Угличское дело. Кинороман

– А тебе зачем?

– Да так. Незачем. Так будешь?

– Буду. А ты, кудлатик, будешь?

Торопка зло сказал с ревностью.

– И никакой он не кудлатик. Барабаном его кличут.

– Барабашка. Барабан.
– гладила Дарья собаку.

– Блохастый он и слюни пущает.

– А у тебя кафтан малиновый и что?
– рассмеялась Даша.

– Вот. Вот.
– не понял шутки Торопка.

Они остановились.

– Дворами тебе надо.
– сказала Даша.
– Увидят в рясе, засмеют.

– Так я пойду?

– Иди. До свидания, Барабан.

– И что в тебе такого?
– удивлялся Торопка, когда они вместе с Барабаном пробирались дворами домой.
– Ни рожи ни кожи и воздух портишь не по расписанию. Э-э-эх, что за жизня непутевая.

ХХХ

У церкви попа Огурца Каракут встретил Дашу.

– Торопка не от нас топал?- спросил Каракут

– От нас.

– Устинью встретил?

– Не уследили. Не званным явился.

– Что же? Когда-нибудь так все равно бы и случилось. Век таить не смогли бы. А Торопка ничего... Он парень хороший. От него беды не будет.

– Когда уже в Сибирь пойдем, Каракут?

– Скоро В Москву с Рыбкой съездим. Казну сдадим и назадпойдем.

– Скорей бы. Тяжко стало в Угличе. Как перед грозой.

– А ты, Дарья, не бойся.

– А я и не боюсь. С вами не страшно. С тобой не страшно.

И так она посмотрела на Каракута, что Федор не выдержал.

– Ох, девка. Глазами до сердца прожигаешь. А ведь напрасно ты это.

– Это почему же.

Каракут ударил пальцами по левой стороне груди.

– Нет там ничего кроме камня острого. Давно уже ничего нет.

ХХХ

Поезд посольства втянулся в горловины узких улиц Углича. На улицы высыпали жители и мальчишки сидели на заборах. Но все сидели тихо и молчание предгрозовое захватило всех. Переговаривались между собой так, чтобы не слышали посторонние уши или шептали себе под нос, как Русин Раков.

– Эка их навалило. Неспроста. Неспроста. Кланяйтесь, кланяйтесь угличане. Шапки ломать не ленитесь. Может пронесет.

Мимо проехали царские приставы и впереди всех Пех. Он Русина Ракова не видел, а вот староста на него смотрел во все глаза. И взгляд у старосты был глубоким и вспоминающим...

ХХХ

На красном крыльце собрался весь клан Нагих. Ждали. Смотрели на маленькие фигурки махальщиков. Те сидели на каменной невысокой стене. Наконец один из махальщиков обернулся.

– Кажись, едут!

Все зашевелились. Тобин Эстерхази протянул царице пузырек.

– По капельке, матушка, не больше.

Царица открыла пузырек, через мгновение ее глаза стали влажными от тонких прозрачных слез. Вначале в открытых воротах появилась рейтарская рота. Ушла влево. Потом черные всадники Пеха, до краев заполняя весь двор.

– Круль польский на Псков идет.
– осклабился Афанасий Нагой.

– Наше дело, братец, поважней чем круль польский.
– ответил ему Михаил.

Шуйский и Вылузгин выбрались из своих возков и стояли посреди двора. Ждали когда толстобрюхая карета митрополита проберется через ворота. Геласий, опираясь на служек, выбрался на улицу и посольство пошло к красному крыльцу. Василий Шуйский остановился перед царицей. Выбрался из нужной, но затянувшейся паузы и склонил свою голову.

– Не думал, царица, что в таком горе нам свидеться придется. Царь, патриарх и Дума приговорили нам на месте рассудить, что с царственным отроком свершилась. Кто виноват в том, что пресекается род царя Ивана.

Царица ответила соответственно.

– Лишь справедливости от вас требую и суда божьего над виновными.

– За тем и приехали. Этого одного и желаем.
– в тон ей сказал митрополит Геласий.

ХХХ

Макеевна, словно, приклеилась к подслеповатому окошку. Наблюдала, потом встрепенулась, и лишний раз махнула тряпкой по чистому столу. Из сеней она услышала голос Русина Ракова.

– Макеевна. Дома?

– Дома. Дома.

Вошел староста, а вслед за ним богато одетый молодой дьяк. Фанфоронистый, пусть и пятивековой свежести, но все же москвич.

– Как это вы проскочили. Барабан и не лаял вовсе.

– А он у тебя лает совсем? Задумчивый Барбос.

– Когда надо не заткнешь.
– отмахнулась Макеевна.

– Гость вот к тебе. На постой. Дьяк Разрядного Приказа.

Дьяк важно склонил голову.

– Акундин Степанов сын Корявкин....Позвольте? А где же здесь спать.

– Как где...Да вот..- Русин Раков хлопнул по твердой лавке.
– Лавка какая мягкая.

– И постели нет.
– тянул свое дьяк.

Макеевна начала заводиться.

– Будет тебе постеля...Чурбанов во дворе валом. Один под голову, вторым накроешься.

– Макеевна!
– погрозил Раков пальцем.

– А что...Я ничего...С дороги гость....Может кашки-малашки? Скажи, староста, какая у меня кашка?

– Ох и знатная. Густая да сытная.

– На маслице козлином да зерне воробьином.

– Макеевна! Чтоб тебя.

Дьяк был спокоен и пока на иголки Макеевны не поддавался.

– Ничего, староста. Я привык. По нашему царству-государству много где бывал. Москву с собой не запрячешь, приходится с грубостью и невежеством жить.

Акундин осторожно колупнул стены, обитые рогожей.

– А клопов тут, наверное, клопов...Как у жида денег.

– Это у меня-то? У честной вдовы?

– Не буду я тут жить, староста. Грязно, хамовато и не по чину.

– Что? Мной брезговать? Не пущу, не пущу тебя, хлыщ московский. Ты мою заботу на всю жизнь запомнишь. На всю Москву будешь потом звенеть как тебя честная вдова Макеевна в Угличе встречала.

– Вот и ладно.
– быстро согласился Раков.
– А я дальше побёг.