Тильда. Маяк на краю света

Глупо. Самоотверженно. И… бессмысленно.

Голубинка остервенело клевала в темечко перегрызающую веревку сирену, едва та выныривала из воды. Пока прочная водорослевая сеть держала нас всех вместе.

Улучив момент, мы снова потянули мигмары на себя. «Чпокнули» Прума, Бруно и старика. Шар снова раздулся. До «Искателя» оставалась пара подходов.

Последний шарик крутился юлой: Финтэ и еще трое пытались влезть внутрь — к дяде Тири и Чаку — но те мужественно оборонялись ножами и… в море растекалось слишком много темной крови. Плохо. Это привлечет морских медведей со дна…

Вайд и Хью от атаки ушли в глухую оборону. Оба были ранены и то и дело уходили под воду. Их противники тоже были ранены, но увеличивались числом. А мы удалялись и ничем не могли помочь…

В голове мир и шар кружились калейдоскопом. Абсолютное светопреставление.

— Фарр…

Ро наконец расстегнула замочек ларипетрового браслета. И в тот момент друг за другом произошло сразу несколько вещей.

Я выпустила Прума, Бруно и старика из плена мигмара. Вывалившись, они спровоцировали очередную потерю равновесия в нашем пузыре, вследствие чего водорослевая веревка натянулась как струна, аквариум Чака и короля подпрыгнул над водой, вчпокнув кого-то из атакующих, совершил немыслимый кувырок в воздухе, и веревка, скрепляющая нас, мигмар и медь… лопнула.

Хью воспользовался начальной частью момента и потянул еле гребущего Фарра к спасительному аквариуму и… остался ни с чем.

Мы ткнулись в бок «Искателя» и оказались чересчур тяжелы, чтобы вытащить весь пузырь разом.

Браслет упал на гору сокровищ и потерялся из виду.

Гупо метнул гарпун еще раз и наконец попал. Сирену, которой не повезло, разорвало на щепки, ее рывком втянули на корабль мимо нас. Кровь сирен была темной, очень темной.

И — вместо вишенки на торте — над водой показались головы морских медведей. Сиренам теперь угрожала не меньшая опасность, чем оставшимся без защиты мужчинам, и они оставили людей в покое.

Я видела еще, как Чак подхватил тонущего Фарра, как ушла под воду Ро… Потом откуда-то появился острый прищуренный взгляд Риньи, и доктор цокнул языком и прилюдно снял с меня мерчевильскую маску, несмотря на все мои — и, кажется, не только — попытки ему помешать. И вроде бы я уже на палубе, и тут твердо, и сухо, и пахнет почему-то смолой и свежей стружкой. И размазывающееся лицо Фриды, что лепечет что-то про желтый туман, и еще приплетает совершенно Аврорино слово «лазарет»… А потом мягко, тепло, будто шкура, и запах мяты, и что-то пряное на языке — ветреное зелье, это несомненно, это… И то самое «трусишка», и нежное ощутимое каждой клеточкой тела объятие…

Невероятный сон.

Я сладко потянулась, ворочаясь под одеялом. Люблю сны… Безумные, но… Вот так легко, изящным росчерком пера, оставляя на губах лишь сладкую улыбку до ушей, а на душе — удовлетворение хорошо закончившимся опасным приключением, они приходят и растворяются в небытии. Фоновая работа мозга, подсознания. Ничего удивительного, что утром сон похож на забытую последнюю строку старого стихотворения. Не открывая глаз, я перевернулась на живот, с наслаждением потерлась носом и щекой о подушку, зарываясь в благоухание чистой постели.

Скоро на урок к заучке Фарру. Все-то он хочет знать… А где ее достанешь, эту информацию…

Если хотя бы половина приснившегося была правдой, жизнь Стольного никогда не останется прежней. Но это просто сон.

Кунст, наверное, уже печет булочки с прошлогодними яблоками.

