Проза

Эмили. И что в том плохого, когда выходишь замуж за вдовца? Попадись мне еще один, я и за него выйду замуж, лишь бы человек был хороший. Майор. Послушай, Эмили, ну не торопись же так. Ты меня все время на круг обгоняешь. Теперь пришла моя очередь сделать тебе предложение. Все, что от тебя требуется, это сказать «да». Эмили. Да я уже это практически сказала, так стоит ли на этом останавливаться? Майор. Э-э-э… (Смотрят друг на друга, потом страстно обнимаются.) На этот раз мы пришли к финишу…

– Должно быть, это так, если вы любите, чтобы одежда плотно прилегала к телу, – заметила она. – Однако у мышей оригинальное представление о комфорте. – Я вынужден был избавиться от нее, пока вы спали, – продолжал он. Затем залпом проговорил: – А избавляясь от нее, я оказался вот в таком… состоянии. – Ну что вы, избавление от маленькой мышки никак не может вызвать простуду, – воскликнула она с веселостью, которую Теодорик счел неуместной. Она явно что-то отметила в его неловком положении и теперь…

Дама приветствовала возвращение своего возлюбленного с гораздо большим облегчением, нежели то, которое она испытывала при расставании. Со смертью Джона Пеннингтона его вдова столкнулась с еще более стесненными обстоятельствами, и упоминание о Гайд-парке не появлялось более в ее записной книжке, где оно прежде фигурировало в качестве «титула учтивости» [1] на том основании, что адреса даны нам для того, чтобы мы могли скрыть свое местонахождение. Она, конечно, была теперь более независима, но независимость,…

Нам было невдомек, что за сотни лет до того, как начал строиться наш город, музыка человека, живущего на земле, которую мы так жадно слушали, эта песня человеческого сознания, души и тела, уже была реальностью. Мы не знали, что все неистребимое и восхитительное для нас уже запечатлено в симфонических ритмах, написанных великими музыкантами, нам казалось, что все происходящее вокруг и внутри нас – ново, потому что мы еще только пришли этот мир и были глубоко убеждены, что самые лучшие мгновения…

На костях одного мертвого тела зародилось, выросло и умерло другое. Тление и распад множества мертвых породили новые жизни, и вот теперь полюбуйтесь – одни разгуливают в цилиндрах и фраках, другие в – противогазах. Одни ведут разговоры, другие – мычат. Как этот не знающий удержу юноша появился на свет – я уже сказал, – долгая история, берущая начало ниоткуда и отовсюду; ни с того ни с сего, и очень даже с того; каждый раз, и ни разу; и, само собой, бесконечная, хотя миллионы его подобий умирают…

Нам четверым - водолазный бот. Катер этот принадлежал какой-то речной организации и ходил только в её пределах. Да и то, по причине ветхости, редко отрывался от причала. Управлял этим судном экипаж из двух человек. Капитан и механик, оба пенсионеры. От осознания возложенной на них ответственности за воспитание молодого поколения моряков, старички делали серьёзные лица и говорили правильные морские слова. Хотя в душе они наверняка проклинали начальство, приславшее им неизвестно зачем эту обузу в виде…

– Милый, если ты такой дурак… Не дурак, а просто идиот. Подумать только! Смеяться над ее платьем или, предположим, даже над выражением ее лица, и это после того серьезного разговора, который был у них накануне вечером по поводу этого таинственного путешествия в Цунику… Разве не походило их путешествие на военную экспедицию, на штурм хорошо укрепленного горного замка? Разве не было ее длинное платье главным оружием этого штурма? Так что же смешного в том, что она заблаговременно делала смотр…

Отважно преодолев речушку с предательским илистым дном, не забуксовав на противоположном крутом, влажном от всплесков волн берегу, шофер вырулил на узкий лесистый гребень и затормозил. Здесь вчера генерал наметил себе наблюдательный пункт. Панфилов, не покидая кабины, приподнялся, поднес к глазам бинокль. Впереди расстилалось горное плато, покрытое сероватым ковром полыни. То тут, то там колюче кустился шиповник и барбарис. Панфилов пристально и долго осматривал в бинокль долину, потом опустился…

– Вы обязаны ее остановить, – настаивал Джордж Вреж. – Один из вас должен это сделать. Разве можно, чтобы она упала в яму. Мы же ее Абгару уготовили, а не вашей маме. – Джаз, – обратился к другу Шаг Барекамян, – ты же не позволишь своей маме упасть в яму? – Поздно, – сказал Фасси Шимшамян. Они, затаив дыхание, смотрели, как миссис Шаке Шимшамян вот-вот угодит в западню, предназначенную для Абгара-Кукурузы. До ямы оставалось два-три шага. Они видели, как она смела левой ступней газеты и провалилась.…

