Укрощение строптивого лига

Я поежилась от холода, и Чернушка, как я назвала про себя собеседницу, сунула руку за оградку ближней могилки и достала оттуда затасканную, потертую рогожу.

— На. Всяко теплее будет.

Ага, вот пусть не рассказывает, что случайно на кладбище забрела. Костерок есть — основательный такой, с выложенными кругом камушками. Облюбованные валуны и тайничок со шмотьем в склепике. Надо бы поинтересоваться — с кого рогожа…

— Не страшно тут одной ночью? — зашла я с другой стороны.

— Неа, — беззаботно ответила Чернушка, а, спохватившись, поспешила добавить: — Да я ж разок-то!

— Ага, — поддела я — Нравится тебе тут — твое дело. Я бы одна от страха померла.

— А чего бояться-то? — пожала она плечом. — Деревенские лишний раз не ходют. Тихо тут. Никто не шпыняет…

— А там шпыняют?

— Угу.

— И ты бедолага, — пожалела я нас, и от ласкового слова Чернушка оттаяла. Эх, простая она, как три копейки. По глазам вижу, что хочет чего-то сказать, но отмалчивается. — А у тебя родня есть?

— Тетка, — ответила она с грустью. — Да муж у нее пьяница, вечно бранится. А то и лапы тянет. Обзывает палкой, а за зад иной раз щипнет. Тетка бесится. А нужон он мне?

— Не нужон?

— Неа.

— А тут у тебя кто-то из родных лежит, да?

— Деда. Да мамка.

Мне так жалко ее стало, как саму себя, и я ляпнула:

— А пошли со мной. Если жених примет, и тебе место найдется. А если нет, так…

— Обоим поддаст? — улыбнулась она беззлобно. На небе появилась луна, и теперь я могла разглядеть ее лицо. Молодая, но точно не подросток. Большеротая, некрасивая, угловатая, с застиранной курточке — в общем и ее жизнь не сахар.

— Ага, — кивнула я.

— Как звать-то его? Мож, знаю такого?

— Тирс.

— Дядька Тирсак? Да у него ж зубьев уже нет!

— Нет! Тирсу тридцать, рыжий.

— Неа, не знаю.

Мы долго сидела у огня. Чернушка рассказывала про соседей, какая у кого репа растет. Чем ее поливает бабка Арпа… Не скажу, что интересно, но я была несказанно счастлива, что этой ночью встретила именно ее.

— Есть хочешь? — не дожидаясь ответа, она протянула один из кусочков.

— Спасибо.

— Откуда?

— С Зажопинска, — ответила я.

— Хорошая деревушка с хорошими традициями, — хохотнула она, — А как звать?

— Тиа, — схитрила я на всякий случай. — А тебя?

— Называй, как хочешь.

— А что ты тут делаешь?

— Природу слушаю, звездами любуюсь, — заюлила девица. Но по глазам вижу, что хитрит.

— Магиня, что ли? — спросила в лоб.

— Не-не! — замахала она руками нервно. — Кака из меня магиня?! Нет-нет. Так, тишь люблю. Утром домой вернусь, когда Лепка буянить перестанет. А то ж напился…

— Понятно, — вздохнула я, прервав ее сумбурную речь. А потом спохватилась: — А кого едим-то?

— Не боись, не крысу, — хмыкнула девчонка, довольная, что сменилась тема разговора, и заботливо погладила притихшего рядом с нею пса. — Пыж кролика поймал.

— Какой толковый пес.

— Еще какой! — она жевала, одновременно говорила и обдувала пальцы. — А ты от него драпать! Я же кричала, стой, дура! А ты чего?

Я тяжело выдохнула вместо ответа.

— Ты чего?! Не со зла дурой-то назвала. Куда пойдешь, если жених не примет?

Пожала плечом.

— А,можа, родня какая есть?

— Какая тут есть — та со свету сжить хочет. А другой не знаю, — отвечала я рассеянно.

— Как не знаешь? А чо мамка-то говорила?

— Я маленькая была. Не знаю, чего она говорила.

— А! — сочувственно вздохнула странная собеседница. — И чего делать будешь?

Я повертела головой.

— А, можа, получится как-нибудь узнать: есть ли где родна душа?

— Вряд ли.

Выхода из своей беды я не видела. Если только отсидеться ночью на кладбище, под утро украсть где-то платье и только потом добираться в Нормеров…

Я поежилась от холода, и Чернушка, как я назвала про себя собеседницу, сунула руку за оградку ближней могилки и достала оттуда затасканную, потертую рогожу.

— На. Всяко теплее будет.

Ага, вот пусть не рассказывает, что случайно на кладбище забрела. Костерок есть — основательный такой, с выложенными кругом камушками. Облюбованные валуны и тайничок со шмотьем в склепике. Надо бы поинтересоваться — с кого рогожа…

— Не страшно тут одной ночью? — зашла я с другой стороны.

— Неа, — беззаботно ответила Чернушка, а, спохватившись, поспешила добавить: — Да я ж разок-то!

— Ага, — поддела я. — Нравится тебе тут — твое дело. Я бы одна от страха померла.

— А чего бояться-то? — пожала она плечом. — Деревенские лишний раз не ходют. Тихо тут. Никто не шпыняет…

— А там шпыняют?

— Угу.

— И ты бедолага, — пожалела я нас, и от ласкового слова Чернушка оттаяла. Эх, простая она, как три копейки. По глазам вижу, что хочет чего- то сказать, но отмалчивается. — А у тебя родня есть?

— Тетка, — ответила она с грустью. — Да муж у нее пьяница, вечно бранится. А то и лапы тянет. Обзывает палкой, а за зад иной раз щипнет. Тетка бесится. А нужон он мне?

— Не нужон?

— Неа.

— А тут у тебя кто-то из родных лежит, да?

— Деда. Да мамка.

Мне так жалко ее стало, как саму себя, и я ляпнула:

— А пошли со мной. Если жених примет, и тебе место найдется. А если нет. так…

— Обоим поддаст? — улыбнулась она беззлобно. На небе появилась луна, и теперь я могла разглядеть ее лицо. Молодая, но точно не подросток. Большеротая, некрасивая, угловатая, в застиранной курточке — в общем и ее жизнь не сахар.

— Ага, — кивнула я.

— Как звать-то его? Мож, знаю такого?

— Тирс.

— Дядька Тирсак? Да у него ж зубьев уже нет!

— Нет! Тирсу тридцать, рыжий.

— Неа, не знаю.

Мы долго сидели у огня. Чернушка рассказывала про соседей, какая у кого репа растет. Чем ее поливает бабка Арпа… Не скажу, что интересно, но я была несказанно счастлива, что этой ночью встретила именно ее. Особенно, когда она — добросердечная душа поделилась своей запасной рубахой.

— На, — протянула мне. — Мочи нет смотреть на тебя голую.