Женщины

— Моя машина…

— Давай пройдемся.

Они вышли за ворота.

Бульвар Оушен превратился в настоящий дурдом с машинами и туристами. На песчаном пляже толпились семьи, дети, студенты и военные. Все смешалось. Лай собак. Детский смех. Усталые родители, которые пытались удержать разыгравшихся детей. Совсем скоро начнут запускать фейерверки, которые контрабандой привозили из Мексики. Бутылочные ракеты. М-80. Все небо будет словно в артиллерийском огне, и звук будет соответствующий.

Фрэнки держалась поближе к Генри. Только сейчас она осознала, что забыла надеть сандалии перед выходом и заявилась на вечеринку босиком.

Фрэнки не знала, что сказать этому мужчине, который, приобняв, вел ее домой.

Наконец они дошли.

В ночной темноте маленькое серое бунгало отливало серебром. Ярко-красная дверь, белый кирпичный колодец. Она вдруг увидела его таким, какой он есть. Дом из другой эпохи, совсем из другой жизни. Дети. Собаки. Велосипеды.

От этой мысли ее пронзило печалью.

— Держу пари, ты все детство провела на пляже Коронадо. Наверное, разъезжала на велике по бульвару Оушен с разноцветными карточками в колесах. Ну что за сказка.

— Да, с братом, — тихо сказала она, повернулась и посмотрела на Генри: — Спасибо.

Он театрально поклонился:

— К вашим услугам, миледи.

Фрэнки ощутила, как в ней внезапно всколыхнулось желание. Впервые за эти годы. Ей захотелось прикосновений, тепла. Захотелось не быть одной.

— Ты женат?

— Нет. Моя жена Сюзанна умерла от рака груди семь лет назад.

Теперь она видела в нем глубокую тоску — он тоже познал утрату, познал одиночество и теперь мог разделить свое одиночество с ней.

— Сколько тебе лет? — спросила она, хотя это было совсем неважно.

— Тридцать восемь. А тебе?

— Двадцать шесть.

Он ничего не ответил, и ей это понравилось. В словах было слишком много смысла, а ей сейчас хотелось просто быть, без всякого смысла.

— Зайдешь? — тихо спросила она.

Он прекрасно все понял и молча кивнул.

Она открыла калитку, и они вошли на задний двор, который она так и не привела в порядок. В нестриженой траве проглядывали желтые проплешины. Закопченным мангалом она так ни разу и не воспользовалась, на крепкие дубовые ветви просились качели из покрышек. Двор совсем заброшен — как и ее жизнь.

Она закрыла за ними калитку, легкий щелчок был подобен стартовому свистку. Генри притянул ее к себе и обнял. Она ощущала его силу и возбуждение, в его руках она была желанной. Такого она не чувствовала очень давно.

Он чуть отстранил ее, посмотрел в глаза.

Фрэнки повела его в дом. В спальне она словно впервые заметила, какой вокруг бардак. Постель не заправлена, на полу валяется одежда, на тумбочке сгрудились грязные стаканы. Накануне она перебрала с выпивкой и, кажется, просто провалилась в сон. Она не помнила.

Он увлек ее к кровати.

Фрэнки снова почувствовала себя девственницей, напуганной, неуверенной. Она медленно стянула шорты и расстегнула блузку.

На ней остались белые трусы, кружевной лифчик и золотой медальон святого Христофора, который мама отправила ей во Вьетнам.

— У меня был… только один мужчина, очень давно, — сказала она, сама не понимая зачем. — И я не хочу… чего-то большего. Во мне этого нет.

— Чего нет, Фрэнки?

— Любви.

— А.

— Я влюблена в другого.

— Где же он?

— Его больше нет.

Он прижал ее к себе. Фрэнки растаяла, их губы слились в робком поцелуе.

Сначала она думала только о Рае, о том, каким не был этот поцелуй, кем не был Генри, но потом отбросила контроль и отдалась нарастающему желанию.

— Да, — выдохнула она низким, хриплым голосом, когда его рука медленно скользнула по разгоряченной коже под резинку трусов.

Это была не любовь, но на одно прекрасное мгновение ее тело ожило, затрепетало, загудело. Это была не любовь, но что-то очень на нее похожее.

Летом 1972 года, оглядываясь назад, она все пыталась понять, как так случилось, что они с Генри стали встречаться.

В ее голове их встречи никогда не перерастали во что-то большее. Они просто слились воедино — два человека с такими разными путями каким-то необъяснимым образом пошли по одной дороге. Все началось той ночью в бунгало. Генри многое знал о боли и потерях. Он говорил, что после смерти жены оступился, упал в бездну, где нашел лишь тьму и алкоголь. Фрэнки знала, что значит оступиться, знала, как трудно подняться и какой хрупкой становится жизнь. Они оба были одиноки и сломлены. Когда он говорил о жене, в его глазах появлялась тоска, а стоило ей упомянуть Рая, Джейми или Финли, голос ее начинал дрожать.

Они перестали упоминать имена, перестали говорить о настоящей любви и позволили полулюбви — или страсти — войти в их жизнь. Вскоре Фрэнки обратилась в центр планирования семьи за противозачаточными таблетками. Она пыталась быть прогрессивной и пыталась держаться уверенно, но когда доктор спросил, замужем ли она, у нее покраснели щеки. Она быстро кивнула, а потом замотала головой. Доктор улыбнулся и мягко сказал, что ей не нужно обманывать. Незамужним женщинам теперь тоже можно получать таблетки. И выписал рецепт.

Они с Генри встречались после работы, чтобы выпить коктейль, а иногда и поужинать. Генри часто был занят на мероприятиях по сбору средств для больницы и нового реабилитационного центра, а присоединяться к нему Фрэнки совсем не хотелось.

Ни один из них не был готов полностью погрузиться в жизнь другого. А может, дело было во Фрэнки, и Генри просто решил не настаивать.

Фрэнки не рассказывала о нем ни маме, ни даже подругам, ей это казалось неправильным, почти аморальным — прикасаться к мужчине, которого не любишь, спать в его объятиях, смотреть, как по утрам он собирается на работу.

Но прекратить это она не могла. После стольких лет скорби и одиночества Генри озарил ее жизнь светом. И теперь ей было страшно снова погружаться во тьму.

1 августа 1972 г.

Дорогая Фрэнки,

Поиграли — и хватит. Ты держишь меня за дуру?

На всякий случай смею тебя заверить, я вовсе не дура. Вчера вечером звонила твоя мама. Она сказала, ты ведешь себя еще более странно, чем обычно, и снова пользуешься духами. А я понимаю, что это значит, подруга.

Секс.

Кто он и как все случилось? Не держи подругу во тьме неведения, выкладывай.

Жить в Чикаго очень неплохо. Ты никогда не бываешь одна, никогда. Я постоянно в движении, хотя женщине в мужском мире все-таки трудновато, даже когда ты работаешь ради перемен.

Следующий, кто попросит меня принести кофе и распечатать листовку (потому как на большее я не способна), получит пинок под зад.

А вот Этель рассказывает, что вся ее одежда пропахла детской отрыжкой и она забыла, что такое сон.

У каждой из нас свои трудности.

Через пару недель вместе с «Ветеранами» я поеду на национальный съезд Республиканской партии. Надеюсь, обойдется без насилия, но видит бог, с нас хватит этой проклятой войны.

Что ж, пойду налью себе выпить. Если мой телефон не зазвонит в ту же секунду, как только ты получишь письмо, то пеняй на себя.

Береги себя, сестренка.

Люблю. Б.