Возвышение падших

— Гевхерхан, возвращайся в свой дворец, — поспешила вмешаться управляющая гарема, вежливо улыбнувшись старшей дочери. — Не стоит оставлять маленьких детей одних надолго.

Поджав губы в настигшем недовольстве, Гевхерхан Султан всё же послушно поднялась на ноги и поклонилась матери.

— С вашего позволения, Валиде. Приятного дня.

— И тебе, моя красавица.

Гевхерхан Султан степенно покинула опочивальню, и Шах Султан, дождавшись, когда двери за той закроются, повернулась к Фериде-калфе. Та ещё кормила Ферхата.

— Фериде, отведи Ферхата в детскую комнату. Он уже поел.

Калфа покорно отложила тарелку с ложечкой на стол и, взяв мальчика за руку, увела его во внутреннюю комнату покоев, оставив двух Султанш наедине.

Хюррем Султан, напрягшись, поспешно поднялась из-за стола и коротко поклонилась.

— Я, пожалуй, пойду.

— Нет, останься, — ухмыльнулась Шах Султан. — Думаю, нам нужно поговорить…

Топ Капы. Султанские покои.

Орхан, придерживая черноволосую голову рукой, задумчиво восседал на тахте и читал толстую книгу в кожаном переплёте, когда в его покои вошли смущённая Айше Султан и неизменно чарующе улыбающаяся Эсен-хатун.

Отложив книгу в сторону, султан кивнул на их поклоны и слабо улыбнулся.

— Повелитель, — пролепетала Айше Султан, опустив взгляд от смущения. — Я пришла поблагодарить вас за понимание и благоволение, а также за решение по поводу моего брака с Альказом Беем.

— Твоё благополучие — моё благополучие, Айше, — благосклонно ответил Орхан. — Всевышний мне свидетель, мы с твоей матерью желаем тебе добра и счастья.

Несмело подойдя к сидящему на тахте султану, Айше Султан попросила его руки и, обхватив её своими маленькими ладонями, оставила на ней лёгкий поцелуй.

— С вашего позволения, — кланяясь после, произнесла она. Бросив взор на Эсен-хатун, что стояла в молчании немного поодаль, Айше Султан удалилась и двери с неприятным скрипом закрылись за ней.

Эсен, чарующе улыбаясь, обратила свои серо-голубые глаза к Орхану, который мягким жестом пригласил её сесть рядом с ним на тахту.

Покорившись, темноволосая девушка села рядом с султаном, и, заметив лежащую книгу, взяла её в руки.

— Что это за книга, Повелитель? Который день подряд вижу её в ваших руках.

Орхан, рассматривая девушку с каким-то упоением, улыбнулся.

— “Государь”. Очень полезная книга для правителя, Эсен.

Эсен-хатун, понимающе кивнув головой, благоговейно распахнула толстую книгу на четвёртой главе и, отыскав интересные слова, прочитала их вслух.

— Как сказано выше, приближённые султана — его рабы, и так как они всем обязаны его милостям, то подкупить их труднее, но и от подкупленных от них было бы мало толку, ибо по указанной причине они не могут увлечь за собой народ.

Внутренне содрогнувшись от случайной мысли о том, что она — безвольная рабыня, Эсен после минутной задумчивости осознала, что это не причиняет ей то й боли, которая должна быть при осознании собственного рабства. Наоборот, ей более не нужно думать о том, где отыскать еду, одежду, деньги. Забот у неё нет, кроме вопроса о том, какое платье надеть или какие серьги больше подходят к этому одеянию. Она обеспеченна, сыта и одета, любима и ожидает ребенка. К чему свобода, если рабство дает всё это?

— О чём ты задумалась, Эсен? — проницательно заметив мрачную задумчивость в её серо-голубых глазах, спросил Орхан.

Легко улыбнувшись и тем самым отгоняя прочь непрошеные тоску и грусть, она спешно закрыла книгу и отложила её на то место, откуда взяла.

— Тебя расстроила мысль о рабстве?

— Нет, господин, — искренне отозвалась Эсен, открыто взглянув в его тёмно-карие глаза, наполненные беспокойством. — Эта мысль мне боли и расстройств не приносит. Да и мне, в сущности, всё равно, свободна я или рабыня. Главное, что я с вами.

Орхан не без изумления улыбнулся и, притянув девушку к себе, обнял её. Он ожидал слёз или мольб об освобождении, но она со смирением и даже с благодарностью принимала своё рабство и свою принадлежность ему. Чем это являлось в ней? Глупостью или мудростью? Ответа султан не знал, но был благодарен за это.

Дворец санджак-бея в Амасье.

Шествуя по тропинкам увядающего сада, Дэфне Султан и сопровождающая её Миршэ-калфа возвращались с недолгой прогулки во дворец.

Наблюдая за тем, как пожелтевшие листья, завядшие и безжизненные, кружась, падали на сырую от дождей землю, Дэфне чувствовала, как всё её существо отзывается тоской. Она была такой же. Тёплое и солнечное лето, как и её любовь, прошло. Всё завяло, как её молодость и красота, как внутри неё все чувства умерли. Безжизненная и завядшая, она падает вниз, кружась в суете мирских дел. И внизу её, как и листья, ждёт сырая земля, в которой она окажется со смертью, приближающейся с каждым днём.

Проходя мимо распахнутых дверей гарема, светловолосая госпожа и её калфа напряжённо переглянулись, услышав громкие возгласы и чей-то смех.

Миршэ-калфа поспешила войти в гарем, но Дэфне Султан последовала за ней, озираясь и пытаясь понять причину шума.

Невысокую девушку с длинными тёмно-русыми волосами и такими же серыми, как у самой Дэфне Султан, глазами задевали другие наложницы.

— Что ты замолчала? — насмешливо проговорила одна из обидчиц.

— Погляди, сейчас расплачется, — подхватила вторая, ядовито рассмеявшись. — Лучше бы ты перед родителями плакала. Глядишь, не продали бы в гарем!

Дэфне Султан с грустью взглянула на едва не плачущую девушку, поняв, что её обижают из-за того, что родители сами продали её в рабство ради денег.

— Что здесь происходит? — громко воскликнула она, тем самым возвещая о своём присутствии. Степенно светловолосая госпожа вошла в гарем, принимая испуганные поклоны одалисок.

— Почему вы обижаете эту наложницу?

Гарем погрузился в напряжённую тишину.

Вздохнув в недовольстве, Дэфне Султан подошла к плачущей девушке и мягко прикоснулась ладонью к её юному, но печальному лицу, слегка приподняв его с тем, чтобы заглянуть во влажные серые глаза.

— Как тебя зовут?

— Лилиан, госпожа.

— Над тобой смеются потому, что твои родители продали тебя в гарем?

Лилиан-хатун горько кивнула темноволосой головой, не осмеливаясь смотреть в глаза госпожи.

Та, отойдя от девушки, окинула мрачным взором настороженных наложниц.

— В этом вовсе нет ничего смешного, девушки… Это грустно. Вместо сочувствия вы издеваетесь. Как не стыдно? Я предупреждала, что не потерплю в гареме подобных ситуаций. Но, наказывать я никого не буду. Тех, кто насмехался, накажет совесть, если, она, конечно, ещё живет в ваших сердцах.