Вековые тайны живописи. Ключи к великим шедеврам

В картине, которая сейчас открылась на ваших экранах, соединились холодная в своей уравновешенности красота и неумолимая в своей бесспорности философия. И эта философия гласит: смерть настигнет каждого, кем бы он ни был, где бы ни находился, какую бы жизнь ни вел.

Именно это открытие только что на наших глазах сделали герои картины Никола Пуссена [98] «Аркадские пастухи», иначе именуемой «Et in Arcadia ego [99] » (по надписи, над которой они склонились). Не будем забывать, что названия своим картинам художники XVII века не давали: они появлялись позже, когда полотна, попадая к коллекционерам, превращались еще и в строчку в реестре художественных «трофеев».

98

Никола Пуссен (1594–1665) – французский живописец, рисовальщик и теоретик, один из основоположников и главных представителей искусства классицизма. Благодаря благосклонности и покровительству кардинала Ришелье был удостоен титула первого живописца короля, хотя с 1624-го и до своей смерти проживал в Риме и оттуда выполнял все заказы королевского двора Франции. С 1640 по 1642 год Пуссен по настоянию Ришелье провел во Франции, но испытал на себе столько неприятия со стороны других придворных живописцев, что покинул страну и зарекся возвращаться на родину.

99

В переводе с латинского эта фраза может читаться двояко: «И в Аркадии я есть» или «И я был в Аркадии».

Прекрасное произведение, о котором мы ведем речь, стало вожделенной добычей короля Франции Людовика XIV, буквально бредившего им и приложившего к его приобретению немало финансовых и моральных усилий [100] . Сперва «Аркадские пастухи» украшали стены личных апартаментов Короля-Солнце, а столетие спустя перекочевали в Луврский музей, открывший свои двери в тот самый год, когда создавшая его Французская республика отрубила голову прапраправнуку Людовика XIV. Там-то, на стенах Лувра, картина и получила то двойное название, под которым вошла в историю мировой живописи.

100

Наследники Пуссена не торопились расставаться с этим шедевром живописного мастерства.

Картина эта, ставшая настоящей живописной иконой стиля классицизм, интересна нам не только своими художественными достоинствами, но и не до конца раскрытым смыслом, заложенным в нее. Если бы нам пришло в голову составлять список картин-загадок, то «Аркадские пастухи» заняли бы в нем далеко не последнее место. И надпись, которую пастухи обнаружили на кенотафе [101] и которая является альтернативным названием картины, не помогает нам в разгадке, а только все путает.

101

Кенотаф – памятник, аналогичный надгробному, но возведенный не над останками покойного, а в каком-то символическом месте, своего рода мемориал в память об усопшем.

Попробуем разобраться во всем по порядку.

Что за мир показывает нам Пуссен? Кто эти люди и чем они занимаются?

Мы в Аркадии (об этом указывает надпись на кенотафе), идиллической стране пастухов, пастушек, нимф [102] и сатиров [103] , которой правит бог природы и рогатого скота Пан. Это своего рода рай на земле, где все пребывают в любви и беззаботном состоянии, предаваясь невинным радостям и честному, но неутомительному труду [104] .

102

Нимфы – божества природы в греческой мифологии в виде девушек, олицетворяющих различные природные силы, объекты или явления, будучи их душой и воплощением.

103

Сатиры – в древнегреческой мифологии лесные божества, демоны плодородия, жизнерадостные козлоногие или хвостатые существа, проводящие время в празднествах и охотах за нимфами.

104

Первым, кто литературно оформил представление об Аркадии, был древнегреческий поэт Феокрит в своих «Идиллиях» (III в. до н. э.), затем об Аркадии заговорил Вергилий в своих «Элогах» (I в. до н. э.).

Три пастуха – юноша, молодой человек и муж средних лет, – облаченные в некое подобие декоративных драпировок, остановились перед кенотафом (не гробницей!), на котором можно разглядеть надпись, гласящую: «Et in Arcadia ego». Казалось бы, четыре слова, ничего сложного! Но не тут-то было! Грамматически фраза звучит двусмысленно, и знатоки латыни разделились на два лагеря. Одни переводят ее так: «И я был в Аркадии». Другие настаивают на варианте: «И в Аркадии я есть».

