Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав

— Еще он занимается птицеводством. Мой отец после инфаркта отошел от дел. А мама увлекается керамикой. — Я показала на две вазы, стоявшие на журнальном столике. — И даже кое-что продает.

— Какая у тебя интересная семья! Ты часто ездишь домой?

— Я уехала, когда поступила в колледж. Навещаю их редко.

— А можно спросить почему?

Двадцать лет я старалась как можно незаметнее от них отдалиться. Рассказывать об этом нелегко. Слишком больно.

— Мы кое на что смотрим по-разному, — сказала я.

Вдруг на лестнице послышались тяжелые шаги. Терри побледнела.

— Это бухгалтер из соседней квартиры. Успокойся.

Шаги приближались.

— Это он! — воскликнула обезумевшая от страха Терри.

Я сходила на кухню за пистолетом, который лежал у меня в ящике буфета. Шаги стихли. И тут раздался громкий стук в дверь.

— Я знаю, что ты там, сука!

Терри схватила со столика ключи от моего джипа и помчалась к черному ходу. Я кричала, чтобы она остановилась, но мой голос заглушил выстрел. Бывший муж Терри прострелил входную дверь и сунул в дыру дуло ружья. Я помчалась за Терри.

Я должна была его застрелить. Главной нашей ошибкой было то, что мы пытались убежать.

Терри сидела рядом со мной на переднем сиденье и в панике оглядывалась назад. Между нами лежал мой пистолет. Телефон я бросила Терри на колени.

— Вызывай полицию, — повторяла я, но это было бесполезно. Она продолжала высматривать его машину.

— Вот он! — завопила она.

Нас на бешеной скорости догнал старый седан. Бывший муж Терри одной рукой вел машину, а в другой сжимал направленный прямо на меня дробовик.

— О Господи! — простонала Терри.

Окно с моей стороны разлетелось на тысячи осколков. Я инстинктивно прикрыла лицо рукой.

Все произошло в одно мгновение. Грохот, скрежет, все кувырком, а потом — тишина. Моя правая нога зажата, будто тисками. Руль в паре дюймов от горла. Я тупо смотрела на покореженный стальной столб, вспоровший капот джипа.

Терри сидела рядом со мной, странно скрючившись, и кровь хлестала прямо на приборную доску.

Страх, смерть, рухнувшие надежды — и я снова вспомнила о Ронни, о себе, о нас обоих. Неужели эта мука никогда меня не оставит?

— Кому вы хотите чтобы мы позвонили? — спросили меня в больнице. Я была в ступоре, и лица собравшихся у моей кровати врачей, медсестер, полицейских, знакомого журналиста видела как сквозь пелену.

— Что с Терри? — спросила я.

— Увы, мы не смогли ее спасти.

«Мы не смогли спасти...» Нет, это я не смогла ее спасти. Опять я во всем виновата.

— Кому позвонить? — терпеливо повторила медсестра.

— Позвоните Малоуни, — ответила я и назвала номер в Джорджии. — Скажите, что со мной все в порядке.

Той ночью, когда приехали родители, я не спала. Отец крепко обнял меня, а мама плакала, прижавшись щекой к моей щеке. Впервые за двадцать лет я поняла, как мне не хватало моих близких.

Клэр!

Пишу в самолете, ночью. Лечу на Восточное побережье. Два часа назад от своего человека во Флориде я узнал, что с тобой случилось. Он работает на меня с прошлого года, с тех пор, как ты начала писать о Терри Колфилд. Я подумал тогда, что ты ввязалась в опасное дело.

Я тебя оставил в беде, одну, а должен был быть рядом. Все эти годы я старался держаться подальше. Из лучших побуждений. Да что до них теперь? Главное — снова увидеть тебя.

Постарайся продержаться до моего приезда. Прошу тебя.

Когда я очнулась после операции — впервые за два дня по-настоящему пришла в себя, — в голове у меня роились какие-то странные мысли.

— Были порваны связки и мышцы, — объяснял хирург бабушке Дотти, сидевшей у моей кровати. — Перелом бедра. Сильное нервное потрясение. Поправится примерно через полгода, правда, нога окончательно заживет через год, не раньше.

— Здесь кто-то был ночью? — спросила я, когда он ушел. Бабушка Дотти все еще была бодра, только поседела, и ее мучил артрит. — Или я была одна?

— Все мы были здесь, радость моя, — ответила она ласково. — То в палате, то в коридоре.

— Вы не видели никого... незнакомого?

— Думаешь, сюда заходил кто-нибудь чужой?

— Я... я не знаю.

Вошли мама и отец, принесли цветы и фрукты.

— Ей почудилось, что ночью к ней в палату заходил кто-то посторонний, — шепнула им бабушка.

Мама взглянула на меня, поняла, что я уже могу разговаривать, и разрыдалась. И я тоже заплакала. Потому что мне казалось, что полночи я беседовала с Ронни.

Когда я была совсем юной, я все время мечтала, что в один прекрасный день я вдруг повстречаю Ронни. Он посмотрит на меня и скажет: «Какая ты красивая! Я знал, что ты вырастешь настоящей красавицей».

И по его лицу я пойму, что ему действительно все во мне нравится, что он забыл маленькую девочку, лежавшую на полу в трейлере Большого Рона.

Но той ночью я, наверное, еще не успела отойти после наркоза. Мне казалось, что я перехожу из яви в сон и обратно. Кое-что я так и не вспомнила, но что-то запомнила в мельчайших подробностях.

Сначала я услышала шаги, медленные и осторожные. Потом кто-то убрал мне волосы со лба, легонько погладил по щеке. Я попыталась приглядеться и увидела серебристые глаза, в которых стояли слезы, и лицо — черты его были до боли знакомыми, но само оно было взрослее, грубее, заросшее темной щетиной. Передо мной был взрослый и красивый мужчина в светлой кожаной куртке. Сердце у меня сжалось.

— Клэр! — сказал он низким глубоким голосом.

Время обернулось вспять.

— Они не оставят тебя в приюте, — сказала я. — Они поняли, что поступили неправильно. Так что ты не волнуйся. Ой, Ронни, я так тебя люблю!

— Я думал, ты постараешься забыть об этом, — сказал он хрипло и, наклонившись ко мне, погладил меня по голове.

— Ронни, — забормотала я через силу. — Терри умерла из-за меня. И Большой Рон тоже. Это я во всем виновата.

— Твоей вины не было. Ни тогда, ни сейчас.

А потом он сидел со мной рядом и говорил. Не знаю, сколько это длилось — несколько минут, часов, дней?

Я вдруг сказала:

— Теперь у тебя никаких проблем с грамматикой.

И он уронил голову на руки, а я стала ему о чем-то рассказывать, но о чем — не помню.