Классическая проза

Все туже вертелось точило, все чаще выскакивала из паза ось. Но сердитый взгляд отца теперь уже не пугал Андра. Он думал только о том, что скоро конец. Тогда он побежит к мочилам. Янцис не успеет выловить всю рыбу. И они все-таки поделят ее пополам. Наконец отточили. Осмотрев лопату, отец молча вскинул ее на плечо и пошел к дому. Андр бросил опасливый взгляд на дверь и уже двинулся было мимо сарая. Но сегодня ему не везло. В дверях вдруг появилась мать с кувшином воды, голова у нее была туго обвязана…

— На шляпки, на шляпки ей нужно! О господи! Клявы замолкают. Мимо хлевка, со стороны поля, идет Петерис. Жаркий, солнечный день, а он в полупальто, в забрызганных крагах. На плече винтовка. Запыленный, потный, не то издалека пришел, не то очень спешил. Отца и мать как будто и не замечает. Идет прямо в дом. Сначала мать, а потом и отец идут вслед за сыном. Мать без нужды начинает что-то переставлять на полке с посудой. Клява наклоняется к плите, словно за угольком — разжечь трубку. При этом…

Арнис, батрак из имения, гревший у печки спину, усмехнулся. — Пока ничего. Но скоро начнется… — Болтай больше… Слушать тебя не хочется. Нашел время шутить! — Вильперт, крестьянин с Даугавы, сердито сплюнул и прислонился к стене другим плечом. Ему тут же ответил неугомонный весельчак Краст: — Нытик ты! Ну, прямо дождевая туча… Когда ты в комнате, даже лампа тухнет и людей ко сну клонит… Хоть бы курить научился, что ли. И снова все смолкли. Да и говорили-то безо всякой охоты — голоса были…

— Вот бы сейчас хороший проливной дождь. Так и сказал. А что за этим крылось, пастор до сих пор не мог понять. Ясно только, что ничего хорошего эти слова не означали. А через некоторое время, когда пастор Акот принес святые дары в подвал имения к осужденным, которых должны были расстрелять следующей ночью, Сприцис Пагалниек даже не соизволил привстать при его появлении. Вместе с другими так и остался лежать, задрав ноги. Есть все основания сомневаться в том, что пятьдесят нагаек, которые он получил…

Пастор намазал гладко выбритое лицо кремом «Золотая серия» и еще раз посмотрел на себя в зеркальную дверцу шкафа. Что такое сорок лет для здорового, крепкого курземца! Правда, волос на голове осталось не слишком много, и когда они острижены наголо, то сразу заметно, что уши чуть-чуть велики и слишком оттопырены. В этом, конечно, повинна мать — в свое время поленилась повязывать ему голову платочком, чтобы уши росли правильно. Утро было чудесное. От кустов жасмина перед домом веяло таким ароматом,…

Но, опасаясь, какъ бы меня не заподозрили въ преувеличеніи, лучше не стану выдавать всхъ тайнъ этихъ часовъ. Крайне непріятно встрчать недовріе, когда стараешься придерживаться только правды: вдь именно это обыкновенно и подбиваетъ насъ на самыя фантастическія преувеличенія, чтобы доказать разницу между правдою и ложью. Положимъ, я лично никогда не поддавался этому соблазну: мшала твердость, внушенныхъ мн въ дтств правилъ. Сначала будешь преувеличивать съ досады, а потомъ это войдетъ ужъ въ привычку.…

В руках Шекспира даже мелкие детали одежды, такие, как цвет чулок мажордома или узор на платке жены, на рукаве молодого воина и на шляпках модницы, приобретают поистине огромную драматическую нагрузку, а некоторые из них целиком определяют действие той пьесы, в которой они фигурируют. Многие другие драматурги использовали костюм как средство, позволяющее непосредственно показать характер персонажа при его первом выходе, но едва ли им удавалось это сделать с таким блеском, как Шекспиру в образе щеголя…

— Ослабла у тебя память, — упрекнул незнакомец. — Из Сычовки сам. Вместе, можно сказать, по девкам бегали... Да чего?.. Жизнь ты мне под корень извел, вот что. Тут не забудешь. Филиппушка вмиг посерьезнел, поважнел, будто ему сказали невесть какую приятность, достойно поправил усы — жидкие, прокуренные, подстриженные со значительной овальностью, и со статуйным спокойствием стал долго смотреть на пришельца. — Никак Колюхов Федор? Нешто ты? — Я и есть,— подтвердил Колюхов.— Помнишь, стало быть?…

Пес был на месте. Он все так же картинно лежал в тени бетонных балок, привязанный к выпиравшему арматурному пруту. Хозяин его, и до этого не слишком бравый, теперь, разморившись на солнышке, и вовсе скис. Сидел на бетоне легко, но неподвижно, испитой и засаленный, и с ненавистью щурился на пеструю шумливую толпу продавцов и покупателей: время подходило к одиннадцати, а проклятую псину никто не брал. Покупали всё: никчемушних рыбок, пучеглазых и ненатуральных, брали вадрипанных голубей, вонючих кроликов,…

Из-за контузий отец, если выпивал, а выпить любил, или когда нервничал, начинал заикаться, а то и вовсе переставал говорить. — В-вот, в-возьми. М-малюй. — Он подал мне большой и тонкий альбом для рисования и коробочку красок с надписью «акварель». Подал просто так, будто это были самые обыкновенные вещи, будто мне каждый день доставались такие. И сразу маме: — Еще сутки п-придется ок-ко-лачиваться в этом г-гадюшнике. — И, уже не заикаясь, стал рассказывать ей фронтовой анекдот про поезда у немцев…

