Классическая проза

И лошадь и всадник умчались, как ураган. Иньиго проводил их взглядом, пока они не затерялись в зарослях, потом оглянулся вокруг: все, как и он, были неподвижны и огорчены. В конце концов он воскликнул: — Сеньоры, вы все были свидетелями: я был готов умереть под копытами его коня, лишь бы остановить его. Я исполнил свой долг. С дьяволом не стоит храбриться. До сего места идет егерь со своим арбалетом, отсюда и далее — пусть пытается священник со своим кропилом. II — В последнее…

Нарушив свое упорное безмолвие, красавица сказала своему любимому глухим и дрожащим голосом: — Ты сам этого хочешь; это сумасшествие, которое тебя рассмешит, но не важно, я скажу тебе, раз ты того желаешь. Вчера я была в церкви. Был праздник Пресвятой Девы; ее образ, установленный на главном престоле на золотой скамейке, светился, как раскаленные угли; по всей церкви с дрожью распространялись, как эхо, звуки органа, а хор священников пел Salve, Regina. Я молилась, молилась, погруженная в религиозные…

Часто говорится о томъ, на какія великія жертвы способны нкоторыя женщины; по моему, принимая во вниманіе особенности женской натуры [1] , ничто не сравнится съ принесеніемъ въ жертву страстнаго желанія, въ которомъ участвуютъ тщеславіе и кокетство. Съ той минуты, какъ я узналъ скрытую сторону существованія этой женщины, благодаря причудливости моего нелпаго нрава, вс мои стремленія обратились къ одной цли: овладть этимъ чудеснымъ ожерельемъ и подарить ей его такъ, чтобы она не могла отвергнуть…

Архіепископъ кивнулъ головой въ знакъ согласія. Нкоторые изъ присутствовавшихъ узнали въ этомъ человк завистливаго органиста, врага маэстро Переса. Въ толп послышались негодующія восклицанія. Но тутъ раздался страшный шумъ на паперти. И нйствительно маэстро Пересъ явился. Его внесли въ церковь на кресл, блднаго и исхудалаго? въ толп чуть не дрались изъ-за чести поддерживать его кресло. Ни предписанія докторовъ, ни слезы дочери — ничто не помогло, ничто не удержало его въ постели. — Нтъ, —…

II Только что занялась заря на неб, какъ по всему Гомарскому селенію прогремли звонкія трубы графскаго отряда, и крестьяне, собиравшіеся большими толпами изъ окрестныхъ деревень, увидали разввающееся знаыя своего господина на самой высокой изъ крпостныхъ башень. Любопытные ожидали зрлища уже около часу; нкоторые услись по берегамъ крпостныхъ рвовъ; другіе взлзли на вершины деревьевъ, толпились по равнин, тснились на вершинахъ холмовъ; самые отдаленные зрители составляли цлую цпь вдоль большой…

Пока мы разговаривали, товарищи догнали насъ и собрались у подножья креста. Я объяснилъ имъ въ краткихъ словахъ, что случилось, и мы похали дальше. Приходскіе колокола медленно призывали къ вечерней молитв, когда мы слзали съ лошадей у самаго уединеннаго и скромнаго изъ постоялыхъ дворовъ Бельвера. II Красные и голубые языки пламени сыпали искры и вились вокругъ толстаго дубоваго отрубка, который пылалъ на тсномъ очаг; наши подвижныя тни, отражавшіяся на почернвшихъ стнахъ, то уменьшались,…

Анна Модестовна не вздрогнула, не обрадовалась — она задрожала внутренней и внешней дрожью, как перед болезнью. Она нагнулась, чтобы лучше видеть последние абзацы в самом уголке, и ещё пыталась протирать стекло и едва читала: «Но при косном царском режиме, далёком от интересов народа, его проекты не могли найти осуществления. Они были погребены в департаменте земельных улучшений, а то, что он уже прокопал — заброшено. Как жаль! — (кончал восклицанием корреспондент) — как жаль, что молодой энтузиаст…

И из каждых десяти воинов — девять ждали последнего своего утра. А и через Дон перешли наши тогда не с добра — кто ж по охоте станет на битву так, чтоб обрезать себя сзади рекою? Горька правда истории, но легче высказать её, чем таить: не только черкесов и генуэзцев привёл Мамай, не только литовцы с ним были в союзе, но и князь рязанский Олег. (И Олега тоже понять бы надо: он землю свою проходную не умел иначе сберечь от татар. Жгли его землю перед тем за семь лет, за три года и за два.) Для того…

Легко привести примеры, свидетельствующие о том, что между жанром и художественными достижениями писателя не существует прямой зависимости. Тот же американец О. Генри, наш Чехов, японец Акутагава Рюноскэ вошли в историю литературы именно как авторы рассказов. Склонность к малым прозаическим формам не помешала им творчески реализоваться, обрести широкую известность и устойчивую репутацию. Правда, все они пробовали выйти за пределы этих форм, испытывая своеобразный «комплекс жанровой неполноценности»…

Рыўер, дырэктар сеткі паветраных ліній, хадзіў узад і ўперад па пасадачнай пляцоўцы буэнас-айрэскага аэрапорта. Ён быў маўклівы: ніводзін з трох самалётаў яшчэ не прызямліўся — і дзень усё яшчэ таіў для яго небяспеку. Але прыходзілі тэлеграма за тэлеграмай, і Рыўер адчуваў, як з кожнай хвілінай менее вобласць невядомага, і ён, вырываючы нешта з лапаў лёсу, выцягвае экіпажы самалётаў з ночы на бераг. Падышоў службовец і перадаў Рыўеру радыёграму: — Паштовы з Чылі паведамляе, што бачыць агні Буэнас-Айрэса.…

