Вспомнить, нельзя забыть

МАТА-ХАРИ

Чье сердце дрогнуло От залпа на рассвете В последнем замирающем ударе? В архиве смерти Грозный Рок отметил: «Расстреляна шпионка Мата-Хари!» И эти руки, Зацелованные руки, Сжимавшие объятья принцев крови, Раскинулись в последней Смертной муке… И губы замерли в невысказанном слове. Вся жизнь ее, Как сказочная тайна! Пусть кто другой любовью был волнуем, — Она-то целовала Неслучайно Расчетливым холодным поцелуем. Как больно видеть Нежный женский профиль, Склонившийся над копировкой планов, Восковка проданная — Символ катастрофы! Сигнал к войне! В которой гибнут страны. И вот она В бушующем пожаре… Вся жизнь — капризный росчерк сумасбродки. Прищурила глаза Шпионка Мата-Хари, — И расшифрован смысл секретной сводки. Она у статуи Языческого бога Танцует древний танец вечной жизни. В глазах и ложь, и ум. Но грязная дорога… И золото за кровь чужой отчизны. В Австрийском Штабе Очень много комнат. Там чертежи…Военные секреты. Глаза шпиона Видят, знают, помнят… Стальная воля в панцирь злой одета. Как бабочка в клубке Тончайшей пряжи, (Страшна чужая воля — злая сила!) Запутавшись в тенетах Шпионажа, — Она и жизнь, и молодость сгубила! ………………………………………………………… Ну, а зрители видели, Как от жизни пьяна, Танец риска и гибели Танцевала она! Бестолковые зрители, Не понять им никак, Что к их тихой обители Подбирается враг. Не о крохотном счастьице Звон коротеньких строф, А о тайной участнице Мировых катастроф. И пока не повешена, Что урвешь, то урви! Катастрофа замешана На солдатской крови… ………………………………………………………… Такие живут недолго! Их родина? Рона и Волга, Одесса, Париж и Вена. Отец — золото, мать — измена. Такие не просят пощады, Давно ко всему готовы. Расстрел? Повязку не надо! Защитник? Молчать, ни слова! ………………………………………………………… Пляску жизни танцуй же, танцуй! Ты, танцуя, должна умереть… По прекрасным плечам, по лицу Злобно хлещет солдатская плеть! Вот тебе! — За солдатскую боль… Вот тебе! — За солдатскую кровь… Ременная из скрученных воль Рассечет твою тонкую бровь. А пока что — прикушена боль, А пока что — не скручена плеть; У тебя не последняя роль На спектакле военных действий; Так танцуй же, шпионка, действуй! Чтоб потом… умереть!.. 1929 г.

ЛЕШАЧОНОК

Возле речки Модяговки, Возле старого моста, Под кустом нашла ребенка Без рубашки, без креста. Я обрадовалась детке, Понесла скорей домой. Шла дорогой и мечтала: Воспитаю, будет мой! Спал мой маленький найденыш. Принесла, огонь зажгла, Положила на кушетку, Присмотрелась… Обмерла… Вижу, (Господи, Исусе!) Не ребенок, не щенок, А покрытый шерстью серой Жалкий маленький клубок. Вместо ручек — пара лапок, Головенка вся в пуху, А на ней два бугорочка, Вместо рожек наверху. Хоть и мордочка собачья, Но копытца на ногах! Разглядела, отшатнулась… И закрался в душу страх. Поняла, что тварь лесную Вместо детки я нашла. Вместо детки лешачонка Я в приемыши взяла. Потерял, должно быть, маму В этом городе чужом. Больно стало, жалко стало… Что ж, приму сиротку в дом. Не в советском ли подвале Леший твой папа сидит? Жив ли он еще? Едва ли: Сердцем чувствую — убит… Убежала лешачиха За границу из тайги И сынишку утащила, Чтоб не отняли враги. В юбке с пышными борами, В белом ситцевом платке По китайским деревушкам Шла в тревоге и тоске. Подавали китаянки Ей пампушки: «Сеза ю!» Шла, сутулясь и тоскуя, Помня родину свою. В Харбине остановилась. И в питомнике густом Порешила на чужбине Лешачиный строить дом. Возле речки Модяговки, Возле старого моста, Положила спать малышку В тень зеленого куста. А сама на мостик вышла, Но взвилась столбушкой пыль. Трах! И маму — лешачиху Раздавил автомобиль! ……………………………… Спи, мой серый лешачонок, Ты нашел себе приют, И тебя уж я ручаюсь, Не посадят, не убьют. Молока дала я детке, Полакал — и снова спит, Простодушно на кушетке Носом — пуговкой сопит. Не щенок и не ребенок, — Серый маленький клубок, Беспризорный лешачонок, Русский сказочный зверек! Может быть, принес мне счастье Он, найденыш неспроста, Возле речки Модяговки, Возле старого моста.

