Зимние каникулы

В субботу и в воскресенье врачей, кроме дежурных, в отделении нет, понедельник получается суматошный. Все начинается как бы сначала. Давно не виделись.

– Понедельник – день тяжелый, – старое поверье на этот раз в устах Варвары Фоминичны звучит лишним подтверждением его справедливости. Утром явилась Анна Давыдовна с сообщением: решено отвезти Варвару Фоминичну на консультацию к нейрохирургам. «Оперировать меня хотите?» – сообразила она. «Что значит – хотим, не хотим?» Похоже, суровость помогает докторше в таких вот тяжелых ситуациях, на всякий случай она с ней вовсе не расстается.

Варвара Фоминична заявила категорически, что ни на какую операцию не пойдет, знает она эти черепные операции («Откуда вы можете знать?»), и так и так один конец, к чему лишнее мучиться?

– Вы же представления не имеете, что за операция, – опять на полуслове, опять сердито прервала ее врачиха. – Все больные стали у нас такие умные, непонятно, зачем студенты тратят время в мединститутах. – И дала понять, что разговор окончен: – В среду в час нам дадут машину.

Себе она помогает, себя в трудных ситуациях старается защитить, поберечь, а о больном не подумает. Чем ему перед ее непререкаемостью защититься.

– Все равно на операцию согласия не дам! – Варвара Фоминична вроде сама себе зарок дает. – Затемнение на рентгене, я еще в пятницу догадалась. Очень уж забегали. Значит, опухоль. А что хуже опухоли в мозгу? Крути не крути, конец один. – Она ни к кому не обращается, глядит в потолок сухо горящими бусинами глаз, старается, наверно, получше осознать свое положение. Свыкнуться с тем, с чем свыкнуться, наверное, сверх человеческих возможностей.

Как же так, думает Майя, преисполненная жалости и испуга: вот она тут, дышит, говорит, думает, потом встанет, потом поедет к нейрохирургам, опять будет говорить, решать, волноваться, а скоро ничего для нее не будет?! Одномоментный переход от живого к мертвому, от всего к ничему самое непонятное для Майи и страшное. Она помнит свой страх – перед этим именно! – когда умерла мамина тетка, вернее, приемная мать. Старенькая, болела много, но вот минуту, секунду назад была, и сразу ее не стало. Все тогда в доме плакали, горевали, жалели, как же иначе, пусть и старенькая, пусть и смерть естественная, но с Майей была отдельная забота – то, что тетка старенькая, что смерть естественная, – ей объяснять. Не могли взять в толк, почему Майя, двенадцатилетняя девочка, и не больше других старушку любила, дерзила ей, случалось, так тяжело переносит, никого не видит, не слышит, не слушает...

– Отчего вы решили, что непременно операция? – Алевтина Васильевна сделала над собой усилие, чтобы не поддаться вместе с Варварой Фоминичной панике, посмотреть здраво. – Неизвестно отчего затемнение, а вы сразу – опухоль!.. К тому же, кроме хирургических, существуют консервативные методы лечения. Нельзя же сразу предполагать самое худшее?

– Зря, что ли, к нейрохирургам возят? – У нее своя логика. Не подпускает к себе и проблеска надежды: – Отгуляла свое, чего уж там.

– Все равно не надо раньше времени паниковать, – корит ее Алевтина Васильевна и пытается шутить: – Успеете еще с нами попрощаться.

Варвара Фоминична тяжело, прерывисто вздыхает.

Некоторое время спустя в дверях появляется каталка: за Тамарой Георгиевной, везти в лабораторию на какое-то очередное обследование. Тамара .Георгиевна не хочет, сопротивляется, на Ларису, на санитарку злится: ни к чему ей эти обследования, анализы, лекарства... Она, что ни день, все заметней впадает в уныние. Исчезла светлая улыбка первых часов, когда мало что соображала. Появилось, наоборот, почти что ожесточение. Разговор с Варварой Фоминичной – совсем его не понять не могла – оставил ее равнодушной: не до чужих болячек, когда своих хватает, – так можно было истолковать отстраненный, невидящий взгляд.

Алевтина Васильевна с Майей изрядно утром намучились, пока пытались накормить своих бедолаг завтраком. Слово одно – «покормить»! Какие тарелки принесли, такие же полные и унесли. Нянечка, впрочем, звука ие проронила – продукты, мол, на вас понапрасну переводят. Нянечки всегда раньше всех все знают, а у кого дело хана – в первую очередь.