— Ну, дык вось… Ён усё стукае і стукае па стале і не глядзіць на нас. — Справы дрэнь… Ён паціскае плячыма. — Паскуднае заданне. Але ў штабе настойваюць… Упарта настойваюць… Я пярэчыў, але яны настойваюць… Тут ужо нічога не зробіш. Мы з Дзютэртрам глядзім у акно — неба яснае. Я чую, як сакочуць куры: камандны пункт размяшчаецца на ферме, а аддзел разведкі — у школе. Лета, выспяванне садавіны і гародніны, выгульванне куранят, каласаванне збажыны — усё гэта ўжываецца ўва мне з думкай пра блізкую…

Вся беда в том, что мои мольбы помогли как мертвому припарки. Схватили моего молодца и потащили его по всем правилам, со всем парадом, в участок, как сам бог велел. Хотели и меня забрать, даже забрали, но сразу и выпустили. Чего они в самом деле будут меня держать? Ведь у меня в бумагах черным по белому написано, что я человек с правожительством, «обрядчик» в синагоге Бродского. Ну и рублевка, конечно, тоже пошла в ход, едно с другим, понимаете ведь. «Ладно, — говорят они мне, — господин «обрядчик»!…

А еще они рассказывают о бершадской девице и молодом человеке из Немирова, которые направились в условный пункт на смотрины. Пока они съехались, молодой человек стал сизым, как голубь, а девица потеряла все зубы. Из-за этого помолвка и не состоялась. Знаете, однако, что я скажу? Не люблю я богопольских остряков и не выношу их шуточек. Если я уж описываю что-либо, так только то, что вижу собственными глазами или по крайней мере что слышу от солидных людей, от коммерсантов. Например, я сам слышал…

— Какая там протекция! Они сговорились раз навсегда: коль скоро еврей, — принимать! Принимать — и никаких! — Да что вы говорите? Это серьезно? Или вы смеетесь над нами? — Смеюсь? Что я за пересмешник такой? Все трое переглядываются, будто желая прочесть, что у них написано на лицах. Но так как на лицах ничего не написано, мои двое спрашивают у третьего: — Погодите-ка, как вы сказали? Откуда вы? — Из Перещепина! — с некоторым раздражением отвечает тот. — Я уже три раза говорил вам: из Малого…

Посидели мы, посидели и поднялись: «Прощайте, реб Иоел». Это называется — поцелуй пробой и шагай домой. Вышли мы, а Фройка и заявляет: «Послушайте, не буду я Эфроим Кац, если не выдеру у этой псины сотенную на деражненских погорельцев!» — «Да что ты, Фройка, болтаешь? С ума спятил!» — «Какое вам дело? Раз я говорю — выдеру, значит выдеру, будьте покойны! На то я Эфроим Кац». И что же? Вот послушайте дальше. Дня через два едет реб Иоел Ташкер на ярмарку в Толчин. Едет и его квартирант Компаневич.…

Думаю, комментарии к этой истории излишни. Я лишь хотел познакомить вас с людьми, которых встречаешь во втором классе, доказать, что ехать вторым классом не следует, потому что там вы чужой, чужой среди своих. Но вот если вы едете третьим классом, тут вы как у себя дома. А что и говорить, если в вагоне одни только евреи! Тогда вам лучше, чем дома. Правда, третьим классом не так удобно, место надо взять с бою, и в вагоне шум, гам, толчея, галдеж; не поймете сразу, где вы находитесь и кто ваши соседи.…

Ну и что же? Кому какое дело, если соболевский житель стоит и разглядывает паровоз? Пусть себе стоит на здоровье. Так нет же! Должен найтись среди пассажиров священник из здешних мест, из Голованивска. Это недалеко от Гайсина. Нечего делать — вот и расхаживает священник по платформе, как все прочие, заложив руки за спину, и тоже останавливается перед паровозом. «Послушай-ка, Юдко! — обращается священник к еврею. — Чего ты здесь не видал?» Отвечает ему сердито еврей: «Почему это Юдко? Меня зовут…

И пошло. — Куда я еду? В Кодню. Слыхали про Кодню? Я тамошний, кодненский. Недалеко отсюда. Третья остановка. Это значит, отсюда еще три станции... Ну да! А там в Кодню надо еще часа полтора на лошадях добираться. Положим, это только говорится так — полтора, на самом деле это целых два, битых два часа с гаком, и то, если дорога хорошая и ехать в фаэтоне. Я уже заказал по телеграфу, послал депешу, чтобы выслали фаэтон на станцию. Для себя, думаете? Не беспокойтесь, я могу и шестым пассажирским на…

Вот в этих-то Сошмаках меня ласкали звонкими пощечинами, добрыми затрещинами, увесистыми подзатыльниками и нянчили так, что искры из глаз сыпались; из синяков я никогда не вылезал, и живот у меня постоянно сводило от голода. Ничто мне так не запомнилось, как этот голод! Голодным я на свет божий явился, и голод я терпел, сколько сам себя помню. Голод, сосет под ложечкой и тяжко мутит... Погодите!.. Живица... Знаете вы, что такое живица? На деревьях? Музыканты употребляют живицу взамен канифоли. Поверите…

— Как вам нравится Одесса? — говорю. — Опять холера! — Быть не может! — отвечает он. Меня это задело: как это «быть не может»? Перечитываю ему телеграмму из Одессы, напечатанную в моей газете: «Вчера заболело холерой 230, умерло 160. Толмачев приказал вызвать к себе всех старост еврейских синагог...» — и так далее. Сосед выслушивает меня и отвечает: «А вот посмотрим...» И шмыг носом в свою газету. Меня это взорвало. «Что же вы думаете, говорю, в вашей газете другие телеграммы?» — «Кто его знает»,…