НА АЛТАЕ

Отдохнем от жизни, помечтаем, Ты, как я, немного фантазер. Будем жить с тобой мы на Алтае Около сапфировых озер. Вдалеке от скуки современной В душу радость ясная сойдет. Мы построим домик пятистенный Обнесем заплотом огород. Буду печь я вкусное печенье, Ты — читать газеты у стола. И придет в гости, в воскресенье, Батюшка из ближнего села. На обед гостям уху сварю я, Заколю цыпленка пожирней. И расскажет матушка, горюя, Что украли курицу у ней. Всколыхнет июльский горный ветер Тюлевую штору на окне… И скажу я: «Счастье есть на свете, Это — жизнь в отеческой стране!» Знаешь, я наплакалась, мечтая О крутых вершинах синих гор. Это будет, милый, на Алтае, Около сапфировых озер… Апрель 1933 г.

ОБРЕЧЕННАЯ МУЗА

Ты родилась из Русского пожара. Явилась мне в пороховом дыму. Упала я, сраженная ударом, И… встала по приказу твоему! Ты в той стране, где жизнь дешевле репы, Где человечью кровь, как воду, льют Где не по-женски женщины свирепы, Не любят, не мечтают, не поют. Не красным ли платочком кумачовым Прикрыла шелк остриженных волос, Праправнучка Емельки Пугачева, С глазами, потемневшими от гроз? О, нет, среди «проклятьем заклейменных» Ты не поешь «интернационал», И глаз твоих, больших и удивленных, Никто в толпе советской не видал. А, может быть, по чуждым заграницам Мытаришь за гроши свою красу? Твои родные чары — небылицы От глаз чужих укрою и спасу. ………………………………………………………………………. Люди нынче измельчали, Скучно Музе меж людьми… Уходи от злой печали И меня с собой возьми. И от этой серой пыли, От ненужной суеты Ты уходишь? Не в скиты ли? Полно, где теперь скиты?! Удивленные, большие Глянут очи на меня. Кто ты? Тихая Россия? Или молодость моя? Потайной из рая дверцей Вдруг выходит Гумилёв, С большевицкой пулей в сердце, Беспощаден и суров. Гневом-горечью сгорая, Потемнее выбрав ночь, Он ушел тайком из рая, Чтобы Родине помочь. У него ли за плечами Блещут светом два крыла? О душе его ночами Пели гимн колокола… На геройство не готова, Но за боль моей любви — Светлой смертью Гумилёва, И меня благослови!

ТРЕВОГА

Друг, живущий у чужого моря, Слушай крик мой через версты в даль! У меня опять большое горе, В домик мой опять вошла печаль. Не сердись, что снова беспокою, Но черна, как ночь, моя беда… Многое случалось, но такое Не бывало право, никогда, Цел пока мой домик под горою, Цел высокий тополь под окном; И глухой полночною порою Не грохочут выстрелы кругом. Мой приют — страна совсем чужая, Все чужое: сад, ограда, дом, Где живу, подчас воображая Родину забытым давним сном. Давний сон… Забытый? Неужели? О забытом ночью слез не льют. О забытом песен бы песен не пели, Так, как их теперь у нас поют! Ближние запутались в интригах. Я молчу в сторонке и грущу. Новую Россию в старых книгах Жадно и внимательно ищу. Неожиданно со дна морского Жемчуг крупный подняла сама: Светлые сказания Лескова, Дивную фантастику Дюма. Дюма, как будто, нет России. Монте-Кристо… Лучезарный миф. Но, быть может, силы роковые Выведут и нас из замка Иф? Понимаешь? Мучит неизвестность… А кругом шакалий визг и вой! Понимаешь, если выбрать честность, Значит, поплатиться головой… А костры новейших инквизиций Снова зажигаются вокруг. Головой не страшно поплатиться, Но…кому довериться мой друг? Чтобы знать, что жертвы не напрасны, Понимаешь, горе-горечь-грусть. Чтобы знать, что если мы несчастны, То потом… счастливой будет Русь! Октябрь 1933 г.

