Классическая проза

Повесился друг Сергун. Повесился сын Кирилл... Страшная рифма в судьбе поэта-имажиниста Анатолия Мариенгофа: До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Означает встречу впереди... Означает ли? Вот в чем вопрос. Самый главный вопрос, вопрос вопросов... Очень хочется верить, что все-таки означает... И обещает всем нам встречи. Этим и жив человек при жизни, человек, которому было дано любить кого-то как себя, больше, чем себя... …

Пожалуй, этим процесс исключения можно и завершить, — разве что кто-то захочет обсудить проблему времени? И в этом случае я, ради того, чтобы сосредоточиться на фигуре молодого Эмери Л. Боке, моего более или менее отдаленного потомка, которому предстоит участие в первой межпланетной экспедиции (что, в сущности говоря, и является единственным скромным допущением моей истории), с радостью передаю право замены претенциозной двойкой или тройкой честной единицы нашего «тысяча девятьсот…» в умелые лапы…

Только никак приноровиться не мог. То чего-нибудь коснется - ан касаться нельзя; то чего-нибудь не коснется - ан касаться не только можно, но и должно. А его за это в головку тук да тук. Вот он и замыслил: "Пойду в дворню к орлу! Пускай он повелит безнаказанно славу его каждое утро возвещать!" Дятел был скромный ученый и вел строго уединенную жизнь. Ни с кем никогда не виделся (многие даже думали, что он запоем, как и все серьезные ученые, пьет), но целые дни сидел на сосновом суку и все долбил.…

- Прежде многие Правду разыскивали; тяжельше, стало быть, жить было, да и сердце у стариков болело. Одна барщина сколько народу сгубила. В поле - смерть, дома - смерть, везде... Придет крестьянин о празднике в церковь, а там на всех стенах Правда написана, только со стены-то ее не снимешь. - Это правда твоя, что не снимешь. Что крестьянин? Он и видит, да глаз неймет. Темные мы люди, бессчастные; вздохнешь да поплачешь: господи, помилуй! - только и всего. И молиться-то мы не умеем. - Прежде…

Мы - единственная страна в мире, которая с момента своего создания вот уже тридцать лет находится в состоянии войны, и каждый день нашего независимого государственного существования оплачиваем кровью. Еврейской кровью, которой и так осталось мало на земле. Поэтому каждый дезертир, каждый обидевшийся на нашу страну и покинувший ее еврей - это дополнительный удар по нашим незаживающим ранам. Это - наше горе, наш стыд, наша большая беда. Ты знаешь, как я тебя люблю. Я люблю тебя и не отвергаю,…

У ворот не видно было ни одного экипажа. Было совсем тихо в темном саду. Окна в доме были не освещены. - Ждать?- спросил шофер. - Не надо,- решительно сказал Крагаев, и расплатился. Калитка у темных ворот была немного приоткрыта. Крагаев вошел и закрыл за собою калитку. Оглянулся почему-то-увидел в калитке ключ и, повинуясь какому-то неясному предчувствию, замкнул калитку. Тихо шел он по песочным дорожкам к дому. От реки тянуло прохладою, кое-где в кустах слабо и неуверенно чирикали первые,…

– Чепуха! – Базиль, это несносно! Я говорю тебе об опасности, а ты спишь и мычишь! Что же ты хочешь? Хочешь, чтоб нас обокрали и перерезали? Товарищ прокурора медленно поднялся и сел на кровати, оглашая воздух зевками. – Чёрт вас знает, что вы за народ! – пробормотал он. – Неужели даже ночью нет покоя? Будят из-за пустяков! – Но клянусь тебе, Базиль, я видела, как человек полез в окно! – Ну так что же? И пусть лезет… Это, по всей вероятности, к Пелагее ее пожарный пришел. – Что-о-о?…

Фисгармония. Картины (олеография) в золоченых рамах. Явление I Анна Петровна сидит за роялью, склонив голову к клавишам. Николай Иванович Трилецкий входит. Трилецкий (подходит к Анне Петровне) . Что? Анна Петровна (поднимает голову) . Ничего… Скучненько… Трилецкий . Дайте, mon ange, [1] покурить! Плоть ужасно курить хочет. С самого утра почему-то еще не курил. 1 мой ангел (франц.). Анна Петровна (подает ему папиросы) . Берите…

Когда он вернулся, халат его был весь простеган колосками. — Как?! Вы до сих пор не спите? — завопил он. — О чем ты говоришь? Ты топал по полю, словно бешеный бык, и наверняка переломал всю пшеницу! — Бешеный бык? Переломал пшеницу? — Смотрите, — сказал Тони, указывая за дверь. — Папа протоптал на поле штук сто тропинок! — Когда же ты наконец вырастешь и станешь писателем? — сказал отец. Как только небо чуть посветлело, он отправился на пшеничное поле и вновь, с горящими глазами и отрытым…

— Такие дела. — Он вновь пнул ногой сумки, нашпигованные словами. — Настало время возродить одну старую идею. Вы, наверное, помните трассу номер шестьдесят шесть, по которой вы с родителями путешествовали на запад? Вот и прекрасно. Тогда скажите, как вы боролись с дорожной скукой? — Боролись со скукой? — повторил я машинально, пытаясь собраться с мыслями. И тут меня осенило. — «Бирма Шейв»! — вскричал я и, сбавив тон (редактору лучше вообще не восторгаться, а то придется платить автору дороже),…

