Женщины

Письма. Это то, чем она могла бы заняться, пока сидит с мамой, ждет ее с процедур.

Фрэнки улыбнулась:

— С удовольствием, Роуз.

Сочинение писем от имени Лиги семей военнопленных быстро превратилось в навязчивую идею.

Фрэнки писала их, когда ей было одиноко, когда не могла заснуть, когда нападала тревожность, писала, пока ждала маму с терапии в медицинском центре, писала, сидя на пляже после ужина. Она писала всем, кого могла вспомнить. писала Генри Киссинджеру, Ричарду Никсону, Спиро Агню, Бобу Доулу, Харру Рисонеру, Глории Стайнем, Уолтеру Кронкайту, Барбаре Уолтерс. Любому, кто мог услышать и помочь или рассказать другим.

Уважаемый доктор Киссинджер, пишу Вам от имени наших американских героев, мужчин, которых мы оставили и забыли. Я армейская медсестра, служила во Вьетнаме, я не понаслышке знаю, через какие ужасы пришлось пройти этим людям. Они пошли на войну сражаться за Родину, они хотели поступить правильно, и теперь наша страна тоже должна поступить правильно, ради них. Мы не можем оставить там ни одного мужчину и ни одну женщину…

Когда она не писала, то была с мамой, помогала ей ходить, уговаривала поесть, возила ее на процедуры и обратно. Восстановление после инсульта — дело небыстрое, но мама старалась изо всех сил и упорно работала, иногда до изнеможения. Врачи удивлялись ее упорству и энтузиазму, Фрэнки с отцом — едва ли. Чем-чем, а упрямством Бетт Макграт отличалась всегда.

Дела у Фрэнки более-менее наладились. Перепады настроения стали редкими, кошмары не снились уже несколько недель, и она ни разу не проснулась на полу в своем бунгало. Каждое воскресенье она писала Барб и Этель и регулярно получала ответы. Поскольку цены на междугородние звонки достигли космических высот, подругам приходилось ограничиваться письмами.

Отсутствие светской жизни Фрэнки совсем не беспокоило (хотя очень беспокоило маму). Последний раз она была на свидании… во Вьетнаме. Любовь — последнее, о чем она думала. Она хотела лишь тишины и спокойствия.

К концу июня семьдесят первого года, спустя почти два месяца после возвращения из Вирджинии, жизнь вошла в привычное русло. Помощь маме приносила ей удовлетворение, сочинение писем придавало жизни осмысленность. Но сегодня — наконец — ее позвали не просто писать письма.

Во второй половине дня она припарковалась у торгового центра «Чула-Виста-Аутдор» и направилась к эскалаторам. В честь предстоящих праздников торговый центр был украшен красными, белыми и синими флажками, почти все магазины устроили распродажу.

Во внутреннем дворе под пальмой стоял стол. За ним сидела красивая девушка со светлыми волосами, собранными в два хвоста. Слева от нее стояла бамбуковая клетка, в которой едва ли мог поместиться человек. На клетке висел плакат: «Не дадим их забыть».

Фрэнки улыбнулась и села рядом на свободный стул.

— Я Фрэнки. — Она протянула руку.

— Джоан.

Они обменялись рукопожатием.

— Как сегодня?

— Медленно. Все готовятся к празднику.

Фрэнки выровняла стопку листовок, заглянула в коробку с браслетами на столе — пять долларов за штуку.

Джоан вернулась к письму, которое составляла.

— Как думаешь, Выполни свое чертово обещание, президент Никсон, не слишком агрессивно для первого предложения? — спросила она.

— В таком деле «слишком агрессивно» не бывает. — Фрэнки тоже взяла ручку с бумагой.

Мимо их столика прошел парень с длинными волосами и густой бородой.

— Милитаристы, — пробормотал он себе под нос.

— Свобода не дается просто так, придурок, — крикнула Фрэнки. — И почему ты еще не в Канаде?

— Мы не должны ругаться с противниками войны, — сказала Джоан и ухмыльнулась: — На редкость глупое правило.

— Скорее рекомендация, — отозвалась Фрэнки.

— Как давно твой муж числится пропавшим?

— Я не замужем. Мой брат и… несколько друзей погибли там. А твой муж?

— Его вертолет сбили в шестьдесят девятом. Сейчас он в Хоало.

— Мне жаль, Джоан. А дети?

— У нас дочь. Шарлотта. Она не помнит папу.

Фрэнки взяла ее за руку. Они были почти одного возраста, но прожили такие разные жизни, и вот война свела их вместе.

— Он вернется, Джоан.

К ним подошла женщина в клетчатом черно-белом костюме.

— Наших солдат держат в таких клетках? Правда? Здесь даже выпрямиться нельзя.

— Да, мэм.

— Что они такого сделали?

— Сделали? — не поняла Джоан.

— Чем заслужили эти клетки? Помогали лейтенанту Келли в Ми Лае?

Спокойно. Объясняй, а не спорь.

— Они служили своей стране, — сказала Фрэнки. — Как их отцы и деды, они пошли на войну, когда страна призвала их, и были взяты в плен врагом.

Женщина нахмурилась, достала из коробки никелированный браслет и прочитала имя.

— Он чей-то сын, мэм. Чей-то муж. Его ждут дома. — Фрэнки сделала паузу. — Муж Джоан сейчас сидит там в тюрьме. Дома его ждет дочка.

Женщина достала двадцатидолларовую купюру из потрепанного кошелька и протянула Фрэнки, а затем положила браслет обратно в коробку.

— Смысл в том, чтобы носить браслет, пока этот мужчина не вернется домой, — сказала Джоан. — Чтобы память о нем жила.

Женщина снова достала браслет и надела его на запястье.

— Спасибо, — сказала Фрэнки.

Женщина кивнула и пошла дальше.

Следующие полчаса Фрэнки и Джоан раздавали листовки, продавали браслеты и писали письма. Фрэнки дописывала письмо Бену Брэдли, когда Джоан толкнула ее локтем.

— К нам идут, — прошептала она.

Фрэнки подняла глаза и увидела, что к ним приближаются двое мужчин.

Нет. Не совсем. Скорее, мальчик и взрослый мужчина. Наверное, отец и сын. Мужчина был высокий и худой, с усами и поседевшими длинными волосами. На нем была черная футболка с группой «Грэйтфул Дэд», поношенные джинсы и сандалии. Мальчику было лет шестнадцать-семнадцать, свитер с надписью «Аннаполис» обтягивал мускулы. Юноша был коротко, по-старомодному, подстрижен. Они остановились у плаката «Не дадим их забыть».

— Я смотрю, ты продолжаешь бороться. Фрэнки Макграт, да? Девочка с Коронадо? — сказал мужчина.

Фрэнки понадобилось какое-то время, чтобы узнать мужчину, которого она встретила на протесте в Вашингтоне.

— Серфер и психолог.

— Генри Асеведо, — улыбнулся он. — А это мой племянник Артуро. — Он повернулся к парню: — Видишь эти клетки, Арт? Присмотрись хорошенько.

Парень закатил глаза и добродушно толкнул дядю в бок.

— Дядя все никак не смирится, что в сентябре я пойду в Военно-морскую академию. Зато папа в восторге.