Внезапный выброс

Цепляясь за кромку рештака, не отрывая ног от скользкой, точно намыленной почвы, Ляскун спустился метра на три, махнул светильником.

Ермак помог Марине перелезть через рештак. Но сама она спускаться не могла — ушибленная нога распухла, стала неповоротливой, начиненной болью. Ермак обвязал Марину сохранившимся концом бечевы, чуть попустил его, и Марина медленно заскользила, пока не столкнулась с Ляскуном. Затем спустился и сам. Пантелей Макарович отступил еще метра на три, и — все повторилось.

Ниже стали попадаться отдельные стойки, но они не облегчали положение, а усугубляли его: на уцелевшей крепи образовались заторы из породы и крепежного леса. Спускаться, не устранив их, было опасно, порой — невозможно, а разборка беспорядочных нагромождений, готовых в любую минуту прийти в движение, требовала сил, которых и у Ляскуна, и у Жура оставалось все меньше и меньше. И все-таки они продвигались.

Закрепив бечеву, удерживавшую Марину, Ляскун и Жур на ощупь подбирались к затору, в полутьме находили «волосок», на котором все висело, и обрывали его. Оглушенные грохотом, отскакивали к рештаку и хватались за его кромку. Выждав некоторое время, они, едва переставляя дрожащие ноги, терпеливо и упрямо шли дальше, к жизни.

А потом им путь преградил сплошной затор. В поисках прохода Ляскун перебрался от рештака к забою. Там он обнаружил узкую щель. Упираясь спиною в пласт, Пантелей Макарович начал сползать в эту щель. Ноги ступили на насыпной уголь. Ляскун присел и огляделся. «Просек?» Да, это был просек. Через семь-восемь метров он заканчивался откосом мокрого угля. И хотя тупик, в котором оказался Ляскун, выхода не имел, бывалый шахтер сразу оценил его преимущества: в нем, не рискуя попасть под обвал или закоченеть, можно было отсидеться до прихода горноспасателей.

«Спускай Марину», — просигналил Пантелей Макарович Ермаку. Марину била дрожь, она хрипло и прерывисто дышала. И как-то безучастно следила за тем, что делали Ляскун и Жур.

Осматривая просек, Ермак внезапно ощутил, что по-над откосом слегка протягивает воздух, и позвал напарника. «Тянет, — подтвердил тот. — Может, метр-два пророем и…» Жур запустил в откос руки. Поднялась мокрая корка, под ней было сухо. Ермак сделал углубление, уложил в него Марину, обгорнул ее теплой, бархатистой пылью и, почувствовав, что больше не может даже пальцем пошевелить, лег рядом.

— Передремлем и попробуем… — как бы оправдываясь, сказал он и сразу заснул. Ляскун притулился тут же.

Услышав переливчатую дробь отбойного молотка, Ляскун вскочил на четвереньках, пополз к затору. Молоток работал рядом, в пяти-шести метрах. А когда замолкал — слышался шорох, будто кто-то скреб ногтями деревянную переборку. «Пневматическая пила», — угадал Пантелей Макарович и бросился назад, чтобы обрадовать Ермака и Марину. Но они уже проснулись, привстали, вытянули шеи.

По лаве прокатился грохот. И стало тихо, тихо…

— Есть, видать, меж нами праведная душа, — передергивая плечами, приговаривал Пантелей Макарович, — не хочет бог ее гибели. Замешкайся мы в лаве — и крышка.

— Ну и гробовщик ты… — ругнулся Ермак. — Будем рыть, авось прокопаем.

Но едва они принялись за дело, как поднялась такая пыль, что нечем стало дышать, и Марина забилась в кашле. Тогда они начали пробирать пролаз осторожно, так, чтобы не всколомучивать пыли. Ермак горнул к груди сыпучий бугорок, сдвигал его к стене просека и проталкивал мимо себя ниже, а там пыль подхватывал пригоршнями Ляскун. Чтобы не остаться без света вовсе, лампы они не зажигали, работали в темноте. Воткнув очередной раз руки в плотную порошкообразную массу, Жур ощутил, как они посунулись вслед за углем. Сомкнув кулаки, он выбросил их вперед, и они оказались в пустоте. Ермак включил светильник, направил его остывающие лучи в пробитый просвет. Откос угля уходил вниз, и, если разделать лаз еще немного, дальше уж можно будет передвигаться не по-пластунки, а хотя бы на четвереньках.

— Просек свободен! — захлебнулся Ермак от радости.

Марина не отозвалась. По самую шею зарытая в угольную пыль, она была неподвижной. «Пусть еще поспит, а мы пока лаз разделаем», — решил Ермак, прислушиваясь к ее учащенному с хрипами дыханию. Но и после того как лаз был готов, Ермак вое еще не хотел будить ее.

— Притормози маненько, — успокаивал он Ляскуна, рвавшегося на откаточный, — пусть в себя придет. Не меньше суток, считай, только в этом чертовом месиве пробарахтались. А сколько всего тут прокуковали?.. Мы вот с тобой мужики вроде, и то дошли до ручки. А ей каково?

— Давай выбираться, — не уступал Ляскун.

Ермак коснулся Марининого лба ладонью — он был сухой, горячий.

— Марина…

Она приподнялась на локте, слабо улыбнулась.

— Идите… — сказала одними губами. — Я потом… — И закрыла глаза.

Перекинув руку Марины через плечо и придерживая ее так, чтобы голова лежала у него на лопатках, Ермак осторожно потащил ее за собой. Нащупывая стойку, он упирался в нее ногой, слегка приподнимал Марину и, плавно распрямляясь, продвигался понемногу вперед. Еще. И еще. То на одном боку, то на другом, Ляскун убирал с его пути стойки, глыбы породы.

Откос угля мало-помалу снижался и в конце концов сошел на нет. Уже можно было встать и идти в полный рост. Ермак взял Марину на руки. Пантелей Макарович, прихрамывая, пошел с ним рядом. Поддерживая друг друга, они спустились в опережение откаточного штрека, В глаза ударил свет висевших на крепи аккумуляторов.

— Спасены! — задохнулся от радости Ляскун и побежал.

Ермак еще крепче обхватил Марину, словно боялся уронить, потерять ее, и, ощупывая ногами, как слепой, каждую пядь штрека, медленно приближался к пульсирующему свету.

Глава XXVIII. СЧАСТЛИВАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ

Чуть Комарникову полегчало, и тут же обступили его повседневные заботы. «Надо ж такому случиться! — досадовал он. — Опять полетел наш «Гарный» в тартарары. Месяца два, а то и три уйдет на восстановление лавы, столько же — пока приноровимся к мероприятиям по предупреждению внезапных выбросов. Снова появятся охотники улизнуть на другой, выполняющий план участок, а то и на другую шахту. И опять придется каждому из них втолковывать, что трудности — дело временное…»

Егор Филиппович представил свой будущий разговор с забойщиком Варёнкиным, который — Комарников не сомневался в этом — навострит лыжи первым. «Что вы мне торочите: прорыв — дело временное, — забушует Варёнкин. — Жизнь — она тоже временная! Шестьдесят — шестьдесят пять стукнет — и все. Лезай, Иван, в сосновый ящик. И не временно — на постоянно. Раз так устроено — хочу я свою временную прожить, а не промучиться».

«Вот, оказывается, какой ты гусь!» — взорвался и Егор Филиппович. И так, споря, доказывая, он незаметно для себя начинал произносить слова уже не мысленно, а вслух, но речь его заглушали свист сжатого воздуха и дробь отбойных молотков. И никто, кроме него самого, не знал, с кем и о чем он там речи ведет.