Под деревянной железнодорожной эстакадой они застыли. Над ними, сверкая, как стальной бог в гневе своем, пронесся поезд, дальше, дальше, и исчез, мерцая вдали. Его голос долго еще отдавался сладким шумом у них в костях. Потом они стояли на опустевших путях, разглядывая черные лужицы расплавившейся от полуденного жара смолы. Глаза их были полны света. Его летние друзья показывали друг другу свои розовые языки, висящие свободно, как распущенные галстуки. Они услышали странный гул, похожий на жужжание…

В ночлежке ему пришлось провести еще три ночи. Еще три дня весны, а осталось только пять. Правда, в Калифорнии это не имеет никакого значения. А вот когда он жил в Чикаго, зима была похожа на тополиный пух на ветру, весна — на зеленый взрыв; лето несло с собой буйство света и горячее дыхание; осень походила на пьяного шута в ярком костюме, упавшего в грязную лужу На четвертый день Том получил извещение о том, что наконец-то может переехать в ту самую квартиру. Это оказалось сюрпризом — он знал…

В 1836 году в г. Альтоне журналист Лавджой за пропаганду идей аболиционизма был убит агентом рабовладельцев. Маркс дал положительную оценку передовым представителям аболиционистского движения и сочувственно отнесся к их деятельности, протекавшей в условиях террора и жестокого преследования. В статье "Аболиционистские демонстрации в Америке" Маркс писал: "Виндель Филипс, наряду с Гаррисоном и Дж. Смитом, - глава аболиционистов в Новой Англии. В течение тридцати лет он неутомимо и с опасностью…

— Нет, не боюсь, его нету, — ответил Мервухин. — Ну, зто свинство с твоей стороны! — Попрошу не оскорблять! — Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи. — Вот тебе святой крест, — сказал Мервухин, — я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей... — Какие же это служебные обязанности? Зажал у товарища три целковых... — Попрошу оставить меня в покое, господин Птоломеев. — Господа все в Париже, господин Мервухин. — Ну, и ты…

В ночь после совершения этого злодейства меня разбудил крик: «Пожар!» Занавеси у моей кровати полыхали. Весь дом был объят пламенем. Моя жена, слуга и я сам едва не сгорели заживо. Я был разорен совершенно. Огонь поглотил все мое имущество, и с тех нор отчаянье стало моим уделом. Во мне довольно твердости, дабы не пытаться изыскать причину и следствие, связать несчастье со своим безжалостным поступком. Я хочу лишь проследить в подробности всю цепь событий — и не намерен пренебречь ни единым, пусть…

Кент. Я не понимаю вас. Глостер. Зато мать этого молодца поняла меня с первого взгляда и получила сына в люльку раньше, чем мужа в дом. Вы меня осуждаете? Кент. Нет, если в итоге получился такой бравый малый. Глостер. У меня есть законный сын, сэр, на год с чем-то старше этого, который тем не менее ничуть мне не дороже. Хотя этот сорванец явился на свет без приглашения, мать его была красавица. Его рождению предшествовало много радостей, и я вынужден признать себя его отцом. - Знаешь…

Досталось от Шута и двум девчонкам, двум неразлучным подружкам, Лене Гречушкиной и Маше Колосниковой, которые вдруг взяли в привычку, обращаясь к Шуту, называть его исключительно по фамилии: «Послушай, Тряпишников» – и тому подобное. Впрочем, они всех одноклассников называли по фамилии, но Шуту эта манера обращения пришлась не по вкусу, и однажды, когда две неразлучные подружки были уличены учителем в том, что списали друг у друга классное сочинение… Они и до этого частенько списывали друг у дружки,…

На пароходе зажгли электричество и засветили на бортах сигнальные фонари. Из трубы валили длинным снопом и стлались за пароходом, тая в воздухе, красные искры. Вода казалась светлее неба и уже не кипела больше. Она успокоилась, затихла, и волны от парохода расходились по ней такие чистые и гладкие, как будто бы они рождались и застывали в жидком стекле. Луна поднялась еще выше и побледнела; диск ее сделался правильным и блестящим, как отполированный серебряный щит. По воде протянулся от берега к…

Под навесом низко стелющегося, зловещего тумана лежало море, желтое, мелководное, с бесконечными песчаными отмелями, без ряби, без движения, без жизни, море мутной, жирной, застойной воды. Жан Гитон шел, как обычно, слегка покачиваясь, прорезая густую сплошную массу этой воды и оставляя за собой легкое волнение, легкий всплеск, легкое колыхание, которые быстро затихали. Я разговорился с капитаном, коротеньким человечком почти без ног, таким же круглым и валким, как его корабль. Мне хотелось узнать…

— Добрый день, сударь. Как поживаете? Кавалье совсем не изменился. Он противился разрушающему влиянию времени, как старый дуб. Но Селеста, особенно за последние четыре года, стала неузнаваема. Она все еще была подвижна, но вся сгорбилась, согнулась в три погибели, и когда она стояла или шла, ее, казалось, так и клонит к земле. Старуха любила меня, всегда казалась взволнованной при встрече со мной, а расставаясь, неизменно повторяла: — Надо думать, сударь, уж последний раз видимся. И…