Злые вихри

– - Чего же ты плачешь, Соня? Дточка моя, жизнь моя, чего же ты плачешь?!-- повторялъ онъ, покрывая поцлуями ея влажные глаза и щеки и не замчая, что самъ онъ плачетъ.

– - Папа, я такъ рада... я такъ ужасно рада, что ты пріхалъ!-- отвчала ему шопотомъ Соня.

Она, отрывалась отъ него, запрокидывала голову, вглядываясь въ его лицо, и опять жадно къ нему прижималась.

Между тмъ Лидія Андреевна, стоявшая все время за дверью и глядвшая въ щелку, начинала сердиться.

«Дурацкая мелодрама!» -- думала она:-- «Сантиментальнаго папашу разыгрываетъ, и это -- бросивъ дочь и сдлавъ насъ нищими!».

Главное же, ее раздражала нжность Сони, ея восторженное, непобдимое чувство къ отцу. Въ теченіе четырехъ лтъ она длала все, чтобы уничтожить въ двочк это чувство. Казалось бы, чего легче, а между тмъ Соня не забывала отца, къ которому вс вокругъ нея, начиная съ матери, относилась какъ къ запретному и недостойному предмету.

Лидія Андреевна, конечно, никакъ не могла понять, что именно благодаря ея образу дйствій живетъ и развивается восторженная, почти мистическая любовь Сони.

Для чуткой и нервной двочки образъ отца сливался съ чмъ-то таинственнымъ. Отецъ представлялся ей прекраснымъ, милымъ, нжнымъ и любящимъ. Она понимала его волшебное пніе, его ласки, т часы, когда онъ бывалъ съ нею и такъ понималъ ее, какъ будто онъ былъ вовсе не взрослый, а такой же ребенокъ, какъ и на.

Она знала, наврное знала, что онъ хорошій, что онъ лучше и добре всхъ. А вотъ никто его не любитъ, о немъ даже никто не говоритъ, какъ будто это стыдно и неприлично говорить о немъ. Вс непремнно думаютъ, что онъ сдлалъ что-нибудь очень дурное. Но Соня знаетъ, что онъ ничего дурного не сдлалъ, потому что но можетъ сдлать ничего дурного, потому что онъ хорошій, гораздо лучше всхъ...

Глубокое чувство обиды за отца, большая къ нему жалость поселились въ сердц Сони,-- и росли по мр того, какъ росла и развивалась она сама.

И вмст съ этимъ росло въ ней отчужденіе отъ матери. Она ужъ чувствовала ее виновницей всей этой тайны, всего этого мучительнаго горя своей дтской жизни, о которомъ она никогда и никому не говорила...

Лидія Андреевна, наконецъ, не выдержала, распахнула дверь и вошла.

– - Вотъ, Соня, ты и увидала папа, и увидишь его завтра,-- сказала она:-- а теперь, пожалуйста, усни,-- очень поздно, уже часъ ночи...

– - Всмъ пора спать,-- прибавила она, длая удареніе на слов «всмъ».

Аникевъ и Соня вернулись къ дйствительности.

– - Ты вернешься завтра? наврно?-- шепнула Соня.

– - Конечно,-- отвтилъ онъ, обнимая всю двочку жаднымъ, нжнымъ взглядомъ и скоре выходя изъ комнаты, будто боясь, что если останется еще хоть на секунду, то ужъ никогда не уйдетъ отъ нея.

– - Пожалуста, спи!-- своимъ обычнымъ суровымъ тономъ произнесла Лидія Андреевна и поспшила за Аникевымъ.

XXV.

Она непремнно должна была на нсколько минутъ удержать его. Онъ удетъ обласканный ею, но въ то же время увренный въ ея твердой ршимости ни за что въ мір не отпускать къ нему Соню.

Между тмъ Аникевъ уходилъ, онъ былъ ужъ въ передней. Она прямо взяла его за руку и умоляющимъ голосомъ шепнула:

– - Нтъ... ради Бога не узжайте... останьтесь на минуту...