ЖИЗНЬ ПРОСТА…

Что ж, пускай враждебен и пуст Этот город, рожденный прозой, Не замкнуть мне поющих уст Ни приказом, ни злой угрозой! Не прикрыть пылающих глаз Ни рукою, ни белым платом, Хоть и плохо мне жить сейчас В этом городе распроклятом. А когда-то, здесь, нараспев, Мы с тобою стихи читали, Накопляли тоску и гнев, Буйство юности расточали. Мы брели тогда наугад, Очарованы всякой новью. Те пути позади лежат, Молодой залиты кровью. Многих нет удалых голов, Оборвало их ветром резким… Здесь сейчас не любят стихов, И о них говорить мне не с кем. Стала жизнь звериной, простой, Стало грубым каждое слово. Я больна теперь не мечтой, А действительность суровой! Много певчих крылатых стай Из души взметнулось на волю. Запеклись от жажды уста, Пропадать мне без песни, что ли? Петь не время о взлетах грез И о розах и синем небе. Много нынче прольется слез О дровах и о сером хлебе… Впереди сейчас не мечта, А действительность хмурит брови. Жизнь до боли стала проста В каждом жесте и в каждом слове. Злобы тяжесть давить должна На живые каждые плечи. Эта жизнь длинна, и темна Озарить ее многим нечем… А у нас-то с тобой огни! Не пустая зажгла их скука. Только жалко, что в эти дни Нас разбросила врозь разлука. Слушай песню, мой дальний друг, Отвечай на нее, услышу. Снова бури гремят вокруг, Потрясая ветхую крышу! А под ветхою крышей я Над столом склонилась в тревоге; Одиночка судьба моя Неразрывна с судьбою многих. Буду проще, буду грубей В каждом слове, в каждой поэме. Ветер свищет: эй, не робей! Погибать, так вместе со всеми. Новых дней чернеет гряда, Видно, черти ее вспахали? Если долго длиться беда, Хорошо погибнуть вначале… Впрочем, пусть темнеет лазурь, Пусть грозят нам тучами дали, Мы то выдержим натиск бурь — Не такие беды видали! И пускай враждебен и пуст Это город, рожденный прозой, Не замкнуть мне поющих уст Ни приказом, ни злой угрозой!

НОЧНЫЕ ЗАРНИЦЫ

Жил в дворницкой Владимир Соловьев. От стен бревенчатых немилосердно дуло. Вся мебель, — не потратишь много слов, — Кровать и стол, да два дешевых стула. Жизнь стойких — невеселая игра. И в дворницкой, где холодно и грязно, Писал он «Оправдание добра», Не видя зла усмешки безобразной. И Достоевского несчастья и долги Замучили. Творить, заботой мучась! Болезнь и бедность — вечные враги. Белинского постигла та же участь. И Пушкина и Гоголя нужда По временам гасила и душила. Не зажигайся гения звезда, И не рождайся творческая сила! Страна, которой и таланты не нужны, Шла к гибели широким пьяным шагом. Немудрено, что у такой страны Стал вождь — разбойник и бродяга! Страна, которая, все ценное губя, Чертополох, взлелеявши, взрастила; Откуда силы взять, чтоб не проклясть тебя, Талантов русских ранняя могила? О, скудоумная, ты не могла понять, Что слава гениев — твоею будет славой; Что жизнь и труд их надо охранять, А не травить крысиною отравой. Умела разводить породистых свиней, И коней для купеческой забавы; Но ты не берегла своих больших людей, Своей национальной славы! Ну, что скажу я, что тебе скажу? В чем отыщу неправды оправданье?.. Ты покорилась пуле и ножу, И ты теперь достойна состраданья. И под дугой бубенчики, звеня, Расскажут мне, когда домой поеду, Что, может быть, ты сгубишь и меня… Молюсь, пошли Господь тебе победу! Не надо мной… Ведь я, любя, кляну, Кляня тебя, душой с тобой болею. Великую, родимую страну Люблю и по-хорошему жалею. В стране жестокой, темной и большой, Где погибали гении — гиганты, Мечтаю жить. Сродниться с ней душой И послужить ей маленьким талантом. Откуда покорность эта, Откуда эта любовь? Расстрелянного поэта Недавно брызнула кровь… И снова сдвинула брови: Певец над певцами, князь! И, вспомнив о Гумилёве, Я снова злобой зажглась. Недавнюю эту рану Рукой на груди зажму. Кого обвинять я стану? Кого «прощу и пойму»? Тащить в подвал на расправу Свою небесную весть, Свою высокую славу, Свою народную честь!.. И чья-то тупая морда Направила свой наган В него, идущего твердо, Не сгорбившего свой стан. За воина и поэта, — Чей взор орлиный был горд, — Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета, Сотню бездумных морд! ………………………………………………………………………….. Не все растрачено и пропито Моей безумною страной. Обогатилась новым опытом И… новой тяжкою виной. Отбушевала наша вольница, Друг друга резать начала! Вожак шатается и клонится У поминального стола. И кто-то вновь слезами давится. И на коня! И скачет вдаль. Кому-то новое не нравится. Кому-то старого не жаль. Пусть вихревой, мятеж — сумятица! Сквозь залпы слышен звонкий крик: Убей, убей того кто пятится А кто бороться не привык! Апрель 1934 г.