— Он приедет поездом семь-пятнадцать, вот увидишь. «Графанола» заиграла «Милашку» в исполнении Никербокер-квартета. — Выключи ты эту штуковину, — сказала Сьюзен. — Она никому не мешает. — Мешает мне слушать. — Тебе не надо слушать, глаза-то у тебя есть, увидишь, как он придет. Сьюзен подошла и смахнула иглу с пластинки. Голоса затихли. Воцарилось невыносимо тягостное молчание. — Вот, — сказала Сьюзен, глядя на дочь. — Теперь я могу спокойно подумать. — Ну и что ты собираешься…

В тот день в торжественной обстановке в присутствии тысяч людей благодарная столица Чехословацкой Республики присваивала Маршалу Советского Союза Ивану Степановичу Коневу звание почетного гражданина Праги. По давнему обычаю, в честь этого события на стене ратуши полагалось прикрепить бронзовую доску. Ратуша на Староместской площади была разрушена, ее сожгли эсэсовцы во время уличных боев. Черные руины еще источали запах гари. Но на левом крыле руин сохранился кусок стены. Вот к нему-то и привинтили…

— Пожалуй, дальше мне лучше идти одному, — сказал он. — А то ребята еще не поймут. — Кажется, я тоже не очень понимаю, Боб, — сказала мисс Тейлор. — Ну как же, мы ведь друзья, — с присущим ему прямодушием важно произнес Боб. — Боб… — начала было она. — Что, мэм? — Ничего. Она пошла прочь. — Я буду в классе, — сказал Боб. И он был в классе, и следующие две недели оставался там после уроков каждый вечер, всегда молча, спокойно мыл доски, мыл тряпки, сворачивал карты, а она тем временем…

Продавец билетов не отрывался от мегафона — он лез вон из кожи, зазывая публику. В нашем цирке вас ждет лавина диковинных зрелищ: клоуны, верблюды, воздушные гимнасты. Не проходите мимо! Мы не прошли мимо. Купили у него билеты, затесавшись в толпу молодых и старых, щеголей и оборванцев. У входа стояла миниатюрная женщина с крупными, как рояльные клавиши, зубами, которая жарила лепешки-тако [3] и надрывала билеты, кутаясь в линялую шаль с блестками. Я понял, что это всего лишь крылышки мотылька,…

— Можно войти? — Как вам сказать… — растерялась она. — Ну, входите. Она повела его вверх по лестнице, в полутемное царство книг. Молодой офицер огляделся и сделал медленный выдох, а потом взял с полки первую попавшуюся книгу и прижал ее к носу, чтобы вдохнуть запах. Ему хотелось смеяться. — Не обращайте на меня внимания, мисс Адаме. Вы знаете, как пахнут новые книги? Переплет, бумага, шрифт? Это как свежий хлеб для голодного. — Он посмотрел по сторонам. — Вот у меня сейчас голод, только сам…

— Сердиться, черт, да кто тут сердится? — Вы, святой отец. Судя по вашему голосу, я проклят и сожжен еще до того, как начну говорить. Священник откинулся в скрипящее кожаное кресло, провел ладонью по лицу и встряхнулся. — Да-да. День жаркий. Я сегодня не в форме. Да я вообще не слишком. — Позже к вечеру будет прохладнее, святой отец. Вам станет лучше. Старый священник пристально вгляделся в завесу. — Кто здесь исповедуется и кто исповедует? — Ну конечно же вы, святой отец. — Ну…

Вечером мать читала нам по-немецки сочинения Фенимора Купера… «Кожаный чулок», «Следопыт», «Последний из могикан» запомнились на всю жизнь. Литература на русском языке в эти годы ограничивалась охотничьими рассказами Майн Рида, которые отец дарил нам. Эти приключения на суше и на воде в разных странах мне очень нравились. Потом к ним прибавились сочинения Жюля Верна в русском переводе: «Дети капитана Гранта, «Капитан Гаттерас». А еще позже, уже в начале школьных лет, — другие фантастические сочинения…

Одна из фрейлин, герцогиня де Ретц, наклонилась к больной и ласково позвала ее: — Ваше величество, ваше величество. Екатерина не ответила, но медленно открыла глаза. Немного рассеянно осмотрелась, потом попыталась вглядеться в лица присутствующих. Нет, сознание ее не покинуло. Несмотря на жар и болезнь, ее грозный взор, десятилетиями заставлявший трепетать всю страну, остался прежним. Она не удивилась, увидев ранним утром стольких людей в своей опочивальне. Екатерина знала, что все они собрались…