Классическая проза

— И так же вечно это тревожное, ненасытное, жадное стремление к языческой наготе, — вставила она. — Но та любовь, которая представляет высшую радость, воплощенное божественное веселье, — эта не по вас, она не годится для вас, современных детей рассудочности. Для вас она несчастье. Когда вы захотите быть естественными, вы впадаете в пошлость. Вам представляется природа чем-то враждебным, из нас, смеющихся богов Греции, вы сделали каких-то злых демонов, меня представили дьяволицей. Меня вы умеете только…

Я открывал тебе всю свою душу, не желая ничего таить. Никогда не говорил я с тобою, как обычно говорят с любовницей, остерегаясь доверять ей до конца свои мысли: я отдавал себя целиком, не обдумывая своих слов. Вот. откуда эти длинные повести, эти причудливые истории, порождения мечты! Несвязные рассказы, оживленные случайным вымыслом, — их единственно сносными эпизодами были поцелуи, которыми мы обменивались! Если бы какой-нибудь путник заметил нас вечером случайно, проходя у подножья холма, как…

— Что стоитъ сегодня макрель? — спрашиваетъ она. — То же, что и вчера, — отвчаютъ ей рыбаки. — Ну и оставайтесь съ вашей макрелью! И Гунхильдъ направляется домой. Но рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильдъ вовсе не принадлежитъ къ числу тхъ, кто только притворяется, что идетъ домой. Она уже раньше не разъ уходила въ свою избу, не оглянувшись даже. А потому они кричатъ ей: — Эй, послушайте! пусть сегодня будетъ семь макрелей въ полдюжин, такъ какъ вы старая покупательница. Тогда Гунхильдъ…

Бенони жаль стало барышню. Онъ взглянулъ на небо и увидалъ, что дождь скоро перестанетъ. Тогда онъ сказалъ Роз, что готовъ услужить ей, если она не побрезгуетъ посидть попросту подъ горой. Они подошли подъ гребень кряжа, и тамъ оказалась настоящая пещера. — Да тутъ можно устроиться по-барски, — сказала Роза и пролзла поглубже въ пещеру. — Только бы еще твою «львиную» сумку, Бенони, вмсто сиднья… — Никакъ не осмлюсь, — испуганно отвтилъ Бенони. — Но если не побрезгуете старой курткой… — И онъ…

Около полудня я пошелъ зато къ дому Бенони Гартвигсена и представился хозяину. На барина я не похожъ былъ, — всхъ пожитковъ со мною только и было, что ружье да котомка съ кое-какою одеженкой; я и попросилъ пристанища въ людской Сирилунда — пока-что. — Ну, это мы, врно, уладимъ, — отвтилъ Гартвигсенъ. — Откуда вы? — Съ юга. Пробираюсь въ Утвэръ и Осъ. Зовутъ меня Пареліусъ; я студентъ. Впрочемъ, умю и рисовать и писать красками, если вамъ понадобится. — Такъ вы человкъ ученый, какъ видно. …

— Какъ васъ зовутъ? — Сарой. — Capa. — Потомъ:- нельзя ли мн получитъ чего-нибудь пость? Такъ васъ зовутъ Сарой? Скажите пожалуйста, — заговорилъ онъ снова, — не было ли когда-нибудь въ этомъ дом аптеки? Сара отвчала съ удивленіемъ: — Была. Только это уже много лтъ тому назадъ. — Такъ? Много лтъ? Да, я тотчасъ почувствовалъ это, какъ только вошелъ въ коридоръ. Я замтилъ это не по запаху, а просто почувствовалъ. Да, да. Когда онъ спустился внизъ къ обду, онъ ни единаго раза во все время…

Я беру лампу и иду туда. Прислушиваюсь, за дверью кто-то шепчется и по снгу ползаютъ взадъ и впередъ. Я стою цлую вчность, шопотъ продолжается, потомъ, кажется мн, неврные шаги удаляются. Все смолкаетъ. Я возвращаюсь и продолжаю писать. Проходитъ полчаса. Вдругъ я подскакиваю на мст, кто-то ломится въ парадную дверь. Не только, замокъ, но и засовъ съ внутренней стороны двери сломанъ, и я слышу шаги въ сняхъ у моей двери. Сломать его можно было только сильнымъ натискомъ нсколькихъ человкъ сразу:…

Дйствительно, оно такъ и было: новый учитель нравился Фредерикк. Онъ былъ родомъ съ церковнаго острова и окончилъ семинарію. Его отецъ былъ такой же обыкновенный рыбакъ, какъ и другіе, но кое-что заработалъ и былъ богатъ; на его сушилк постоянно висла навага и треска, а его кладовая была полна масла, сала и камбалы. Когда его сынъ вернулся изъ семинаріи домой, онъ сталъ пользоваться такимъ же уваженіемъ, какъ сынъ пастора, который былъ студентомъ; онъ носилъ баки котлетками, въ карман у него былъ…

Но Андреа смотрла на всхъ съ самымъ несчастнымъ видомъ и сла. И онъ началъ разсказывать. Онъ разсказывалъ цлый часъ; голосъ его звенлъ, казалось — дикое, величественное настроеніе овладло имъ, съ товарищами по путешествію происходили необыкновенныя приключенія. — Я вамъ все надодаю? — спросилъ онъ. — Нтъ, нтъ, — закричали вс и дамы, и мужчины. Но Андреа молчала. Онъ спросилъ: — Почему вы не отвчаете? Вамъ одной я разсказываю. Подождите, я вамъ разскажу еще. Человкъ, отъ котораго вы все…

