Проза

Картошкин был худой, длинный управляющий Липок, небольшого именьица Струйских, лежавшего близ Луги, безнадежно и упорно влюбленный в Феничку. Она искренне злилась на насмешки Левушки и чуть не плакала от досады. Милая Феничка! Что-то она теперь? Что сестры, Зоя и Катя, и мамочка, проливавшая бесконечные слезы пред отъездом Левушки на войну. II Было студеное январское утро. В окопах разводили маленькие костры и грелись вокруг них, как могли. Говорили о том, что у «него», в нескольких…

Шпаргалка манжетная . Манжетная шпаргалка более удобна в смысл своей незаметности и отсутствия риска, но, как площадь для вписывания максимума данных необходимой науки, — она невелика, стеснительна и поэтому может содержать только самые необходимые для экзаменующегося термины. Лучший способ пользования манжетной шпаргалкой — задумчивое поднесение руки ко лбу, будто бы вы сосредоточенно обдумываете ответь. В это время и нужно быстро прочесть шпаргалку, отмечая в уме главное, но не обнаруживая…

— Это — они, я это знаю наверное… И конные… Разъезд, — снова произнес Костя. Хорошо было бы их живьем раздобыть. Пустите меня, Никанор Димитриевич, с нашими молодцами. Прикажите вызвать охотников. — Не спешите, Костя, не волнуйтесь. Наше не уйдет от нас. — Но ведь они же близко уже, в каких-нибудь ста шагах, вон там, за теми багряными кустами. И без бинокля видно. Лихомирко взглянул по направлению, указываемому юношей. Так и есть — что-то темное, какие-то черные фигуры шевелились за ближайшей…

Все это знал Евгений, когда шел просить благословения на свой брак с оперной певицей Поляновой, которую любил со всем пылом своих двадцати четырех лет. Как он предполагал, так и случилось. В мрачной, полутемной благодаря постоянно спущенным шторам, горнице (старуха Чаева не терпела яркого света) с огромным киотом, озаренным светом лампады, высокая, прямая, как стрела, с лицом старого иконописного письма, старуха Чаева выслушала очень терпеливо и внимательно младшего сына. Когда же смущенный этим…

До магазина было не более трех минут быстрой ходьбы, плюс три минуты на покупку и три минуты обратной дороги - итого девять. Девять было любимое число Макса. Он родился девятого января 1959 года. На тот момент, когда он вышел из подъезда своего дома в районе бостонской Ривьеры и направился вглубь микрорайона, ему было тридцать восемь лет и девять месяцев. Когда через день газеты сообщили о его исчезновении и поместили на второй странице фотографию, хозяин магазина, где Макс спрашивал в то утро…

— Вот это мило!.. — сказала она. — Знайте, мисс Бьюти, что английские кошки окутывают покровом глубочайшей тайны все естественные склонности, могущие нанести ущерб английской респектабельности, чуждайтесь всего непристойного (improper), применяйте ко всякой твари те же законы, которые бог вложил в свое творение, как сказал, помните, почтенный доктор Симпсон. Разве вам приходилось видеть, чтобы земля вела себя неприлично? Кроме того, разве вы не принадлежите к секте святых , которые по воскресеньям…

На следующий день в семь часов вечера я уже был в бальном костюме. Свидание вызывает во мне те же переживания, что и самый бурный контрданс, вот почему в этих случаях я всегда одеваюсь, как на бал. Явившись на площадь Пале-Руаяль, я заметил там какую-то группу людей; мне нужно было убить целый час, вот я и подошел поближе и дополнил это общество своей особой, обутой в узкие башмаки. Но едва я хотел обратиться к кому-нибудь с обычным вопросом вновь прибывшего, как на меня обрушилась мощная водяная…

Наконец, настает час, и глава шествует к театру, бросая взгляд, проницательный и как бы полный высокой мысли; предназначенное ему место охраняется благоговейно, ни один профан не отважится узурпировать его. Это место находится прямо под люстрой, если театр освещается газом, или несколько поодаль, если классическое масло циркулирует в скромных кенкетах [2] . Для зрителя, пресыщенного сценическими иллюзиями, для наблюдателя, который ищет чего-нибудь интересного не только в программе, — это место…

Всякий нотариус дважды побывал писцом, более или менее долгое время изучал судопроизводство; чтобы научиться предупреждать судебную тяжбу, не следует ли знать, как они зарождаются? Кто послужит года два писцом у стряпчего и притом не разочаруется в человеке, тот, наверно, не сделается ни судейским, ни нотариусом, ни стряпчим; он становится акционером. Из конторы стряпчего писец бросается в контору нотариуса. Понаблюдав, как играют договорами, он изучит, как их составляют. А если будущий нотариус…

Если уж пишут историю всех царствований, то следовало бы написать и историю всех кварталов: я уверен, что потомство от этого только выиграет, ибо в наших торжественных анналах, где описаны генералы, сражения, короли и министры со всеми прелестями хронологии, со всем жаром, присущим стилю «Монитера» [3] , обычно о ком-то забывают; и этот кто-то не кто иной, как Джон Буль англичан или Жак Боном французов; иными словами, этот кто-то и есть народ. Но какое разнообразие красок потребуется художнику,…

