Тень за правым плечом
Шрифт:
В действительности все оказалось проще, чем представлялось. Магазин Клочкова я нашла без всякого труда — и даже изумилась, как много раз в прежние годы проходила мимо, не обращая внимания на вывеску. Его стеклянная дверь была заперта, но сквозь нее выглядывал какой-то маленький чернявый господин с усиками, отчасти похожий на кота: удостоверившись, что я пришла одна, он с хрустом отпер замок и, ни слова не спрашивая, угодливо пригласил войти. Там было на удивление многолюдно и сильно накурено, как, вероятно, бывает в клубах: сходство усугублялось тем, что все посетители были мужчинами, причем какого-то особенно затрапезного вида — вряд ли сюда допускались исключительно холостяки или при вступлении брался особенный зарок пореже переменять платье и избегать брадобреев, но впечатление было именно такое. На прилавке темного дерева
Покуда я оглядывалась, впустивший меня котовидный господин смиренно стоял рядом, но когда я, осмотревшись, вновь обратила на него внимание, он вопросительно поднял бровь. Я сообщила ему, что хотела бы кое-что предложить на продажу. Он коротко кивнул и показал мне жестом следовать за ним. Нырнув в неприметную дверь за шкафами, мы прошли полутемным коридором и оказались в большом кабинете без единого окна. Вполне возможно, что когда-то, при прежних хозяевах, окна здесь и были, но теперь все стены до последнего квадратного дюйма были заняты плотно забитыми книжными полками. Более того, книги неаккуратными стопками высились на нескольких стоящих тут же разномастных стульях и столах. Недовольно кряхтя, антиквар освободил один из стульев, сняв с него несколько тяжелых по виду волюмов, и пригласил меня присесть; сам же остался стоять как бы в замешательстве, с книгами в руках; потом, спохватившись, опустил их на пол и, извинившись, меня покинул.
Ожидание затянулось. Я не то чтобы нервничала, но чувствовала себя как-то неуютно; кроме того, меня не оставляло ощущение, что за мной все это время наблюдают. Интересно зачем: может быть, они ожидали, что я выдерну с полки какую-нибудь особенно редкую книгу и спрячу ее под блузку? Чтобы не разочаровывать возможного наблюдателя, я потянулась к ближайшей стопке и взяла верхнюю из лежащих в ней брошюр. Удивительно, но это оказалась пьеса Метерлинка «Пеллеас и Мэлизанда». Не успела я ее открыть, как дверь распахнулась и вошли двое — похожий на кота и с ним толстяк, который прежде стоял за прилавком. Он кивнул мне (довольно, между прочим, небрежно) и прошествовал к единственному, не считая моего, незанятому стулу.
— Что бы вы хотели нам предложить? — спросил он совершенно бесцветным голосом.
Вместо ответа я протянула ему полученный от Монахова конверт. Он покрутил его в руках и передал своему подручному, который метнулся куда-то вглубь кабинета, вернувшись с маленьким изогнутым клинком разбойничьего вида. Аккуратно поддев уголок, он хирургическим движением открыл конверт и заглянул внутрь, после чего засунул туда руку и достал листок желтоватой бумаги, с двух сторон исписанный коричневыми чернилами. Бегло взглянув на него, он, аккуратно держа за самый краешек, передал его толстяку. Со своего места я видела, что это, вероятно, чье-то письмо: по крайней мере, начиналось оно с короткой строки. Толстяк посмотрел на листок как будто в некотором замешательстве, перевернул его и уставился на подпись, после чего переглянулся со своим коллегой. Со стороны это выглядело так, как будто я сажусь играть в вист с двумя шулерами, причем не слишком умелыми: им явно хотелось что-то быстро обсудить, но в моем присутствии они на это не решались.
Толстяк положил письмо на столик, внимательно посмотрел на меня, потом почему-то вздохнул; опять взял рукопись и теперь стал разглядывать ее на просвет, как будто прикрываясь им от довольно тусклой электрической лампочки, горевшей под потолком. Что-то он там увидел, что его удовлетворило, потому что на безмолвный вопрошающий взгляд котообразного он ответил утвердительным кивком и еле слышно пробормотал «двадцать девятый».
— А принеси саитовский трехтомник, — приказал он вдруг. — И любой ефремовский том с факсимиле.
Второй, мягко ступая, исчез в коридоре, а я вновь потянулась к отложенному было Метерлинку, но не успела прочесть и половины страницы,
как толстяк заговорил со мной:— А позвольте полюбопытствовать, откуда у вас этот документ?