Еще только минутка. Как же хорошо. Будто случилось что-то замечательное. Будто бы что-то в принципе случилось. Будто бы наконец случились настоящие люди и настоящая жизнь, а не вот это все.

Аврора. Аврора ведь случилась?..

Я снова энергично выгнулась в постели, мазнула рукой по шее, плечу, подмышкой скользнула вдоль тела под одеяло… и что-то в моем стройном утре лопнуло.

Мне никогда бы не пришло в голову лечь спать без одежды. А ее там, где полагалось, совершенно точно не было.

Я мигом открыла глаза. Их встретило невозмутимое мерцание коптящей свечки под черным чугунным чайником. Рядом миниатюрная чашечка. Дальше — все как-то мутно. Я невольно потянулась к ручке чайника — еще не дотронулась, а уже тепло от нагретого металла… Но… гм. Таких предметов у меня в башне нет. И — моя рука, что к ним потянулась, была все-таки до самого плеча и дальше, подозрительно дальше голой. А… попытавшаяся спасть от движения смутно знакомая хорошо выделанная шкура подсказала, что не только рука. И не только спина, не только подмышка, не только то, что под ней.

А я вся, абсолютно. Так вот почему так уютно… равномерное распределение тепла. Я хотела встать, но вышло только перевернуться на спину, одновременно оборачиваясь шкурой. От одного того, что села, зашатался весь мир вокруг.

Я подождала, и зрение прояснилось.

На стене, прямо напротив явно не моей кровати с балдахином висела картина. Мальчик, идущий против бури. Картина дяди Захариуса.

Пол легко качался. Отдаленно что-то где-то скрипело. И… свежий соленый ветер энергично играл с… занавесками на окне.

Мерчевильскими занавесками.

Возле чайника обреталась деревянная шкатулка с секретом. Распухший от влаги томик и ворох покореженных бумаг с моими расплывшимися пометками.

И фестивальная маска.

Я спохватилась и, придерживая подмышками края шкуры, подозрительно знакомой уютной, легкой, медвежьей — поспешила вернуть маску туда, где ей место. Не хватало еще, чтобы…

Шрамы красят только воинов. А это не про меня.

Судя по всему, они все еще есть.

Гарпуны и сирены… Прошило вдоль позвонка. Это тоже не приснилось?.. Закончив с завязками на затылке, я прикоснулась к вискам. Судорожно поймала попытавшуюся свалиться со стратегических мест шкуру.

Свечка под чайником успокаивающе подмигнула. Судя по запаху, внутри пульфит. Тонизирующий нервическую систему и оказывающий успокоительное действие горький топольский мох. Вот, что мне точно пригодится. Я опустила босые ноги на пол — как же здорово чувствовать приятно теплые доски пятками. Налила себе чашечку настоя, взяла в ладонь, поводила донышком по ее поверхности. Тепло. И… от пушисто-мягкой шкуры телу приятно.

Встать получилось с трудом. По стене я добралась до картины. Захариус изобразил Фарра в его четырнадцатую весну. Потом эту картину повесила в лавке Ро, а Чак — как сорока, прикарманил, прикрываясь партнерством. Слямзил в свою каюту на «Искателе».

Эту самую.

Я залпом выпила чай и вернулась к бумагам — они безнадежно пострадали. Корабль знакомо качнуло, меня повело вбок и швырнуло носом вниз; к счастью, на кровать. Бумаги рассыпались по полу, как листья клена по осени.

Раз я у Чака в каюте, значит, и с ним все должно быть в порядке.

С ним, кажется, в принципе не бывает иначе. Разве что истерика. Ну, такое с кем только не случается.

Мы женаты?.. Я почесала лоб. Положительно не помню.

Истерик не случается с Фарром Вайдом. Он — скала и образец самообладания. Но не он ли… шел ко дну?.. И вытащил его именно Кастеллет — это ведь не плод воспаленного воображения?..