Женщины

— Из Джорджии, — ответила Барб.

— С острова Коронадо, мэм, — сказала Фрэнки.

— Коронадо? — переспросила Энн. — Фрэнки Макграт. Ты дочь Бетт и Коннора Макграт?

— Что есть, то есть, — кивнула Фрэнки.

Энн улыбнулась.

— Твоя мама замечательная женщина. Неустанно продолжает собирать средства даже после… гибели твоего брата. Пару лет назад мы с ней возглавляли комитет по благоустройству. Никто не устраивает мероприятия лучше, чем она. Я очень расстроилась, когда услышала об ее инсульте.

— О чем? — Фрэнки нахмурилась.

— Об инсульте. Это напоминание всем нам. Трагедия может случиться в любой момент. Даже после стольких страданий. Пожалуйста, передай отцу, что я молюсь за нее.

Фрэнки сидела в неудобном кресле под слепящим светом ярких ламп и смотрела на перегруженные взлетные полосы аэропорта Даллеса. Из динамиков неслись объявления, но для нее это был просто шум. Аэропорт напоминал Америку в миниатюре: длинноволосые парни в рваных джинсах и ярких футболках, солдаты, возвращающиеся домой, обычные люди, которые старательно отводили глаза в сторону.

За последние сутки Фрэнки позвонила домой не меньше дюжины раз, но никто так и не взял трубку. Оставить сообщение она не могла, поэтому пришлось звонить отцу на работу (впервые за много лет), секретарь сказала, что мама в больнице. Фрэнки быстро собрала вещи и уже через десять минут была готова лететь домой.

Стоя у выхода на посадку, она достала из плетеной сумочки сигареты и закурила.

Как он мог не позвонить ей, не сообщить эту ужасную новость?

Еще одно доказательство, что отец навсегда вычеркнул ее из семьи.

Когда объявили посадку, она затушила сигарету, закинула на плечо старую дорожную сумку и зашагала к самолету.

Она села у прохода в ряду для курящих.

К ней подошла стюардесса в вызывающей мини-юбке, красной с синим, такой же расцветки были пилотка и туфли. Фрэнки заказала джин со льдом.

— Сделайте двойной, — добавила она.

Фрэнки никогда не была в этом медицинском центре. Внушительных размеров белое здание на вершине холма в Сан-Диего, сверкающая на солнце конструкция из стекла и камня. Центр построили в год смерти Финли.

Был уже почти вечер, когда ее такси подъехало к больнице. Фрэнки вошла в ярко освещенный вестибюль, где от пола до второго этажа тянулись изогнутые окна в металлических рамах. Высокие пальмы на фоне белых стен казались чем-то инородным.

Повсюду были расставлены современные и, кажется, удобные рыжеватые кресла, в этот майский вечер четверга большинство из них пустовало. Из телевизора в углу доносился закадровый смех «Деревенщин из Беверли».

Фрэнки подошла к стойке регистрации, за которой сидела высокая костлявая женщина в круглых очках и с неестественно алыми губами. На бейджике значилось имя Карла.

— Добрый вечер, Карла. Я бы хотела увидеть Бетт Макграт.

— Только родственники, — сказала Карла, не отрываясь от стопки бумаг.

— Я ее дочь.

— Хорошо. Она в реанимации. Второй этаж. Слева от лифта пост медсестер, там подскажут.

— Спасибо.

Фрэнки направилась к лифтам и поднялась на второй этаж.

Отделение было более новым и светлым, чем то, где она работала в Вирджинии, но и здесь медсестры точно так же бегали из одной застекленной палаты в другую, а у дверей толпились обеспокоенные родственники, изредка нервно улыбаясь друг другу.

Она спросила у медсестер, где лежит ее мать, и быстро зашагала в палату двести сорок пять. Там за стеклянной стеной-окном лежала мама, рядом шуршал аппарат искусственной вентиляции легких. Белый пластырь, наклеенный крест-накрест, удерживал дыхательную и питательную трубки. Металлические бортики с обеих сторон кровати, как и изголовье, были слегка приподняты. Бледное лицо почти сливалось с белой подушкой.

Кругом пищали, гудели и мигали огоньками приборы.

Фрэнки сделала глубокий вдох. Маме было пятьдесят два, но сейчас она выглядела древней, высохшей, слабой.

— Привет, мам. — Она медленно подошла к кровати и вытащила медкарту.

Внутричерепное кровоизлияние. Дыхательная недостаточность.

Она положила карту на место.

— Плевать на статистику, правда, мам? Ты сильная. Я знаю.

Она посмотрела на ее почти прозрачную кожу, на впалые щеки и закрытые глаза.

Фрэнки хотелось заглушить сопение аппарата ИВЛ, убедиться, что мамины легкие сами качают воздух, но она была слишком опытной медсестрой, чтобы дать себя обмануть. Она знала, что после инсульта пациенты на ИВЛ умирают в первые несколько недель.

Тыльной стороной ладони она провела по маминому влажному, теплому лбу.

Послышались шаги, она знала, кто это.

Папа. Человек, который называл ее бусинкой, носил на плечах, весело подбрасывал в воздух. Человек, ради которого она пошла на войну. Хотела, чтобы он ей гордился.

Он замер в дверях.

Фрэнки оглянулась.

Он долго смотрел на нее, словно размышлял, как поступить, затем медленно прошел в палату и встал с другой стороны кровати. Пальцы Фрэнки стиснули металлический бортик. Она отметила, как отец загорел, хотя всего лишь май — явно мотается по строительным площадкам, инспектируя их под жарким солнцем Южной Калифорнии. На нем была голубая синтетическая рубашка, криво застегнутая, и бежевые штаны. Широкий ремень был туго затянут — папа явно похудел.

— Ты даже не позвонил, — сказала она.

— Я не смог.

По тому, как надломился его голос, Фрэнки осознала, что не смог он от страха, а не от злости.

— Когда это случилось?

— Два дня назад. У нее болела голова. — Голос звучал тихо и незнакомо. — Я попросил ее не ныть.

Фрэнки чувствовала его боль.

— Она справится, пап.

— Думаешь? Ты ведь медсестра. Ты должна знать.

— Она сильная, — сказала Фрэнки.

— Да.

— Нас осталось только трое, папа.

Он наконец посмотрел на нее, в глазах стояли слезы. Их семья уже потеряла Финли и теперь в любой момент могла лишиться и мамы — пока ты отворачиваешься, вздыхаешь или злишься.

— Ты останешься? — спросил отец.

Он тоже это почувствовал. Они — семья. Какой бы хрупкой, разорванной ни казалась их связь, внутри нее имелся прочный стержень, за который можно было ухватиться.

— Конечно, — ответила Фрэнки.

Следующие два дня Фрэнки почти не отходила от матери. Она подружилась со всеми медсестрами отделения, каждое утро приносила им пончики. Она часами сидела у маминой кровати, читала ей вслух, болтала обо всем, что приходило в голову, смазывала ей кремом руки и ноги. Отец проводил в больнице любую свободную минуту, но Фрэнки видела, как тяжело ему тут находиться. Каждый день он на пару часов уходил на работу, чтобы (как думала Фрэнки) не видеть, не чувствовать эту боль, но потом всегда возвращался и садился рядом с женой и дочерью. Он рассказывал маме об их юности, о том, как добивался ее руки, посмеивался над реакцией семьи Александер. Фрэнки многое узнала об отце — больше, чем за все эти годы, — она поняла, как сильно он любит свою семью, но друг с другом они этого не обсуждали.