Восхождение мага призывателя. Том 3

— О чём задумался? — спросила Лола, заметив мой взгляд.

Я усмехнулся и достал телефон.

— Пора звать самых крутых и опасных ребят на подмогу…

Москва

Заседание тянулось, словно дождь стекающий каплями по холодному стеклу — вязко, неотвратимо, с той особой тоской, что проникает в кости, когда государственные дела идут вразрез с человеческой душой. Александр IV восседал во главе стола, его пальцы машинально теребили край бумаги, а взгляд блуждал между скучными цифрами и лицами министров. Они говорили напыщенно, с тем самодовольством, что бывает лишь у людей, уверенных, что без них мир рухнет.

— Ваше величество, — гудел министр финансов, — налоговые поступления за этот квартал…

Но слова рассыпались, будто пыль под сапогом, когда сквозь стены дворца ворвался звук — чужой, дерзкий, как крик филина в монастырской тишине. Бассы пробили воздух, а следом прорезался визг — такой, что Александр вздрогнул всем телом. Император поднял голову, брови слились в грозовую линию. Министры замолкли, переглядываясь с той осторожностью, какой хватает только накануне бури.

— Что это было? — спросил Александр. Тихо, но так, что у всех внутри зазвенело.

Дворецкий, стоявший в тени у стены, шагнул вперед. Его лицо — маска учтивости, но в глазах металась паника.

— Ваше величество… — он наклонился к самому уху императора и почти прошептал. — Это… это ее величество императрица. Она… позволила себе выпить лишнего.

— Лишнего? — Александр повернулся так резко, что воздух стал тяжелым.

— То есть… сильно перебрала, ваше величество.

Глаза Александра расширились. За годы брака он не припомнил ни дня, чтобы Мария Федоровна теряла самообладание. Она была воплощением этикета, живая энциклопедия светских правил. Что могло выбить ее из колеи?

— Господа, — Александр поднялся. Движения — острые, как у зверя, чуявшего опасность. — Я отлучусь на несколько минут. Продолжайте пока без меня.

Министры закивали с такой поспешностью, будто только этого и ждали. Никто не желал оказаться свидетелем семейной грозы императорского двора. Коридоры же дворца тянулись бесконечно, каждый шаг отдавался эхом в мраморных стенах. Но музыка становилась все громче и вместе с ней росло недоумение Александра. Он шел быстро, почти бежал, а слуги прижимались к стенам, стараясь исчезнуть из поля зрения.

Оранжерея встретила его взрывом звука и света. Колонки — кто-то из прислуги явно не пожалел усилий — изрыгали ритмы такие бешеные, что листья экзотических растений тряслись от басов. А посреди этого хаоса, между пальмами и орхидеями, плясала женщина — его жена.

Мария Федоровна двигалась так свободно, что казалась незнакомкой. В руке бутылка водки сверкала в лучах ламп, а сама она выделывала такие па, что любое кабаре могло бы позавидовать. Волосы растрепаны, щеки пылают. И увидев мужа, она показала ему язык с детской дерзостью.

— Все вон! — гаркнул Александр так, что стекла задребезжали.

Фрейлины и служанки метнулись к выходу, как стая испуганных птиц. Шелест платьев и топот каблуков сплелись в паническую какофонию. И через секунду в оранжерее остались только они двое.

Александр вскинул руку — и воздух вокруг завибрировал, будто натянутая струна. Магия, древняя и упрямая, хлестнула по колонкам — те разлетелись в щепки, музыка оборвалась на полуслове. Мария Федоровна тоже замерла. В руке по-прежнему блестела бутылка, но теперь она смотрела на мужа с улыбкой и в ней сплелись нежность, вызов и тоска.

— Котик, — протянула она, — какая встреча! Ты уже закончил свои великие дела?

— Мария, — его голос был тих, но под ледяной поверхностью бурлила ярость, — что происходит? Почему ты ведёшь себя так? Что на тебя нашло?

Она опустилась в кресло. И улыбка сползла с её лица, как маска после долгого бала. В глазах же мелькнуло что-то опасное — боль, спрятанная за годами церемоний в золоченых стенах.

— Мне просто… грустно, Саша, — сказала она тихо. И эта простота была сильнее любого крика. — Сидеть тут, как в клетке. Когда мы последний раз были вместе? Когда ты смотрел на меня не как на императрицу, а как на женщину?

Александр подошёл ближе и осторожно взял бутылку из её рук. Мария не сопротивлялась — только смотрела ему в глаза с той усталой тоской, что копится годами.

— Ты всегда где-то далеко. В делах, в протоколах… А я уже забыла, как это — чувствовать себя живой. Помнишь море? Наши первые годы? Только мы вдвоём, песок под ногами, шум волн… Ни министров, ни бумаг.

Император нахмурился. Всё внутри него сжалось — долг или счастье? Государство или жена?

— Тебе стоит поспать, — выдавил он наконец. — Потом поговорим о поездке.

Мария уселась поглубже в кресло, веселье исчезло без следа. Осталась только усталость — горькая, настоящая.

— Может, хоть чай выпьешь со мной? — спросила она сухо. — Пять минут посидишь рядом? Или даже этого у тебя нет?

Александр открыл было рот — «Меня ждут…», но взгляд Марии остановил его на полуслове. В её глазах сверкнуло что-то острое — гнев? Презрение? Он вдруг почувствовал себя маленьким и нелепым.

— Хорошо, — сдался он. — Пять минут.

И лицо Марии просветлело, будто сквозь тучи пробилось солнце.

— Как раз принесли чай, — она кивнула на столик с изящными чашками и чайником. — Слуги пытались отвлечь меня от водки десертами и чаем… Не пропадать же добру.

Она потянулась к чайнику, Александр заметил дрожь в её руках. Чай плескался через край, но Мария справилась и наполнила две чашки.

— За что выпьем? — спросила она, поднимая чашку. — За любовь, которую мы потеряли среди государственных бумаг? Или за то, что несмотря ни на что мы всё ещё рядом?

В этот момент между ними не осталось ни трона, ни золота, ни власти. Только два человека — потерянные и уставшие, но всё ещё вместе.

— За нас, — выдохнул он, и в его голосе впервые за долгие месяцы дрогнула искренняя нежность.

Они пили чай, но он остывал, как и их разговор — медленно, неотвратимо, оставляя после себя лишь терпкую горечь. Мария смотрела на мужа поверх тонкого фарфора. В её взгляде плескалось что-то неуловимое — тоска? Сожаление? Или всё-таки надежда? Он коснулся её руки. А она едва заметно вздрогнула, но не отдёрнула пальцы. Молчание между ними было громче любого крика.

Но вскоре Александр уложил Марию в постель — осторожно, почти по-детски заботливо. Она закрыла глаза, притворившись спящей, а он ушёл обратно в зал заседаний — туда, где власть давно заменила ему любовь.