— Видишь ты ту молоденькую венгерку, которая сидит с пожилой дамой, очевидно, с матерью? — Вижу. — Ну-с… хочу я, значить, чтобы у нее был ребенок… Гм… От кого бы? Он осмотрел рассеянно все столы, и взгляд его задержался на каком-то господине, одиноко сидевшем в дальнем углу. — Вот от этого худосочного русского молодца! У него или слишком мало радостей, или очень много печени. Наградим его венгеркой, а? Я пожал плечами. — Венгерка так венгерка. Но слушай: как честный человек, за одно только…

И все время тупая тоска сжимала мое сердце, тоска ожидания, что вот-вот грянет условный звонок из директорского кабинета, звонок, от которого сердце мое медленно переворачивалось и ползло вниз в холодное море предстоящего ужаса — и я должен буду с бьющимся взглядом предстать пред спокойные стальные глаза грозного директора. — Готово? — Что, Арсений Михайлович? — То, что я просил. — Н… не совсем. Я половину только сделал. — Да? Очень жаль. Ну, Что ж делать. Дайте ту половину, которую вы…

Она путала их случайно и намеренно, сразу отделив упрямый вихор на макушке Николеньки от помадно-пасхальной головенки Жоржа. Они кружили вокруг храма Преображения, раскачивая цепи и давя скорлупу крашенок о пушечные стволы, ограждавшие соборный придел. Они щебетали, как весенние воробьи, без умолку и обо всем на свете. О беспорядках в корпусе и Аннен-шуле, о том, что будут делать через год, когда вырвутся, наконец, на волю, о прелестях юнкерской жизни, о дозволенном, наконец, скейтинг-ринге в Буффе,…

— Двести тысяч на мелкие расходы! — Спасибо вам! Эти разговоры повторялись почти каждый день — в зависимости от силы хронического насморка Акима Цыркунова. — Апчхи!! — Двести тысяч на мелкие расходы! В один из первых весенних дней Аким Цыркунов выиграл на свой билет двести тысяч. Выиграл так, как это обыкновенно делается — не прилагая к этому никаких усилий и даже ни разу не чихнув в этот знаменательный день, что, конечно, вызвало бы традиционную беседу о «двухстах тысячах на мелкие расходы»…

Кончив оба письма, Воскобоев потер с довольным видом руки, запечатал письма в конверты, написал адреса, наклеил марки и кликнул слугу. Слуга Прохор Желтухин был маленький подслеповатый человечек неопределенного возраста; губы имел тонкие, поджатые, и лицо нечистое, в угрях. Когда говорил, то смотрел в пол или в потолок. Серый цвет лица дисгармонировал с красным, как раскаленный уголь, носом. Казалось, что это, действительно, уголек, тлеющий под серой золой. — Вот, Прохор, — внушительно сказал…

— Не говори так! Не говори! Ты не умрешь. Что мы с твоим отцом без тебя делать будем? Доченька, что? — Жить… Девушка подняла глаза на заплаканное лицо матери. И вспомнила, как та переживала за нее, когда молния только попала. Как выхаживала, не спала ночами, сидя у кровати дочери. И как плакала, думая что она не видит. Девушка протянула матери вторую руку и прошептала. — Мама, я спущусь к врачу. Женщина с надеждой посмотрела на свою дочь и пошла прочь из комнаты, лишь на пороге она обернулась…

От напряженного положения протянутая рука Меньшикова стала затекать. Опустить ее сразу было неловко, и он сделал вид, что ощупывает карандаш, лежавший на подставке. — Странный карандашик… Таким карандашиком неудобно, я думаю, писать… Меньшиков опустился на стул, рядом со столом Розанова, и беззаботно заговорил: — А я сегодня тысячный фельетон написал. Ей-богу. Можете поздравить, Василь Васильич… Много написал. Были большие фельетоны и маленькие были. Да-с… Сегодня меня, впрочем, уже многие…

— Ага! Попался… Вы имеете разрешение на право ношения оружия? Обдирая убитую козу, Нарымский досадливо пожал плечами: — Чего вы пристаете? Занимались бы лучше своими делами. — Да я и занимаюсь своими делами, — обиженно возразил Акациев. — Потрудитесь сдать мне оружие под расписку на хранение впредь до разбора дела. — Так я вам и отдал! Ружьё-то я нашёл, а не вы! — За находку вы имеете право лишь на одну треть… — начал было Пров, но почувствовал всю нелепость этих слов, оборвал и сердито…

Это было до боли обидно. Я так расстроился, что дальше даже не мог читать статьи «О современном лиризме»… * * * Неприятное чувство сгладила другая статья: «В ожидании гимна Аполлону». Я человек очень жизнерадостный, и веселье бьет во мне ключом, так что мне совершенно по вкусу пришлось предложение автора: «Так как танец есть прекраснейшее явление в жизни, то нужно сплетаться всем людям в хороводы и танцевать. Люди должны сделаться прекрасными непрестанно во всех своих действиях, и танец…

В общем, жизнь улыбалась… II Но, как ни пошло это звучит, не переставая, в прочем, от этого быть правдой, жизнь не дает расслабиться ни на минуту, расставляя свои ловушки в самых неожиданных местах… Вот и тут не так уж долго жизнь только улыбалась. Поскольку существовала еще и Деби. И не просто существовала, а работала в основной комнате его лаборатории и попадалась ему на глаза по три раза в день, из головы же вообще практически перестала уходить. Ах, Деби, Деби. Она как раз была одним…