СЛАВА ТЕБЕ, ГОСПОДИ

Бывают потрясающие дни, Когда душа крыло свое расправит; И так запоминаются они, Что только смерть забыть о них заставит. А после бури днями тишины Так хорошо залечивать тревогу. И неизбежные ошибки и вины Отдать на суд и совести и Богу. Душе дано единое крыло, Вот почему мы лишены полета. Но есть одно, что к счастью привело — Земная и любимая работа! Какая радость что-нибудь уметь, Какое счастье, если любишь дело! Построить дом…Стихами прозвенеть… И чтобы все — любовно и умело. За душу потрясающие дни, За творческую милую работу — О, Муза, голос прежний мне верни, Чтоб песней славить Мудрого Кого-то! 20 марта 1933 г.

ОПОЯСАНА МЕЧЕМ

От жизни музу уберечь? Не вы ли мне вчера сказали, Что дать ей надо в руки меч, Пока ей крылья не связали. И, опоясана мечем, На звон мечей она помчится! Грустить не надо ни о чем, Живи и пой! Умрешь, как птица. У каждой жизни есть предел. О, Господи, какое горе — Быть в этом мире не у дел И жить с безумием во взоре! Но шорохом карандаша, В тетрадке старой, на рассвете, Не жалуйся, моя душа, Что тяжело на этом свете… Не убежать и не спастись… А ветры улиц злы и грубы! Напрасно в голубую высь Зовут мечтательные трубы. Сама от жизни не уйду. Прикреплена нерасторжимо К земному черному труду, К земле жестокой и любимой. Все до конца перетерпеть: Гореть душой в огне пожара, Смотреть в глаза врагу и петь, Не уклоняясь от удара. И если ты, поэт, не стар И пел о храбрости недаром, — Сумей ответить на удар Таким же бешеным ударом! Для вдохновенья — тихий час, А для борьбы — и дни и ночи. Господь отметил знаком нас, И наша жизнь других короче… 19 сентября 1932 г.

Книга стихов «НЕ ПОКОРЮСЬ» (Харбин, 1932)

НЕ ПОКОРЮСЬ

В глухую ночь, как летописец некий, Записываю горе наших лет; А днем ищу я в русском человеке Неизгладимый, негасимый свет. Трагическая доля Ярославны — Мой горький плач о гибнущих в бою… Но тем, кто пал бесцельно и бесславно, Ни слез моих, ни песен не даю. Живу. Люблю. И верую по-детски, Как должен верить Русский человек… Но жив во мне строптивый дух стрелецкий, — Его ничем не вытравить вовек. А Русь молчит. Не плачет и… не дышит… К земле лицом разбитым никнет Русь… Я думаю: куда бы встать повыше, И крикнуть «им»: «А я не покорюсь!» Не примирюсь я с долей Ярославны! И пусть пока молчит моя страна, — Но с участью печальной и бесславной, Не примирится и она! 1930 г.

ЗАДАЧА

Сейчас у Русских Одна задача, Самая трудная, Большая срочная, Требующая Вычисления Точного, Над которым взрослые, Как дети плачут! Головоломные Числа такие! Решают многие, Но у всех неудача… А условие Этой задачи: «Как спасти Россию?» 1930 г.