Угличское дело. Кинороман

ХХХ

В тафье по-домашнему сидел Борис Годунов. Между столбиками денег на столе бумага с неряшливыми записками. Перед столом, диво дивное, тот самый боярин, который больше всех кричал против правителя. Годунов двинул к нему два столбика монет.

– Тебе, Иван Семенов. Крепко ты на меня сегодня лаялся.

– Виноват, благодетель.

– Ничего, ничего.

Годунов добавил еще постолбика.

– Чтобы и дальше мы с тобой в мире и согласии жили.

После того как остались одни правитель сказал Пеху.

– А это тебе.

Он показал на два туго набитых мешочка.

– Надо в московских концах раздать. Пусть рассказывают, что царевича черная болезнь погубила. И еще . В Углич нужно будет вернуться. За Шуйским присмотреть. Кабы не разыгрался наш князь на воле.

ХХХ

Ранним-ранним утром, пока никто не видит, Устинья, накинув на голову платок, вышла из дома попа Огурца. В руке держала деревянное ведро. Вошла в темный со щелястыми стенами хлев. Призывно замычала корова Зорька. Тут же неподалеку важно жевала траву верблюдица Васька. Устинья ласково погладила трогательную русскую буренку.

– Зорюшка, зорюшка. Соскучилась? Сейчас. Я тебе пособлю.

Устинья поставила ведро и огляделась.

– А где же скамейка.

И тут она услышала голос, идущий откуда-то из-под Васьки. Знакомый голос казака Рыбки.

– Чекай, сестра...Зараз я...трохи осталось.

Удобно устроившись на скамейке, Рыбка умело доил свою верблюдицу. Тугие струи глухо с каменным стуком падали в ведро

– Вот так так.
– сказалаУстинья.
– Казак Ваську доит.

– Чео на свете не бывает. Тебе ли не знать. А тут и дива никакого нет. Особенно, если Васька...Василиса Абдулаевна.

– А верблюжонок где?

– Потеряли верблюжонка. На Белой реке. А природа видишь, как будто и не верит.

– И правда Василиса Абдулаевна.
– попыталась погладить верблюдицу Устинья .
– Гонору как у новгородской посадницы.

ХХХ

В опустевшем утреннем Угличе редкие прохожие жались к глухим бревенчатым забором. Необычайно тихо. А ведь вчера все было. И у Троицких ворот у полузасыпанного рва жена Битяговского и Волохова точно знали. Все было и ничего уже не изменишь.

– Похоронить дайте.
– молила жена дьяка вооруженных холопов Нагих.
– Что им как собакам бездомным здесь гнить?

– Приказу нет, тетка. Приказ будет всех забирай или сама рядом ложись.

– Пустите хоть поглядеть.

– А что там глядеть. Лежат и лежат.

Жена дьяка и Волохова встали на краю неглубокой ямы, и внезапно Битяговская бросилась вниз и упала на обезображенное тело своего мужа.

ХХХ

В покоях своих Михаил Нагой кормил умытого и начищенного Андрюшку Молчанова.

– Не быть тебе старцем святым, Андрюха. Всего два дня на хлебе и воде, а жрешь так словно два месяца в голодухе.

– А я и не рвусь.
– отвечал с набитым ртом помяс.
– Нет у меня такого склонения.

Втолковывал Нагой.

– Царевича нужно в лучшем виде представить. Лежать ему долго придется. Когда из Москвы посольство придет.

– Есть нужные травки. Если царица дозвол даст Все таки дите ее резать...

Нагой не выдержал. Влепил Молчанову со всего размаха в скулу. Вместе с чашками и тарелками полетел Андрюха вниз. Нагой не отставал и бил незадачливого колдуна мягкими сапогами.

– Как о царе говоришь? Как?

Андрюха скулил, изворачивался, кость мозговую изо рта не выпускал. Когда доведется еще попробовать?

ХХХ

Нагой втолкнул помяса в большой покой угличского дворца, где была установлена домовина с телом царевича. У домовины на приставном стульчике сидела царица Мария. Нагой толкает Молчанова в плечи.

– Нужно так сделать, чтобы тлен его как можно далее не взял и...Сестра?

– Не пойду...мой сын.

– Гляди. Это.

Михаил указал на рану пересекшую горло.

– Горло ему надо сильнее взрезать. Чтобы ни у кого сомнения не осталось.

ХХХ

Недалеко от Углича сидел Рыбка на берегу у самого края воды. Мечтательно смотрел на воду и вдруг резко поднялся. Сорвал одежду. Грудь и живот прикрывал широченный крест из железных толстых полосок. От пупа до самого горла. Рыбка решительно взмахнул руками и побежал вперед. У самого края внезапно остановился и опустил большой палец ноги в воду. Потом закричал выдернул палец из воды и побежал назад к одежде. Мимо одевающегося Рыбки, Каракут направил лошадь в реку. Потом спросил.

– Как Волга матушка?

– Жуть как холодна, бессердечница. Что делать будем, Федор? Ехать пора.

– Казну спрятали. Можно и повременить.

– Что нам здесь?

– Дьяка убили. С царевичем неясно, что произошло

– А нам какое дело. У нас своя забота.

– Так то оно так. ..Я думаю. Теперь Суббота Зотов сам сюда пожалует. И до Москвы ждать не придется.

Рыбка ближе подошел.

– Говори правду, Каракут.

– Правду? Вот тебе правда. Не дьяк это не он.

Каракут показал Рыбке нож с треугольным светлым клинком.

Конец 5 части.

Часть 6.

В полутемных закоулках угличского дворца Андрюшка Молчанов давал последние наставления боярыне Волоховой. Ставил на ее лицо примочки и говорил, все время говорил.

– А это мамочка, боярыня моя, зверобой. От ран душевных.

– Какие у меня раны? Сына сына моего убили. Поплатятся Нагие. За все поплатятся. Невинного юношу боярского имени...Сыночка...

Волохова тихо плачет.

Молчанов оставил нетронутой склянку с зверобоем.

– В городе говорят. Из Москвы посольство снаряжают.

– Все скажу. Всю правду открою. Гореть им в аду.

– Ты это, мамочка. Горе твое широкое, но все ж таки в берега его направь. Мало ли кто услышит. Человек незнаемый. А нам то вот как не нужно.
– сказал Молчанов и провел ребром ладони по горлу. Увидев это, Волохова залилась еще пуще прежнего. Молчанов плюнул и поспешил уйти от надвигающейся угрозы.

ХХХ