Терпение дьявола
Шрифт:
Взгляд Каршана стал чернильно-черным, и душа Людивины на мгновение впитала его, словно промокашка. Девушку пробрала дрожь.
18
Людивина надела солнечные очки, которые скрыли пол-лица. Мир мгновенно потемнел, и ей сразу полегчало. Светлые локоны плясали по обе стороны толстой черно-коричневой оправы.
Майское солнце начинало припекать, в одиночестве нежась на лазурной перине.
– Я позвонила Гильему, – сказала Людивина напарнику, – он попытается найти адрес Катрин Декенк.
– Наконец-то мы вышли, – проворчал Сеньон. – И так терпеть не могу лечебницы, но эта –
– Я вообще не доверяю бородатым врачам. Борода – признак скрытности.
Сеньон погладил усы и отрастающую бородку:
– Ну спасибо…
– Я не о тебе. Для тебя бородка – стильный аксессуар. А Каршану этот здоровенный черный веник нужен для того, чтобы за ним прятаться.
– Но он мог бы сразу нас послать, Лулу, у него для этого были все основания.
– По сути, именно это он и сделал. Козел!
– А тебе подавай все и сразу. Знаешь, по-моему, у тебя нервы пошаливают в последнее время. Извини, что приходится об этом говорить, но я все-таки твой друг и напарник…
– Нервы пошаливают… То есть я слетела с катушек?
– Ну, почти. Ты стала принимать работу слишком близко к сердцу, Лулу. Перестала сачковать, все время такая серьезная, сосредоточенная. Где девчонка, с которой мы вместе веселились? У которой хватало времени на личную жизнь?
– Не надо преувеличивать, я никогда не была душой компании.
– Согласен, но… Я за тебя беспокоюсь. Правда.
Людивина, одновременно раздосадованная и тронутая заботой друга, поглубже засунула руки в карманы джинсов.
– Я…
Откровенничать было не в ее стиле. Она была замкнутой. Сеньон в который раз протягивал ей соломинку, но Людивина не спешила за нее хвататься. И он, зная об этом, осторожно пытался ее разговорить:
– Я понимаю, тебе нелегко пришлось. Сначала Алексис, потом бойня в Канаде… Я ведь тоже все это пережил. Я был там, не забывай. Мы молчим об этом, но поговорить все-таки нужно. Той ночью я был напуган до смерти. До смерти. Мне долго снились кошмары, и до сих пор иногда снятся. Но у меня есть Лети и близнецы, они помогают мне тем, что всегда рядом со мной. А иногда утешают словами. Но у тебя нет семьи. Поэтому я хочу, чтобы ты поняла, что у тебя есть я.
– Ты очень добрый, Сеньон…
– Я говорю искренне. Ты нормально засыпаешь?
– Когда очень устаю – да.
– Принимаешь какие-нибудь таблетки?
– Редко, не люблю их. Но чем дальше, тем сложнее отказаться.
– А психотерапию не пробовала?
– Чтобы попасть к бородатому козлу вроде того, с кем мы только что общались? Нет уж, спасибо!
– Слышала поговорку? Психотерапевты – как хлеб, найдутся на любой вкус. Просто надо поискать.
– Не знаю, по-моему, это не для меня.
– Тогда поговори со мной, станет легче.
Людивина кивнула, но так и не нашла что сказать. Излить свою душевную муку она не могла, и пришлось молчать, пока они шли к машине и усаживались в салон. Сеньон посмотрел на нее, ласково погладил по спине, повторил, что он всегда рядом, и машина тронулась с места. По дороге они завернули позавтракать в «Буффало гриль», и, уже
когда допивали кофе, Людивине позвонил Гильем.– А если ты у нас командуешь группой, я должен обращаться к тебе «патрон» или как?
– Называй меня просто «моя госпожа», – отозвалась Людивина, вспомнив слова Сеньона о том, что она перестала шутить. – Что у тебя?
– У нас есть фотоальбом подружки ГФЛ, Катрин Декенк. Правда, фотки старые. Там история с наркотиками, несколько краж в супермаркетах, проблемы с властями, в основном с фликами. Но все это до две тысячи первого года, с тех пор она ни разу не привлекалась.
– Что-нибудь еще есть? О работе, о психдиспансере, о дочери?
– Нет, но ты можешь узнать об этом из первых уст.
– Ты нашел адрес?
– А кто у нас красавчик?
– Нашел или нет?
– Сначала скажи, что я красавчик!
– Давай колись!
– Злая ты, никакой благодарности… Короче, я везде порылся, с парижской службой социального жилья мы теперь друзья навеки. Сейчас скину эсэмэской адрес последнего места проживания Декенк.
– Круто! Гильем, ты красавчик!
Перед тем как нажать на «отбой», Людивина услышала его удовлетворенный вздох. Через пять минут они с Сеньоном уже мчались в Двадцатый округ.
Катрин Декенк жила в обветшалом многоквартирном доме. Серый облупившийся фасад, грязный двор, заваленный ржавыми частями велосипедов, скутеров и детских колясок. Людивина с Сеньоном не надеялись застать Катрин дома в разгар рабочего дня, просто хотели осмотреться на местности, потолковать с соседями и набросать портрет женщины, которая, возможно, лучше всех знала Кевина Бланше. Лестничная клетка сама по себе уже свидетельствовала о возрасте здания: двери пропускают свет, стены тонкие, вентиляция плохая. На каждой площадке слышны один или несколько телеканалов, местами радио, букет кухонных ароматов менялся от этажа к этажу – то жареная рыба, то карри… Жандармы остановились перед дверью на пятом, последнем, этаже и постучали. Всего здесь было три квартиры, так что шансы узнать что-нибудь у соседей подросли, но…
Скрежетнул замок, дверь приоткрылась, и в щелке показалось угловатое лицо.
– Да?
– Катрин Декенк? – спросила Людивина.
– Это я.
Жандармы показали удостоверения с триколором.
– Можно войти на минутку?
Лицо нахмурилось.
– Зачем? Я ничего не сделала.
– Нет, но нам надо с вами поговорить. Это важно.
– Вы насчет Лилит?
– Лилит – ваша дочь?
Дверь приоткрылась пошире, и Катрин Декенк стало лучше видно: лет тридцать, высокая, кожа да кости, лицо матовое, каштановые волосы заплетены в косы.
– С ней что-то случилось?
– Нет, не беспокойтесь. Мы пришли из-за Кевина Бланше.
Дверь начала закрываться, осталась совсем узкая щелка.
– Я ничего не знаю, понятия не имею, где он, перестаньте меня доставать из-за него!
– Мы его арестовали, мадам Декенк. Просто хотим узнать его получше.
– Да пошел он в задницу, – процедила брюнетка, делая вид, что закрывает дверь.
Людивина быстро положила руку на косяк.
– Мы хотим понять, что он за человек, чтобы спасти жизни людей. Это очень важно. Нам нужна ваша помощь.