Восход теней

– Ненавижу! – взвыла торговка, оседая на землю и уже ни к кому конкретно не обращаясь.

– Это Лаума детей взяла, – прокатилось среди зевак.

– Верно старик тот говорит…

Несколько женщин бросились утешать Дору.

– Идите в дом, – посоветовала Марса Гедеону. – Я сейчас подойду.

Уговаривать себя он не заставил, кивнул и потянул Лидисс внутрь.

– Надо как-то помочь, утешить, – спохватилась она и попыталась вернуться.

– Тут уж не поможешь. – Гедеон прикрыл за собой дверь.

* * *

Искаженное горем лицо матери все еще стояло у Лидисс перед глазами, но Гедеон был прав: осознание собственного чудесного спасения быстро заслоняет переживания о чужих бедах. Разум отказывался понимать, как лекарь мог творить столь чудовищные злодеяния, сердце сжималось от жалости к Доре и несчастным детям, но вместе с тем стремительно нарастало облегчение – ведь Лидисс и сама могла погибнуть, а она вот, живая, сытая и напоенная пряным вином, наслаждается горячей ванной, а случившееся в соринских пещерах кажется дурным сном.

Впрочем, кошмаром вспоминалось не все. Поцелуй, наяву продолжавшийся лишь пару мгновений, постоянно возвращался в мысли Лидисс и бесстыдно длился, пуская по телу волны жара, к которому ни вода, ни вино отношения не имели.

Резкий стук выдернул ее из грез, а голос Гедеона, раздавшийся из-за двери, наполнил тревогой.

– Лидисс! Это я, открывай скорее!

Что еще стряслось?

– Лидисс, быстрее! – Стук повторился и в этот раз стал еще настойчивее.

Она выскочила из ванны, натянула камизу, любезно выданную ей Марсой, и поспешила выполнить просьбу. Гедеон влетел в комнату, ногой захлопнул за собой дверь и облегченно выдохнул. В руках у него обнаружился поднос с двумя стаканами и кувшином, от которого поднимался парок.

– Фух, успел, – радостно сообщил Гедеон, как ни в чем не бывало прошествовав к столику у камина. – Просил нашу добрую хозяйку сделать погорячее, волновался, что остынет.

– Что, прости?

– Вино с пряностями. – Он наполнил стаканы и пододвинул один в сторону Лидисс. – В такой вечер нужно больше тепла. Выглядывала на улицу? Туманом вообще все заволокло.

Она прикрыла глаза, пытаясь погасить возмущение.

– Гедеон, я испугалась! Ты не мог так не ломиться?

– Остывает же. – Он шагнул к очагу, прислонился спиной к стене и, сделав глоток, улыбнулся Лидисс.

Она вспомнила, что на ней одна лишь камиза, пропитанная водой с мокрых волос, вспомнила, о чем думала, когда пришел Гедеон, и ее снова бросило в жар. День назад Лидисс говорила – и была в том уверена, – что у гарденского наглеца нет ни единого шанса с ней, а теперь стояла перед ним полураздетая и таяла под плутоватым взглядом черных глаз.

Смутившись повисшей паузы, более многозначительной, чем иные слова, Лидисс почувствовала острую необходимость заполнить ее хоть каким-то действием. Она опустилась в кресло у камина, потянулась через столик за гребнем и не заметила, как зацепила локтем кувшин.

Гедеон бросился его ловить, Лидисс вскочила, и только чудом они не столкнулись лбами. Горячее вино брызнуло во все стороны, залило стол и зашипело в огне очага, кувшин покатился по полу.

– А йодас с ним, с этим вином! – Гедеон выпрямился и притянул Лидисс к себе прежде, чем она успела опомниться. – Будто мы не найдем себе занятия поинтереснее.

Он медленно провел рукой по ее талии, остановившись под грудью, и прошептал у самого уха:

– Если ты этого захочешь.

Ее прошибла дрожь, но дрожь сладкая и томительная, рассыпавшаяся по телу сотнями мурашек и заставившая крепче прижаться к мужчине.

– Кажется, это значит «да», – довольно мурлыкнул Гедеон, касаясь ее губ поцелуем, на который Лидисс живо ответила.

14. Милосердие

Кто-то звал ее, тормошил, куда-то тащил, лил в рот какую-то горькую дрянь и снова звал.

Калиба не могла ни рассмотреть, ни отозваться, ни оттолкнуть чашку с пойлом. Чувства то покидали ее, то возвращались: она слепла и вновь прозревала, глохла – и обретала слух, хрипела, потеряв голос, а потом, кажется, кричала, срывая горло. Неизменным оставался только нестерпимый жар где-то внутри костей и странная Сила, пляшущая в крови. Будто бы душа горела прямо в теле.

А потом все вдруг кончилось – она пришла в себя в комнате, пропахшей пряными травами, совершенно здоровая, полная нормальной привычной Силы. Пещера и лихорадка казались дурным сном, и только вид перемотанных бинтами рук да ощутимая ломота в теле напоминали, что вчера – или не вчера? – случился не самый простой день в ее жизни.

– О, хвала Сауле, очнулась! – Вошедшая женщина показалась смутно знакомой.

«Баба рыжего, – вспомнила Калиба. – Видела же ее, когда Гедо пасли. Интересно, она в курсе делишек муженька?»

– Жар спал? – Женщина потянулась к ее лбу.

– Да. – Калиба отстранилась от руки.

– Хорошо. Боялась, что сгоришь. Меня Урмой кличут.

– Тойра. – Калиба бросила первое пришедшее в голову имя. – Сколько я провалялась?

– Четыре дня уж как.

– Ого.

Урма переминалась с ноги на ногу. Калиба поняла, кого еще напоминает ей тетка, – отцовскую жену, эту свиноматку, выродившую законного сына магистра Антоса. То же круглое рябое лицо, нос-клубень да заплывший жиром круп. Матушка Тамариса только еще любила нацепить на свои телеса затейливые кружева, Урма же довольствовалась залатанными обносками, которые, в общем-то, вполне естественно смотрелись в замызганном лекарском домишке, полном сушеной травы, каких-то бадеек, склянок и раскиданных повсюду тряпок.

– Я нашла тебя неподалеку от маяка, – затараторила Урма. – Ты была там? Что случилось?

– Не помню ничего. – Калиба наморщила лоб, старательно изображая озабоченность.

Не рассказывать же тетке про их драку с Тэреем и все остальное, а выдумывать лень. Рассказать – психанет, и ну как тоже полезет в драку, придется убивать. Мелочь, но как-то неохота.

– Скала под маяком обрушилась. Сам маяк тоже наполовину разрушен.

– Я ничего не помню, – повторила Калиба. – А ты меня одну нашла?

– Да. С тобой был кто еще?

– Не помню. Потому и спрашиваю.

– На маяке, возможно, был мой муж, – вдруг всхлипнула женщина. – Всю округу обшарила, тебя вон нашла, а его нет.

– Мне жаль. Но, знаешь, мне пора, – засобиралась Калиба.

Куда делась тень – непонятно, а значит, с острова нужно убираться как можно быстрее. Везение не бывает вечным.

Она рывком встала с постели и принялась одеваться, с неудовольствием обнаружив, что за время беспамятства одежда стала ей велика и пояс теперь нужно затягивать потуже, чтобы не потерять портки.