Она не выпускала его руку, держала его крпко. Онъ не могъ бороться съ ней, вырваться отъ нея въ присутствіи горничной, а потому вернулся въ гостиную. Къ тому же, онъ былъ такъ растерянъ и разсянъ, полонъ близости Сони. Онъ даже не соображалъ -- съ какою же это цлью Лидія Андреевна прислала за нимъ, если Соня, очевидно, совсмъ здорова. Онъ позабылъ, что у подъзда, въ карет, дожидается его Вово.

Лидія Андреевна начала, прямо, со свойственною ей въ такихъ случаяхъ ршительностью.

– - Ахъ, Михаилъ Александровичъ,-- сказала она:-- вотъ мы опять увидлись съ вами. Сколько времени! Шутка сказать!... Не знаю, какъ вы, а я за эти годы столько передумала и такъ перестрадала, что во мн, право, вичего прежняго не осталось. У меня теперь только одно въ жизни -- Соня. Себя я похоронила, я давно все простила, забыла, и все то, чмъ я прежде возмущалась -- мн кажется теперь такимъ пустымъ, ничтожнымъ... для меня, то есть, пустымъ и ничтожнымъ...

– - Постойте, дайте мн договорить!-- воскликнула она, видя, что онъ хочетъ ее перебить и сказать что-то:-- Я нахожу теперь, что была очень виновна передъ вами, заявляя свои права, отстаивая для себя самой значительное мсто въ вашей жизни (она запомнила эту фразу изъ послдняго прочитаннаго ею французскаго романа -- и перевела ее). Я вижу, что должна была сразу дать вамъ полную свободу...

Тонкія ноздри Аникева дрогнули,-- онъ, видимо, началъ ужъ раздражаться.

– - Къ чему вы все это?-- презрительно и уныло произнесъ онъ.-- И притомъ... вы, кажется, предоставляли мн свободу...

– - Да, на словахъ,-- откровенно и съ блдною улыбкой сказала она.-- но я мучилась этою вашей свободой и мучила васъ... И вотъ теперь каюсь... Я поняла, что должна была смотрть на васъ во всемъ, какъ на чужого мн человка, что только въ одномъ мы съ вами близки, связаны на вкъ... наша связь -- Соня, и ради нея я должна была на все закрыть глаза, ничего не видть, не замчать... только чтобы вы не покидали... не меня, а Соню. Неужели вы не понимаете еще, какъ ужъ давно поняла я, что наши отношенія, нашъ разъздъ -- это для нея ядъ, смертельный ядъ?!.

Она закончила красиво, горячо -- и глядла на него пристально, съ полнымъ сознаніемъ своей правоты и зная, что если онъ не согласится съ нею -- ей легко будетъ разбить его.

– - Я знаю, что ядъ,-- медленно выговорилъ Аникесъ,-- но еще большій ядъ для нея т сцены, т безобразныя сцены, которыя заставили меня бжать отъ васъ...

– - Да, вдь, я же и говорю, что поняла это! Можетъ быть, меня оправдаетъ передъ людьми чувство, вызывавшее мое раздраженіе... только я не ищу оправданій... я каюсь... Простите меня, Михаилъ Александровичъ...

Она подняла на него свои выпуклые, увлажненные слезами глаза; но тотчасъ же опустила ихъ. Она казалась совсмъ искренней, да и, дйствительно, была, неожиданно для себя самой, искренна въ эту минуту.

Помимо всхъ разсчетовъ и практической, крайней необходимости снова сойтись съ мужемъ во избжаніе въ близкомъ будущемъ уже настоящей нищеты, Лидія Андреевна за эти четыре года испытала многія неудобства своего положенія. Хоть она и жаловалась вдов Бубеньевой, что Аникевъ превращалъ домъ въ какой-то цыганскій таборъ; но на поврку вышло совсмъ иное. Безъ него вокругъ Лидіи Андреевны стало настолько уныло, что она замтила, наконецъ, это уныніе, поняла его причину. Съ другой стороны, приходилось постоянно всмъ новымъ знакомымъ объяснять свою невинность, бороться противъ свтскаго предубжденія.