Лариса, однако, знать ничего не желает, возмущается:

– Дома, мужу капризы свои оставьте!.. Не видите разве, тяжело мне вас перетаскивать? И втроем-то с вами одной не справиться...

Тамара Георгиевна покорилась, ее увезли.

Не успели привезти обратно, у нее начались корчи. Обычная беда лежачих – отказывает кишечник. Со вчерашнего дня мучается.

– Пойду за терапевтом, – решает Майя. – Должен же он знать, что делать?

Аркадий Валерьянович увидел Майю издали, свернул с курса: ничего не случится, если в палате, куда он направляется, немного обождут.

Кому он так радоваться будет, когда Майю выпишут, любопытно бы знать? Дуреха ты, Майка (самокритичная мысль): раньше находил и позже найдет, на тебе свет клином не сошелся. Скучно же ему весь день – больные, больные, старые, некрасивые, – если старость и бывает красивой, то редко, а уж без здоровья и вовсе откуда ей взяться?.. Приходится искать для глаз и души отвлеченья. Так очень трезво решила Майя. Встреча произошла в «нейтральной» полосе коридора, между двух отдельных сестринских постов, на достаточном расстоянии от кабинета заведующего и ординаторской, вблизи закрытых в это время дверей столовой – меньше глаз будет пялиться.

– Я за вами, – сообщила доктору Майя.

Глаза у него немного, приятно косят – сейчас заметила. От природы или от восхищения?.. Ох, Майка!..

– Что случилось? – По профессиональной привычке, рефлексу, что ли, изображает, что весь внимание, но легко уловить в нем оттенок легкомыслия; что могло случиться?.. Однако послушаем.

Майя деловито излагает. Ну, это просто, это пустяки (нет нужды бежать стремглав на помощь, есть время поболтать с Майей).

– Наша аптека получила на днях одно индийское лекарство, я позвоню: наверно, еще не растранжирили. Обычно хорошо помогает. Выпишу, скажу, чтобы сестра взяла. – Вопрос решен, переходим к другому: – Вы-то как себя чувствуете?

– А что – я? Не сегодня завтра домой поеду. Мама Анну Давыдовну попросит. – И не без удовольствия наблюдает, как печаль ложится на докторское чело.

– Не надо спешить, – советует участливо доктор. – Лучше лишний денек-другой понаблюдаться, тем более что, как я понял, Анна Давыдовна пока в вас не совсем уверена. Сотрясение мозга дает иногда весьма нежелательные последствия.

– Лишний день в больнице, – возражает Майя, читающая его между строк («мне не хочется, чтобы вы так быстро отсюда ушли»), – может быть вредней гипотетических последствий. – Надо же, какое слово вырвалось! Наслушаешься умных слов в этой больнице (Анна Давыдовна – Варваре Фоминичне: «Вы опасаетесь гипотетических последствий операции, в то время как...»). – Очень тяжелая обстановка в палате, – поясняет она. – Не то что прежде. А мне их жалко.

– Что ж поделаешь, – сочувствует доктор. Не им он сочувствует – не Варваре Фоминичне, которая сейчас прощается с жизнью, не Тамаре Георгиевне, навсегда теперь инвалиду, калеке, а Майе, что пришлось ей, бедняжке, оказаться чересчур близко к чужим несчастьям.

А ведь вообще-то хороший доктор, внимательный, заботливый, таких еще поискать.

Мимо них с ожесточением упорства проходит, упражняя ногу, а пока все так же ее волоча, та самая женщина – после инсульта. Майя с доктором немного посторонились, чтобы не мешать ее движению строго по прямой. Все-таки быстрей чуть-чуть стала ходить.

– Отчего бывают инсульты? – спрашивает Майя.

– Много причин. Не все еще и известны.

– А у нее?

– Тоже трудно сказать. Возможно, отдаленные последствия фронтового ранения и контузии. Всю войну прошла, два тяжелых ранения и несколько легких. Биография – книжку можно написать!.. – Он уважительно глядит женщине вслед.

– Биографию не пишут, а она вот тут в коридоре один на один со своим несчастьем. Неужели никаких средств нет?!

– Как – нет? Есть, конечно. Многих ставим на ноги, живут потом полноценно. И все же часто медицина оказывается бессильной перед этим недугом.