— Можно перенести тебя? — спросилъ Іоганнесъ. — Разв я не могу этого сдлать? — сказалъ городской гость Отто, юноша конфирмаціоннаго возраста, и взялъ ее на руки. Іоганнесъ стоялъ и видлъ, какъ онъ перенесъ ее на берегъ, и слышалъ, какъ она поблагодарила. Тогда Отто крикнулъ ому: — Ну, ты посмотришь за лодкой, — какъ его тамъ зовутъ. — Іоганнесъ, — отвчала Викторія. — Да, онъ посмотритъ за лодкой. Онъ остался. Остальные пошли вдоль берега съ корзинками въ рукахъ на поиски за яйцами. Онъ…

Наконец явился Уокер. Туземцы сразу окружили его, стараясь завладеть его вниманием, но он грубо оборвал их и велел сидеть и помалкивать, не то, если будет шум, он выставит их за дверь и сегодня не примет. — А, Мак! — кивнул он Макинтошу. — Проспались наконец? Не понимаю, чего вы валяетесь в постели чуть не целый день! Вставали бы до света, как я. Лежебока! Он тяжело плюхнулся в кресло и утер лоб большим пестрым платком. — Пить хочется, черт подери! Он обернулся к полицейскому, который стоял…

Если бы Анастасио был хоть в какой-то степе ни философом, если бы ему была свойственна эта слабость, недостойная истинного кабальеро, – о! он пустился бы тогда в глупые размышления относительно символики Природы. Но вся его философия сводилась к одному строго практическому тезису, гласившему, что мир создан богом для человека, а человек создан для чести и что вся вселенная представляет собой огромный «Ковчег». Дойдя до здания, где помещалась редакция «Шмеля», он остановился, постоял перед дверью,…

Бывает время, когда таинственное кажется сердцу чем-то пространственным , достижимым только на белых пятнах географической карты; когда все темное и неведомое обретает мощную привлекательность. Долгие, пьянящие сны наяву во время ночных прогулок по городскому валу так близко придвигали ко мне те далекие страны, что, казалось, не хватает только решения добраться туда и вкусить их блаженства. Выражение «девственный лес» означало для меня такую жизнь, перед соблазном которой в шестнадцать лет устоять…

– Ах! – воскликнул Легран, – если б я знал, что вы будете здесь! Я так уже давно вас не видал; как же я мог предположить, что вы посетите меня в такой холод? Дело в том, что, возвращаясь сюда, я встретил поручика Ж… и имел глупость отдать ему насекомое, которое он и отнес в крепость; следовательно, невозможно видеть его прежде завтрашнего утра. Но останьтесь у меня ночевать, а с рассвета я пошлю за ним Юпитера. Удивительнее его вы ничего не видали. – Кого? Юпитера? – О! нет, – насекомого! Вообразите…

Говоря эти слова, Легран сел к столу, на котором лежали чернила и перья, но не было бумаги. Он начал рыться в ящике, но не нашел ни клочка. – Все равно, – произнес он, – этого будет довольно. И он, вынув из кармана жилета, что-то вроде засаленного куска веленевой старой бумаги, начал чертить на ней пером. Во все это время я сидел неподвижно у камина, потому что мне было все еще очень холодно. Когда рисунок Леграна пришел к концу, он передал его мне, не вставая с места. В эту самую минуту послышалось…

Внезапно звук и движение возвратились в мою душу – сердце беспокойно забилось, и в ушах моих отдавался гул его биения. Затем пауза – и все опять исчезло. Потом снова звук, движение и осязание как будто пронизали все мое существо, и за этим последовало простое сознание существования без всякой мысли. Такое положение длилось долго. Потом чрезвычайно внезапно, явилась мысль, нервический ужас и энергическое усилие понять, в каком я нахожусь состоянии. Потом пламенное желание снова впасть в бесчувственность…

Несмотря на все это, празднество было веселое. Вкус у принца был совершенно особенный. Он верно умел распределить цвета и ненавидел моду. В его вкусе было что-то смелое, дикое и варварское. Многие считали его сумасшедшим. Но царедворцы чувствовали, что это неправда. Стоило его послушать, повидаться с ним, чтобы увериться, что он с ума еще не сходил. По случаю пиршества принц присутствовал сам при уборке зал и убирал их по своему личному усмотрению. По стенам виднелись странные, прнчудливые фигуры,…

Несколько оттоманов и канделябр в восточном вкусе помещались в различных местах, а постель — брачная постель — была в индейском вкусе, низкая, из резного черного дерева, и с балдахином, очень похожим на погребальный катафалк. В каждом углу комнаты возвышались громадные саркофаги из черного гранита, вырытые из царских гробниц Луксора. Но главная странность заключалась в обивке комнаты. Стены, непропорционально высокие, были обтянуты сверху донизу тяжелой и на вид массивной материей, падающей широкими…

Мы получили сказанное разрешение без труда и отправились в улицу Морг. Это один из самых жалких переулков между улицами св. Рока и Ришелье. Дом было очень легко найти, потому что перед ним все еще стояла небольшая толпа, глазевшая с бессмысленным любопытством на его закрытые ставни. Он не отличался ничем от других парижских домов: тот же боковой вход с небольшою, стеклянною будкою для консьержа, все прочее тоже по обыкновению, но мы обошли кругом все строение, и Дюпэн всматривался в соседние дома…

Прислушиваясь или делая вид, что прислушивается к все возраставшему шуму в берлифицингских конюшнях, или, может быть, обдумывая какую-нибудь новую, еще более дерзкую проделку, барон не отводил глаз от огромного коня, самой неестественной масти, изображенного на обоях, и принадлежавшего якобы сарацину — родоначальнику враждебной семьи. Сам конь, на переднем плане, стоял неподвижно, подобно статуе, между тем как позади его выбитый из седла седок погибал от кинжала Метценгерштейна. На губах Фридриха…