Терпение дьявола

– Сорок четыре? – повторила Летиция, увидев в этом зацепку, которой нельзя было не воспользоваться. – Как и нас в этом автобусе. Вы ведь заметили?

Возможно, это и было то самое знамение, которого она ждала, внезапная надежда, в которой все они так нуждались.

Кока-Кола поднял голову и окинул взглядом детей, словно впервые их увидел.

– Правда?

– Да, нас сорок четыре. Пересчитайте, если хотите!

Кока-Кола поколебался и, к великому удивлению Летиции, действительно начал считать. Считал он медленно, три раза сбивался и начинал сызнова, а потом, покачав головой, вздохнул с некоторым разочарованием:

– Нет, сорок три.

– А с вами – сорок четыре.

– Ну да, точно. И правда, забавно.

– Столько же, сколько у вас было собак.

Летиция заметила в его глазах что-то новое – искорку человечности, вдруг блеснувшую при упоминании животных, которых он, похоже, любил, – и решилась продолжить разговор в этом направлении:

– Вот видите, значит, все не случайно – мы связаны с вашими собаками. Может быть, как ангелы-хранители.

Кока-Кола с сомнением выпятил нижнюю губу.

– Может, у вас нет с собой поводков, – настойчиво гнула свое Летиция, – но у вас есть мы. Это же лучше, да? Вы любили гладить своих собак, вы никогда не причинили бы им вреда. Тогда, может быть, вы нас…

Айсберги вернулись на место. Прозрачно-ледяные. Они уставились прямо на Летицию. В одно мгновение Кока-Кола надвинулся на нее:

– От этих собак были одни проблемы. И я их всех похоронил, всех. А вам похороны не понадобятся! – Кока-Кола толкнул ее вперед по проходу.

Напрасно Летиция ждала знамений. Это было глупо.

Кока-Кола вдруг остановился в метре от нее и наклонился, чтобы лучше видеть, что происходит за окном.

– Что за херня… – вырвалось у него.

К автобусу приближались вооруженные люди. Темные силуэты выныривали из-за кромки карьера и короткими перебежками сужали кольцо вокруг автобуса.

Летиция увидела брюнетку с прямой челкой, бритого налысо мужчину и…

Дыхание перехватило.

Сеньон.

Но они были еще в сотне метров.

Кока-Кола качнулся к ней, багровый от ярости:

– Сука! Ты нарочно тянула время!

Он направил на нее револьвер и вскинул ладонь с детонатором, приготовившись отправить их в рай… Или в ад.

Летиция не раздумывала ни секунды – она бросилась на водителя, отбила его кулак с оружием и вцепилась в большой палец, уже тянувшийся к кнопке. Она сделала это со всей решимостью и отчаянием женщины, спасающей детей, матери, вставшей на защиту сыновей, и человека, у которого впереди целая жизнь. Одной рукой она сжала большой палец убийцы, другой – безымянный и мизинец. И дернула. Изо всех сил, со всей яростью, накопленной за несколько часов кошмара. Дернула так, будто от этого зависела судьба мира. Дернула, потому что больше ничего не могла сделать.

Она не обратила внимания на хруст костей, на вопли Патрика Маона. На выстрелы, грянувшие на уровне ее живота.

Патрик Маон нажал на спусковой крючок, пламя вырвалось в каких-то сантиметрах от взрывчатки, и пули вошли в тело Летиции Дабо, но она так и не ослабила железную хватку на пальцах камикадзе.

Боли она тоже не почувствовала. Только волну адреналина, затопившую мозг и давшую ей силы, о которых Летиция и не подозревала минуту назад.

Она не видела, как револьвер поднимается к ее голове.

А сумасшедший Патрик Маон не сразу понял, почему вдруг к боли сломанных пальцев добавилась боль во всем теле. Боль обожгла его в нескольких местах одновременно. От ударов шариковыми ручками под колено и в жирный бок, от ножниц, вонзившихся в предплечье, от швейцарского ножика, воткнувшегося в шею, от лезвия с круглым кончиком, попавшего под мышку; от пластиковой игрушки, влетевшей в левый глаз, и от дужки очков, заколотившей по пояснице.

Все маленькие демоны в автобусе облепили безумца, чтобы исколоть, истыкать, изрезать его тем, что было под рукой. И все они оглушительно верещали.

Дети, доведенные до предела, перепуганные до отчаяния, не могли позволить ему убить последнего взрослого – женщину, которая о них заботилась. Ну уж нет. Начали Натан и Лео, следом Рашель Леанен бросилась мстить за отца, в гущу схватки устремился Карим, а за ним – остальные. Сработало стадное чувство. Животный инстинкт, еще не укрощенный воспитанием.

Патрик Маон пошатнулся. Ошалев от боли, потеряв ориентацию в пространстве, он рванулся к выходу, прочь от детей, но Летиция так и не ослабила хватку на его смертоносной руке.

Они вместе упали на ступеньки, выкатились на землю, и вспотевшая ладонь с детонатором в конце концов выскользнула из ее пальцев.

Все, о чем успела подумать в этот момент Летиция: они уже не в автобусе. И, глядя, как водитель в жилете, нашпигованном взрывчаткой, поднимается на ноги, она надеялась, что большинство детей уцелеет.

Патрик Маон взорвался.

Вернее, взорвалась его голова, разнесенная вдребезги двумя девятимиллиметровыми пулями.

Сеньон уже не бежал, он приближался решительным шагом, сжимая в руке пистолет с дымящимся стволом. Водитель вяло осел на землю, завалился на спину и больше не двигался.

Сеньон опустился на одно колено рядом с женой и прижал ее к себе.

Из трех ран в ее животе струилась кровь.

Но она нашла в себе силы улыбнуться.

63

Людивина сама не знала, зачем пошла на похороны. Наверное, чтобы ее присутствие укрепило близких Сержа Брюссена в мысли о том, что он ни в чем не виноват и власти не имеют к нему претензий. Брюссен был дымовой завесой, ловким трюком, призванным отвлечь внимание от главной манипуляции. Его вдова подошла к Людивине и спросила, страдал ли он перед смертью. Никто не удосужился рассказать ей, как умер муж. Людивина соврала, заверив, что нет, не страдал.

После похорон она поехала в больницу к Летиции и ее семье. Палата была похожа на оранжерею. Родители всех детей, которые были в автобусе, внимательно следили, чтобы букеты всегда были свежими – увядающие немедленно заменялись новыми.

Врачи по поводу ее здоровья высказывались оптимистично и даже обещали, что за летние каникулы она еще набегается с детьми, при условии, конечно, что отдохнет хорошенько.

Счастье этой маленькой семьи, счастье, которое не сумел разрушить пережитый кошмар, согревало душу Людивины. Она впитывала каждый радостный возглас, смех, улыбку, ласку, да и сама оказалась в горячих объятиях Сеньона, который пылко прижимал к себе напарницу и друга.