Кто же этот загадочный «я»?

В первом варианте перевода речь идет, скорее всего, о человеке, в память о котором возведен кенотаф. То есть о смертном, бывшем когда-то жителем Аркадии и теперь предостерегающем прохожих, как бы говоря: «Я был одним из вас. И вот теперь меня тут нет. С вами случится то же самое».

Во втором варианте эпитафия звучит не от лица человека, а от лица самой Смерти (напишем ее с большой буквы, поскольку здесь она существо одушевленное, раз разговаривает с нами). Смерть, ухмыляясь, заявляет пастухам (а через них – и нам с вами): «Вы же не думали, что здесь, в благословенной Аркадии, избавились от меня? Вот она я! И однажды мы с вами встретимся».

Простая, на первый взгляд, надпись может быть прочитана двумя способами. Но сильно ли меняется от этого разночтения смысл написанного? Нисколько! В обоих случаях речь идет о вездесущности и неотвратимости смерти.

Картина Пуссена неподвижна и торжественна. Создается впечатление, что перед совершенным пастухами открытием замерло все: сама природа остановилась на мгновение, подчеркивая торжественность момента. Пастух слева погрузился в меланхоличное размышление. Тот, что опустился на колено, чтобы лучше разглядеть надпись, снова и снова продолжает водить пальцем по выточенным в камне буквам, и тень его удивительным образом напоминает очертания Иоанна Крестителя работы Леонардо да Винчи, указующего пальцем на Небеса.

Самый молодой из пастухов обернулся к женщине, то ли обращая ее внимание на сделанное ими открытие, то ли ожидая от нее объяснений. Она же, царственно подперев рукой бок и склонив голову, наподобие античной богини (лично мне она напоминает царицу богов Геру), опустила взгляд перед собой. Правая же ее рука то ли снисходительно, то ли утешительно опустилась на спину юноши.

Не надо долго всматриваться в картину, чтобы понять, что именно эта женщина в золотых одеждах является здесь центральным персонажем: она первая, на кого падает наш взгляд.

Кто же она?

Ответ именно на этот вопрос представляется мне ключевым для понимания замысла Пуссена.

За те 400 лет, что отделяют нас от создания «Аркадских пастухов», было выдвинуто немало версий относительно личности этой величественно-прекрасной дамы и функции, которую она на картине выполняет. А персонажей без функции в живописи классицизма нет.

Кто-то видит в ней одну из жительниц Аркадии, такую же пастушку, как трое мужчин. В этой версии я позволю себе сразу усомниться: слишком величава дама, чтобы являть собой простую пастушку. Многие исследователи думают так же и предлагают считать ее аллегорией реки Алфей, протекающей в Аркадии, или просто одной из нимф, населяющих этот благословенный край. Версия с нимфой не сильно отличается от версии с пастушкой, ведь нимфы в той стране – обычное дело.

Однако, если перед нами всего лишь проходившая мимо жительница Аркадии, почему на картине ей отведено особое место?

Еще одно предположение превращает женщину в аллегорию искусства, которое обособить бессмертно. Тогда замысел Пуссена становится сложнее: это уже не горькое признание неизбежности смерти, а надежда на бессмертие через искусство. Иными словами, ему, художнику, смерть не грозит: он останется в веках! Согласитесь, справедливое утверждение, учитывая, что мы до сих пор наслаждаемся его творчеством.

Эта версия лично мне импонирует. Но у нее есть одно уязвимое место: почему Пуссен не наделяет свою аллегорию искусства присущими ей атрибутами, чтобы зрителям легче было проникнуть в его замысел? Ведь мы помним о стремлении художника быть понятым.

Атрибутов аллегории искусства у женщины действительно нет. Но атрибутами богини Пуссен ее все же обеспечил: ее золотое одеяние сверкает на картине, подобно солнцу. Перед нами, скорее всего, действительно богиня. Какая именно, не имеет большого значения. Хотя ею может быть и Гера, параллель с которой я уже проводила.