К этому вопросу я была готова.
— Я выступаю как доверенное лицо одной особы, которая по причинам личного характера хотела бы сохранить инкогнито. Ее имя, если бы я могла его вам назвать, объяснило бы все — но, увы, я лишена возможности это сделать.
(Удивительно, насколько человеческий язык приспособлен для лжи и уверток и насколько он бывает замечательно результативен: ведь я, по сути, сказала только «не суй свой нос куда не следует, все равно ничего не скажу», — но мой собеседник был полностью удовлетворен, как будто услышал самые правдоподобные объяснения.)
Его подручный вернулся, притащив с собой четыре книги: три потоньше и одну потолще. Мне, признаться, стало уже самой любопытно, что за листок содержался в монаховском конверте, но хитрец успел обернуть все тома в газетку, так что разглядеть названия у меня не получилось. Выбрав из трех томов один, они раскрыли его и начали торопливо листать, поглядывая то в книгу, то на принесенное мною письмо. В какой-то момент толстяк потянулся за ножом, которым до этого вскрывали конверт, но оказалось, что ему просто нужно разрезать страницы. Наконец они явно нашли там то, что искали, и снова посмотрели друг на друга. Мне, признаться, эта пантомима начинала надоедать.
— Так что, господа, — проговорила я скучающим тоном. — Что скажете?
— Нас бы это могло заинтересовать, — чуть разлепляя губы, проговорил толстый. — А что бы вы хотели получить?
— У меня инструкция — выслушать ваше предложение, — отвечала я, ничуть не кривя душой. —
И действовать по обстоятельствам. А кстати, Молчанова магазин тут недалеко, кажется? — сымпровизировала я (фамилию я запомнила из вчерашних горестных рассказов Викулина) — и, по всей видимости, весьма удачно: оба моих собеседника дернулись так, словно через них пропустили электрический ток.
— Ну что сразу Молчанов, — проворчал толстый. — Позволите нам минутку пошушукаться?
— Но именно минутку, — отвечала я, почувствовав, что нащупала болезненную точку.
Вернулись они, по моим ощущениям, минут через пять, причем с торжественным видом. Толстяк, откашлявшись, начал:
— Вы, наверное, понимаете, что время для антикварной торговли сейчас не слишком удачное. Все продают, никто ничего не покупает, на рынке — полный разброд, покупатели наши по большей части за границей…
— …то есть денег для покупки у вас нет? — докончила я в тон.
— Не совсем так. Позвольте мне высказаться. Но несмотря на это…
— Нет уж, позвольте мне, — вновь перебила я его. — Сколько вы предлагаете?
— Шестьдесят.
Тут настала моя очередь прийти в недоумение. Понятно, что речь шла не о шестидесяти рублях, на которые можно было купить разве что два мешка картошки, но о чем? Шестьдесят тысяч, несмотря на невиданный рост цен, представлялись мне вполне серьезным кушем, но точно ли речь шла о них? В любом случае, как советовал Монахов, я решила поторговаться.
— Как-то маловато, — протянула я задумчиво.
— Семьдесят пять. Больше уже никак.
— Даже не знаю…
— Ну слушайте, ну семьдесят пять арапчиков, — вылез вдруг похожий на кота, — ну побойтесь Бога.
Ах вот оно что. Слово это я откуда-то знала: так в определенных кругах называли золотую монету номиналом в десять рублей. Это было значительно выше моих ожиданий: шла я сюда скорее ради любопытства, и хотя, увидев тщательно скрываемое возбуждение антикваров, в глубине души отчасти уверовала в дары старика, на такую сумму вовсе не рассчитывала. Теперь важно было не показать этого и их не спугнуть: впрочем, проводя б'oльшую часть жизни в скрытности, вряд ли я могла бы спасовать перед этими простоватыми натурами. Еще немного поломавшись для вида, я с видимой неохотой согласилась. Толстый полез вдруг куда-то себе под пиджак, так что я подумала было, что у него от собственной щедрости прихватило сердце, но он всего-навсего извлекал из своих потаенных пазух ключ от несгораемого сейфа. Сам сейф, как оказалось, скрывался тут же, за одним из книжных шкафов, легко скользнувшим, несмотря на всю свою внешнюю незыблемость, вбок по незаметным рельсам. Оттуда были извлечены семь небольших увесистых колбасок и еще одна в половину прочих, после чего негоция совершилась, и я с удовольствием вышла наконец в морозный сумрак.