняя женщина может найти даже в таком глухом поселке, как наш. Вы приехали месяц назад, и за это время только один раз побывали на танцах, да и то мучаетесь угрызениями совести. С другой стороны, контингент, который там собирается… скажем так… не вашего уровня. Все эти лесорубы, шоферы, рабочие… Вам с ними даже поговорить не о чем. Я, разумеется, не разделяю людей по статусу, в СССР все профессии одинаково важны, но факты в карман не спрячешь. Вы – коренная ленинградка, дочь филолога, с отличием окончившая мединститут и за последние пару лет наверняка прочитавшая столько книг, сколько за всю жизнь не прочтет ни один местный лесоруб.

Я смотрела на Дедова, пытаясь понять, к чему он клонит. Во время нашей прошлой встречи он не был таким многословным.

– На танцы ходят не только лесорубы, – сказала я, чтобы хоть что-нибудь ответить.

– Да-да, – охотно подхватил он, – я регулярно встречаю в Доме культуры ваших коллег-медиков. Травматологов, например. Но они тоже не вашего уровня. Что до Нины Гулько, она и вовсе не может похвастаться разборчивостью в связях. Ее роман с женатым мужчиной…

– Товарищ Дедов, не могли бы вы перейти к сути дела? – перебила я.

Получилось грубо, но я не выношу, когда посторонние люди пренебрежительно отзываются о моих друзьях, тем более диктуют, с кем мне общаться.

– Прямой вопрос требует прямого ответа. – Дедов перегнулся через журнальный столик и посмотрел на меня проникновенным взглядом. – Зоя Евгеньевна, давайте вместе поужинаем.

– Так вы за этим меня позвали? – удивленно уточнила я. – Чтобы пригласить на свидание?

– Я бы не стал называть это свиданием… Но, в общем, вы верно уловили суть.

Я окончательно растерялась, не понимая, как выпутаться из этой ситуации; в глубине души теплилась надежда, что Дедов меня разыгрывает.

– Как насчет завтрашнего вечера? Я могу встретить вас после работы у стационара.

– Нет! – быстро сказала я и торопливо пояснила: – Врач не должен афишировать перед пациентами свою личную жизнь.

– Тогда встречаемся в семь часов возле кафе «Улыбка».

От Нины я знала, что по вечерам в этом кафе, расположенном в центре поселка и недавно отремонтированном, не найти свободного столика. Желающие съесть мороженое и выпить молочный коктейль записывались в очередь за два-три дня, а особо нетерпеливые, по слухам, платили за вход администратору. Но Дедова эта проблема, похоже, не касалась. Я бы не удивилась, узнав, что за ним там закреплен персональный столик.