— И как это ты, Марья, выкручиваешься? — спрашивали бабы, устало лежа где-нибудь в неверном тенечке или просто посреди бесконечного свекловичного поля па горячих комочках взрыхленного их сапками чернозема. — Аль подрабатываешь по ночам? Мария пожимала плечами, грызла травинку и чему-то улыбалась, глядя в высокое сухое небо. Знала: не надо отвечать, только заведешь баб. Все заводными сделались, с пол-оборота заводятся. — Смеешься... А я уже сколько лет не смеялась, — не то упрекая, не то завидуя,…

— Расскажите, Захарыч, о «Чайке»… Все, что помните, расскажите. — Лучше, как отловим рыбку, тогда. А то рыба не любит разговору… Даром что рыба, а и в ей рассудок. — Да вы, Захарыч, тихо рассказывайте, она и не услышит. А потом мы как следует закусим и уж будем удить молча. — Разве что ежели тихо, — согласился Захарыч, видимо, несколько заинтересованный вопросом о закуске и бросая любопытный и умильный взор на стоявшую на корме корзинку, из которой торчала бутылка с водкой. — Может, и…

— Будьте повеселее, дядюшка! — Да с чего мне быть веселым? Разве с того, что живу в таком мире дураков? Празднуют праздники, когда к этим праздникам подходят все денежные расчеты, и на поверку выходит, что человек годом стал старше, а в кармане у него ни копейки не прибыло. Если бы у меня была своя воля, — продолжал он, — я бы всех вас, гуляк и празднующих шутов, повесил на одну осину. — Дядюшка! — Племянник! — По крайней мере, оставьте других в покое, если сами не хотите знать никаких праздников,…

Лязг железа в кузнице как будто проникал в мою кровь и приносил мне больше пользы, чем все лекарства. Я так привык к этому шуму, что музыка молотов, бьющих по наковальне, стала для меня необходимой, она напоминала мне о жизни. В бедной комнате, которую так оживляло шипенье мехов, ко мне вернулось душевное равновесие. Ток-ток, ток-ток — доносилось снизу, — словно веселый маятник отбивал часы моей работы. А когда кузнецу приходилось особенно трудно, он работал с какой-то яростью, раскаленное железо…

Императорская армия к началу мировой войны представляла стройное, гармоничное целое, покоившееся на прочном фундаменте двухвековой славы, закрепленной историей. Она была научно образована, втянута в работу и имела недавний опыт Японской войны. Армия была чужда политики. Ни офицеры, ни тем более солдаты и казаки политикой не занимались. Подавляющее большинство нас не разбиралось в партийных программах, не знало их лозунгов, путало октябристов с кадетами, мало интересовалось работой Государственной…

Став главным носителем японского модернизма, эта группа отчетливо противопоставила себя и движению пролетарской литературы, пользовавшемуся поддержкой либеральной интеллигенции. Одной из своих целей неосенсуалисты назвали создание так называемой чистой литературы (термин Андре Жида), то есть свободной от оков идеологии. Собственно, сам Ёкомицу вполне сочувствовал модному течению марксизма, и упрекал он пролетарских писателей не за их идеи, а за чисто литературные промахи: за упрямый реализм и — не…

И я сочувствовал Такаминэ, поскольку каким бы выдающимся ни был врач, в такой ситуации он обязательно ощутит волнение. Получив указания врача, медсестра обратилась к служанке графини: — Мы готовы. Не могли бы вы спросить графиню… Служанка сразу же поняла, о чем идет речь, и подошла к операционному столу. Почтительно обращаясь к графине, она склонилась в глубоком поклоне, ее руки касались колен: — Госпожа, сейчас вам должны дать лекарство. Пожалуйста, вам будет нужно лишь немного посчитать…

Утром я проснулся поздно; на веранде младший брат перед уходом на работу подрезал камышовке коготки. Отец наблюдал за ним и время от времени давал указания. Так и не ответив ни на одно из его замечаний, брат под конец облил птичьи лапки водой и повесил клетку на место. — Этой камышовке уже три года, она тоже старушка, — сказал он. — Если ей когти подстригать и не перекармливать, то она еще поживет, — сказал отец. Камышовка вдруг встрепенулась и запела: «Чек-чек, фю-ить-фюить, чек-чек, фюить-фюить».…

Замок, который запирается легко, как правило, устроен сложнее, чем тот, который запереть непросто. Точно так же и связь Кэйко с мужем могла показаться кому-нибудь со стороны результатом благополучного стечения обстоятельств, вызванного вполне очевидными причинами, но для них самих деликатная незначительность и хрупкий баланс сил притяжения и сил отталкивания в самом начале их отношений запечатлелись в памяти чередой ярких моментальных вспышек. А когда они наконец осознали, что происходит, их уже…

Когда Берта вернулась из Фондбо на машине Шоранов, господин Дегуи ужинал. Она поцеловала отца и скользнула к своему стулу; она была очень бледна, глаза ее сияли, а голова гудела от усталости. Господин Дегуи бросил внимательный взгляд на ее новое платье и заметил изменения в прическе. Молчаливый и удрученный, он продолжал мешать салат, сосредоточенно переворачивая листья, но щеки его внезапно залила краска. Берта попыталась развеселить отца. Рассказала, как провела день в Фондбо; после спектакля…