Возлюби ближнего своего

– Почему нет?

– Потому что обязательным условием для создания такой группы является...
– Я стиснул зубы, когда слишком поздно вспомнил, где нахожусь.
– Эм, ну...

– Я думала, что единственным условием было то, что ты должен был быть никудышным музыкантом.

Я рассмеялся.

– Ну, хорошо, это так. Но ты также должен быть христианином.

Джозефина моргнула.

– Ты... не такой?

Я покачал головой.

– Я атеист. Уже давно им являюсь.

– О, да?
– Она подняла на меня глаза.
– Тогда почему ты здесь?

– Потому что то, что случилось с тобой и половиной здешних ребят, - сказал я, - случилось и со мной.

– Правда?

Я кивнул.

– Мои родители узнали, что я гей, и отреклись от меня.

– Но это церковь.

– Знаю. Но Даррен, я имею в виду пастора Ромеро, и я друзья.
– Просто друзья. Просто. Друзья.
– Он сказал, что им здесь нужна помощь, так что...

– О.
– Она на мгновение замолчала.
– Значит, твои родители действительно отреклись от тебя?

Я кивнул.

– Я не разговаривал с ними много лет.

– Что произошло?

Я подавил болезненное чувство, которое всегда возникало при повторении этой истории.

– Я вырос в Лос-Анджелесе. Мои родители были убежденными христианами. Как… закоренелые. Меня так воспитали, и это была одна из тех сумасшедших экстремистских церквей. Не такая.
– Я обвел рукой вокруг нас.
– Я думаю, что это место можно было бы разместить в туалетной кабинке в той церкви.

Джозефина рассмеялась.

– Ни за что.

– Поверь мне. В любом случае, я был здесь, в Такер Спрингс, и учился в колледже. Мои родители платили за все, так что я жил мечтой. Просто учился, играл в одной-двух группах, ходил на вечеринки. Мне не нужно было беспокоиться о работе или о чем-то еще.
– Я глубоко вздохнул. Скажу, что эта часть разговора никогда не была такой уж легкой.
– И тогда я признался своим родителям.

Глаза Джозефины расширились.

– Что они сделали?

– Они прилетели вместе с нашим пастором и моими крестными родителями и попытались забрать меня обратно в Лос-Анджелес. Они собирались заставить меня участвовать в одной из тех программ, которые делают людей натуралами. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она вздрогнула.

– Да, понимаю.

– Ну, к счастью, поскольку я был совершеннолетним, они не могли. Это не помешало им попытаться, но… да. А потом они полностью изолировали меня. Прекратили платить за учебу, закрыли банковский счет, аннулировали кредитные карты, забрали машину, в общем, все дела. Мне пришлось вставать на ноги практически за одну ночь, у меня не было реального опыта работы и абсолютно ничего за душой.
– Я сделал паузу.
– Но что самое худшее? Они сказали мне, что, поскольку я гей, я им не сын, и с тех пор я ничего о них не слышал.

– Как давно это было?

– Это было...
– Я прокрутил в голове даты.
– Боже, прошли годы.

– И с тех пор ты с ними не разговаривал?
– В ее тоне послышалась нотка разочарования.
– Совсем?

– Нет.

– Но ты все еще стоишь на ногах?
– Джозефина пристально посмотрела мне в глаза, как будто искала что-то в выражении моего лица.
– Я имею в виду, ты справился? Даже после того, как они тебя оставили?

– Да. Какое-то время это было непросто. Я долго просидел на диване, и, поверь мне, никто на планете не знает больше способов приготовления рамена. Но я взял себя в руки.

На мгновение она замолчала. Затем, говоря так тихо, что я почти не расслышал ее, она спросила:

– Ты скучаешь по ним?

– Иногда. Я скучаю по тому, чтобы быть частью семьи, но, честно? Чем дольше я был вдали от них, тем больше я смирялся с этим.

Джозефина сглотнула и опустила взгляд.

– Как ты миришься с тем, что твоя семья тебя выгнала?

– Ну, подумай вот о чем.
– Я старался говорить как можно мягче.
– Ты бы хотела дружить с кем-то, кто считает тебя неполноценным человеком или недостойным любви?

Она нахмурилась.

– Это похоже на то, когда ты расстаешься с кем-то, - сказал я.
– Это отстой, и это больно, и требуется время, чтобы прийти в себя, но однажды ты понимаешь, что если это так, то тебе действительно лучше без него в своей жизни. От этого не легче, и боль не проходит, но становится лучше.

Джозефина долго молчала. Я не был уверен, стоит ли мне продолжать разговор или просто дать ей все переварить, но я не был уверен, что еще могу сказать.

Через некоторое время она спросила:

– Так чем ты сейчас занимаешься? Ты просто музыкант?

– Нет, я играю в группах ради развлечения. Никогда не был профессионалом, и в данный момент я даже не состою в группе. Моя работа, - я указал на рукав на своей левой руке, - татуировки.

– В самом деле? Итак, ты атеист и зарабатываешь на жизнь татуировками, играя в рок-группах, но ты...
– Она огляделась по сторонам.
– Здесь?

– Тебе лучше поверить в это, - я указал за нашу спину, в направлении кухни, куда ушли все остальные дети.
– Все эти дети находятся в той же лодке, что и ты, и когда несколько лет назад я был на мели, я бы отдал свою правую руку за такое место, как это.

– Даже если это церковь?

– Не имело значения место. Мне просто нужны были люди. Знаешь, кто-то, кто относился бы ко мне как к человеку.

Плечи Джозефины поникли под блузкой. Она скрестила руки на груди и наклонилась вперед, положив их на колени.

– Я скучаю по своей семье.

– Я знаю, что ты скучаешь. Иногда я все еще скучаю по своей. Но если они думают, что ты недостаточно хороша для них, значит… они недостаточно хороши для тебя.

– И все же, как ты живешь без семьи?

– Семья - это еще не все, что у меня есть. Есть друзья. Когда я приехал сюда, в Такер Спрингс я не знал ни души, но теперь у меня здесь куча замечательных друзей. На самом деле, один из моих приятелей по церкви, в которой я вырос, переехал сюда некоторое время назад, и он живет с одним из моих лучших друзей.
– Я сделал паузу.
– И знаешь, иногда есть свои преимущества в том, что рядом нет твоей семьи.

– Что ты имеешь в виду?

Я осторожно улыбнулся.

– Ну, во-первых, тебе не обязательно проводить праздники с людьми, которые тебе не нравятся.