Женщины

Жизнь превратилась в клубок из страсти и чувства вины. День за днем она обещала себе прекратить. Никаких таблеток, никакого Рая. Он тоже был своего рода наркотиком.

Каждый день она зарекалась пускать его в дом, пока он не разведется, но когда он появлялся на пороге с улыбкой, адресованной только ей, сердце таяло. Однако как бы хорошо ей ни было в его объятиях, вся радость испарялась, когда он покидал ее постель. Каждый новый день напоминал ей о том, как она слаба, бесчестна, распущенна и одержима. Снова, снова и снова.

Ночью, оставшись одна, она изводила себя мыслями о том, что он сейчас лежит в постели с женой, представляла, какую боль эта порочная связь причинит невинной Джоуи. Но как бы сильно она себя ни презирала, она не могла отказать Раю. Она словно была голодающей, для которой на два часа в день открывались двери булочной, и в эти часы, набивая живот до отвала, она чувствовала, что возрождается к жизни.

— Останься на ночь, — как-то раз попросила она, и от мольбы в собственном голосе ей стало тошно.

Ей хотелось сказать: «Выбери меня сегодня», но она знала, что он не может остаться. Они с Мелиссой побывали у адвоката. Рай уже подыскивал себе жилье, но он не мог разочаровать Джоуи. Дочь он любил без памяти.

— Ты же знаешь, я не могу, — сказал он, поглаживая ее руку.

Она взглянула на часы, хотя обещала себе этого не делать. Три пополудни. По телу пробежал озноб тревоги, за которым последовала волна сожаления. Потому что он уходит или потому что она снова впустила его?

— Я так жду, когда вы с Джоуи познакомитесь. Ты ей понравишься, — сказал он.

Эти слова немного ее успокоили.

— Я очень надеюсь. И у нас тоже будут дети, да?

— Конечно. Я хочу дочку, похожую на тебя. — Он улыбнулся. — Джоуи хочет братика или сестренку. Постоянно говорит об этом.

— Я люблю тебя. — Она прижалась к нему. Принялась целовать шрамы на его плече. На груди в седеющих светлых волосах проглядывали белые сморщенные рубцы от ожогов. — Как бы я хотела быть той, кто писал тебе письма.

— Я тоже, милая. Я не хочу слишком давить на Мисси, но… ты… скоро мы перестанем прятаться.

Рай провел рукой по ее обнаженному телу. В ней тотчас разгорелось желание, она сильнее прижалась к нему, дыхание участилось.

Она перевернулась на спину, давая ему завладеть собой. Поцелуи пробуждали в ней ту часть, что принадлежала только ему.

К концу лета Фрэнки была на грани. Надежды, желания и все эти прятки разрывали ее. Она врала всем и ненавидела себя за это. Она перестала носить медальон со святым Христофором — ей казалось, что он вот-вот оставит на коже пылающую отметину.

Больше таблеток, чтобы заснуть, больше, чтобы проснуться. Она никак не могла разорвать эту порочную связь, каждый день она надеялась, что вот сегодня наберется смелости рассказать правду подругам и родным, избавится наконец от гнетущего чувства вины.

Она не отвечала на телефонные звонки. Обмануть Этель и Барб он не смогла бы, как и сказать им правду. Она перезванивала, когда была уверена, что их нет дома, и быстро клала трубку, если на том конце кто-то отвечал.

Она и представить не могла, что станет такой. Любовь к Раю превратила ее в лгунью.

Каждую ночь, лежа в постели, она молилась, чтобы завтра все закончилось, чтобы они смогли быть вместе, днем гулять и держаться за руки, а ночью спать в одной постели.

Каждое утро она чувствовала, как умирает частичка ее души.

В августе позвонила Барб и взволнованно сообщила, что выходит замуж, и первое, что ощутила Фрэнки, была жгучая, острая зависть, которую удалось подавить, лишь собрав последние силы.

И вот наступил этот жаркий августовский день.

Гости, с бокалами шампанского, сидели на складных стульях. Проход устилали лепестки роз. Этель и Фрэнки, обе в светлых струящихся комбинезонах с геометрическим узором и белых сандалиях, стояли у деревянной арки, украшенной цветами и листьями.

Рядом с ними под аркой стоял жених в коричневом костюме. Близнецы были шаферами. Баптистский священник держал в руках Библию.

Пока остальные гости занимали места, кассетный магнитофон надтреснуто играл «Время в бутылке» Джима Кроче. Этель покачивалась в такт и тихонько подпевала.

Барб нетерпеливо ждала в конце прохода, она была в белом элегантном платье с открытыми плечами, волосы украшали живые цветы. Под руку ее держала мама.

Когда все гости наконец расселись, Барб подала знак.

Этель подошла к магнитофону и включила «Свадебный марш».

Барб с матерью медленно шли по проходу мимо улыбающихся друзей и родных, там собрались родственники Барб из Джорджии, ее соратники по борьбе за гражданские права, коллеги Джери из Союза защиты гражданских свобод, Этель, Ной и их дочка Сесили. Барб улыбалась так открыто и весело, что Фрэнки особенно остро ощутила, сколь лжива и безрадостна ее собственная жизнь.

Барб поцеловала мать и помогла ей сесть, Джери с нежностью и обожанием взирал на невесту.

Вот, подумала Фрэнки, вот это любовь.

О любви надо кричать, ее надо чествовать, а не прятать и пестовать в темноте спальни.

— Дорогие влюбленные, — сказал священник. Музыка затихла.

Барб и Джери держались за руки и смотрели друг на друга. Священник продолжал говорить, все эти слова она уже слышала на других свадьбах, по телевизору и в фильмах.

Старые, знакомые слова. Любить. Уважать. Заботиться.

Но как бы сильно Фрэнки ни хотела разделить эту радость с подругой, поздравить Барб и пожелать вечной любви, жгучий стыд заглушал все прочие чувства.

Она закрыла глаза и представила себя под свадебной аркой, рядом с Раем. Джоуи будет разбрасывать лепестки…

Она услышала, как Джери говорит:

— Барбара Сью, как писал Йейтс, я люблю твой дух мятежный, твоих печальных глаз укор [49] . Теперь я твой, я рядом. Отныне и навсегда. — Он надел ей кольцо на палец.

— Барбара Сью Джонсон, — сказал священник. — Обещаешь ли ты любить, уважать и оберегать Джереми Мэйна, пока смерть не разлучит вас?

— Обещаю, — сияя, ответила Барб и надела Джери на палец простое золотое кольцо.

49

Строчка из стихотворения Уильяма Йейтса When You Are Old (пер. И. Гончаровой).