Верховный Издеватель

Ромка вдруг ошеломлённо вытаращил глаза:

– Ма-ам! у тебя же цветной платок - точно как на фресках! Смотри сюда. Вот нарисована одежда и вот твой платок!

Действительно, нечаянно вышло полное совпадение! На ярославско-костромских фресках обычно очень тщательно прорисованы узоры на одежде. Да... что уж тут скажешь! Саша отказался фотографироваться на площади, зато здесь Бог их, оказывается, уже сфотографировал. Прикровенно!

Интересно, как тут всё виделось глазами Саши? Тут было похоже, как если б мы все жили в детдоме, а на стенах были нарисованы мама и папа и сцены счастливой семейной жизни.

А Кирилл подумал:

"Я готов часами читать книгу этих фресок... Но приходят ещё более чудесные моменты, когда ты просто стоишь под ними, как под небом...
– и тебе ничего больше не надо! Полный мир в душе и - изъятие из мира".

– А я сегодня первый раз в жизни пришёл в церковь, - сказал вдруг Саша, когда они уже выходили.

– Да-а?
– удивился Рома.
– Что, прям первый-первый?

– Прям первый-первый.

– И как?

– Я вообще не думал, что так...

Когда человек мирится с Богом, обычно это происходит так спокойно и внешне малозаметно, что трудно порой бывает уловить сам момент. Всё естественное совершается тихо. Бурно, громко, со скандалом случаются лишь неестественные вещи. Человек мирится с Богом не потому, что ему предоставляют какие-то доводы, а потому что хочет помириться. Потому что жить с Отцом естественно. А не жить неестественно: живя, не жить может только нежить.

Пока они были в соборе, оказывается, как-то незаметно успел начаться и кончиться ливень. Теперь мокрые купола казались особенно светлыми в тени полузанавешенного неба. Повлажневшие деревья радовались дождю, и даже назойливый тополиный пух отлетался! Непередаваемо живая красота мира, словно нарочно спрыснутого святой водой.

А под сиреневым небом отъезжающей грозы радужно сиял дом в углу монастырского двора.

– Вот тут и жил 400 лет назад царь Михаил - первый из династии Романовых...
– объяснила Марина.

– Так странно: палаты царя - всего-то в уголке!

– Да ничего странного: в центре тут - сама Троица. А кроме Неё, что ещё может быть в центре. Троица, и в углу перед ней молится царь: точно как на иконе.

– Получается что, весь этот монастырь и есть - одна больша-ая-большая икона?
– обвёл руками Санька.

Они осмотрели оба музея на территории монастыря: палаты Романовых и палаты Годуновых. "У Годуновых" Кирилла ждала неприятная встреча... будто опять с собственным прошлогодним сном и "псалмами" - только на сей раз воплощёнными в красках и позолоте. Пышно сверкал резной золочёный барельеф "Страшный Суд" где-то в метр высотой. Кирилл порадовался про себя, что Саша прошёл мимо, совершенно не остановив взгляд: обычная невнимательность мальчишек в музеях сослужила на сей раз хорошую службу. Ребёнку, который потерял маму и, вроде бы, только что обрёл Отца, совсем не к месту было тут же встретить Его искажённый, подменённый, осквернённый образ: увидеть опять не Отца, а убийцу матери. Вот ведь поджидают нас даже в самых красивых местах такие хитрые засады Верховного Издевателя! Растопырил себе резные лучи, как настоящий Бог, а внизу, под ним, в два яруса - концлагеря с большой толпой его пленных, только вместо колючей проволоки - аккуратно вытесанные мастером языки пламени.

В проспекте значилось: "Галич. II половина XVIII века". Галич был патриархальным торговым городком. Вероятно, какой-нибудь очень благочестивый купец заказал себе такой назидательный шедевр. Чтоб всегда перед глазами был Небесный Уголовный Кодекс в красках. Золотой конец света. Ад в стиле барокко.

Примечательней всего были подписи под группами лиц адской национальности, мучившихся в пламени:

"- Ремесленные люди, которые неправдою рукоделие работали и обманом и клятвою дорогою ценою продавали, идут в муку вечную.

– Женский пол за чары и за бесчинное убеление лиц и за прелестное украшение риз и за прочие соблазны, идут в муку вечную.

– Купцы, торговые люди, которые лестию и обманом и клятвою торговали, продавали и покупали, идут в муку вечную.

– Земледельцы, которые воскресных дней не почитали и всякую работу работали, или наготою свои работы творили [т. е. раздевались от жары], идут в муку вечную.

– Нищие, которые пронырством и лукавством не ради пропитания, а ради обогащения милостыню принимали, идут в муку вечную..."

Дальше перечислялось ещё десятка два-три категорий. Очень напоминало свод законов какого-нибудь древнего царя, вроде Хаммурапи (только тот, кажется, был не в пример гуманней!).

"Перед такими "иконами" нельзя молиться" - вспомнил Кирилл из своего сна.

– Да, это не икона!
– сказала Марина, словно услышав его мысль.
– Это инквизиторская картинка... Мещанско-инквизиторская!

– Но в России же инквизиции формально-то, вроде, не было?

– Инквизиция всегда - в нас! Внутри! Всякое "Кто не с нами, тот против нас" - уже инквизиция. Всякое "Да как таких земля носит!.." - уже инквизиция. Всякое "Накажи их Бог!" Вообще всякое несожаление о существовании ада - уже Инквизиция. Единственным предметом ненависти может быть только сам ад, а не те, кто в нём. Даже можно сказать ещё проще: всякий раз, когда мы кого-то не любим или не прощаем, мы - инквизиторы.

"Действительно, а Христианство ли это?
– подумал Кирилл.
– Иногда кажется: даже не ХХ, а именно просвещенческо-декаданский XVIII век был самым катастрофическим в истории человеческого духа. Вот уж свобода выбора: с одной стороны - Вольтер, с другой - вот такие вот "иконки". Чего хочешь, выбирай на вкус: сатанизм, замаскированный под атеизм - или сатанизм, замаскированный под христианство.

"Раздавите гадину!" - пламенно кричит Змей, шурша чешуёй. "Держите вора!" - кричит Вор... Да, фрески и иконы, настоящие и подменённые, приоткрывают нам много тайн о нас самих.

Основа атеизма - именно подсознательное упорство, а ум только задним числом придумывает-подставляет ему костыли. До паники страшно верить во что-то неизмеримо большее, чем мы; вдвойне страшнее, если это неизмеримо большее ещё и действует с неизмеримыми угрозами. Люди, конечно, ненавидят такого – а потому из защитной реакции не хотят верить в Него. Страшно с таким, плохо, отвратно, тошно... Творец боли, Господь пытки, Вседержитель адских инструментов, - хуже, чем полное ничто. Из двух зол подсознание человека выбирает меньшее. Получается, неверие - это самоубийство ради избежания камеры пыток. Или - иллюзия избежания. Тогда "страх Господень" - не только "начало Веры", но и - начало атеизма.