Проза

Во время путешествия нас сопровождала небольшая съемочная группа. Школа состояла из одного-единственного маленького помещения. В нем были окна, но без стекол. Дети восторженно приветствовали нас, и вскоре возник такой хаос, что учитель в конце концов перестал взывать к соблюдению строгой школьной дисциплины. Оказалось, что в школе мальчиков больше, чем девочек. Мальчики вели себя уверенно, были веселыми и озорными. Они хорошо смотрелись в своих школьных формах, хотя уже изрядно поношенных и залатанных.…

Директора на заводе считают тяжелым и крутым человеком. И хоть он, как заметила Галя, всегда справедлив, его боятся, с людьми он только начальник. И все. А может быть, людям этого мало? Последним на прием пришел директор Дома культуры Корзинкин. Кожа у него на лице удивительно свежая, нежная, как у девушки. И румянец так и пышет. И волосы как лен. Они такие мягкие и легкие, что взвиваются от малейшего дуновения. Он нравится Гале. — Вызывал? — спрашивает она. — Вызывал. —…

Он встал и прошелся по Каменной деревне. — Вы знаете, — сказал он издали, — если бы я жил неподалеку, я бы тоже ходил сюда строить улицы и острова. — Я не за этим сюда хожу, — сказала девушка. — Я жду здесь одного человека. — Он должен прийти сюда? — Нет, не сюда. Просто здесь никто не видит, что я его жду. — Но когда он приедет, вы его должны сюда привести. — Я уже и не знаю, приедет ли он. Проезжий человек остановился над обрывом и стал смотреть вниз, в таежную глубокую долину. По…

— Иногда мне говорят, что в моих рассказах мало светлого, — сказал я знакомому психологу. — Можно ли что-нибудь с этим сделать? — Ничего, — после некоторой паузы ответил психолог. И вот я лежу и думаю, что имел в виду психолог? Ничего не надо делать, потому что дело безнадежное, или потому что все нормально? Норма — статистическое понятие. А Крым — полуостров. Армия — Служил? — Служил. — Когда? — Давно. — Где? — В подпровинции Восточноевропейской провинции. — Что это?…

1926

Она любит смеяться, но не доверяет смеху других, она старается не проявлять инициативы и не вызывать смеха, боится, очевидно, поставить под сомнение собственное достоинство, вечно являющееся ее слабой стороной. Человек, боящийся оказаться смешным, никогда не может быть до конца веселым. Что женщина действительно может, так это смеяться, но шутка как таковая, клоунада сама по себе, эксцентричность, полная отдача богам смеха — это все не для нее. И еще — это, надо полагать, солидарность или недоверие…

1928

Лязг железа в кузнице как будто проникал в мою кровь и приносил мне больше пользы, чем все лекарства. Я так привык к этому шуму, что музыка молотов, бьющих по наковальне, стала для меня необходимой, она напоминала мне о жизни. В бедной комнате, которую так оживляло шипенье мехов, ко мне вернулось душевное равновесие. Ток-ток, ток-ток — доносилось снизу, — словно веселый маятник отбивал часы моей работы. А когда кузнецу приходилось особенно трудно, он работал с какой-то яростью, раскаленное железо…

Императорская армия к началу мировой войны представляла стройное, гармоничное целое, покоившееся на прочном фундаменте двухвековой славы, закрепленной историей. Она была научно образована, втянута в работу и имела недавний опыт Японской войны. Армия была чужда политики. Ни офицеры, ни тем более солдаты и казаки политикой не занимались. Подавляющее большинство нас не разбиралось в партийных программах, не знало их лозунгов, путало октябристов с кадетами, мало интересовалось работой Государственной…

— Браво! Браво, Алексей Фомич! Браво! Она не называла его иначе, как по имени-отчеству, не могла от этого отвыкнуть; и в то время, как он не перестал и на втором году супружества любоваться ею, она не перестала по-девичьи восхищаться им, художником-силачом. Здесь, в Симферополе, жил еще ее дядя Петр Афанасьевич Невредимов, в доме которого она выросла и которого называла, как и все ее братья и сестры, «дедушкой», а тому было уже теперь восемьдесят восемь лет. Он был весь белый; голова его тряслась…

«Нет! — закричала жена. — Круглый нуль — вот что я имею!» Профессор и не заметил, как его руки поднялись к шее жены, как он начал мять и давить ее горло. А жена толкала его в грудь, отрывала от себя, звала на помощь, кричала в открытое окно, пока с улицы не прибежали люди. Вечером профессор попросил у жены прощения, но не получил его. Жена развелась с профессором. Все прошло гладко, но профессору развод обошелся очень дорого, ведь он был насильником и никто не мог требовать от женщины впредь…

Разговор в том же духе набирал силу. Бебель пришел к выводу — и не последнюю роль сыграли в этом поглощенные бобы, — что многое, а может даже и все, уже написано и что сочинять по образцам легко, а оторваться от них ой как трудно. Фрау Абель, чья ироническая улыбка обычно не сулила ничего хорошего, кивала ему ободряюще. Они казались друг другу единомышленниками, хотя их единодушие возникло исключительно из-за совместно съеденных бобов. Маленькая фрау Бебель, внешностью и жестами походившая на преждевременно…

— И желание защищаться, — скромно добавил один из двух в купе прапорщиков — белокурый, узкоплечий, слабый на вид, однако с очень располагающей к себе внешностью. Впрочем, он тут же вышел из купе, притворив за собою дверь. — «Любую позицию» можно защищать только тогда, когда она по-настоящему мощная позиция, — эта поправка необходима, — улыбаясь, обратился непосредственно к артиллеристу поручик инженерных войск, сидевший рядом с интендантом, густобровый, сероглазый, куривший из небольшой трубки…

А блюститель, заглянув на полку в сенях, снял оттуда жестяную банку с клеем, сделал торжественно-строгое лицо и сказал понятому: — Вот, видишь: бомба! Понятой попятился с крыльца в испуге, Тереза ахнула, жандарм довольно ухмыльнулся в усы и поставил клей на прежнее место. Это веселое начало обыска обещало как будто, что в том же роде он будет проведен до конца, однако кое-что в комнате Владимира Ильича, особенно же в его письменном столе, остановило внимание вахмистра и заставило его задуматься.…

— Лови! — сказал Медоуз, бросая голубя в руки Джо-Боба. — Оторви ему башку, а я последнего поищу! Раненая птица взлетела, словно бейсбольный мяч, но в воздухе ожила, замахала крыльями, полетела к нам. — Ах, сучий потрох! — взревел Медоуз, вскидывая ружьё и целясь. — Не стреляй! — крикнул Максвелл, и мы оба бросились на землю. Дважды прогремел браунинг — убитый голубь хлопнулся рядом со мной. Я тут же навалился на него, боясь, что птица снова оживёт и Медоуз…

Баронесса знала все могущество княжны Мими и страшного ее судилища; хотя чистая, невинная, холодная, уверенная в самой себе, она и не боялась его преследований: до сих пор избегать их помогали ей самые обстоятельства жизни; но теперь баронесса находилась в весьма затруднительном положении. Границкий, с которым она только что танцевала, был прекрасный, статный молодой человек, с густыми черными бакенбардами; он почти всю свою жизнь провел в чужих краях, где подружился с братом баронессы; брат баронессы…

– Згода, – і ён паклаў трубку, устаў. За акном ляжаў у ручаінах дажджу Уладзівасток. Віселі над усім нізкія-нізкія грыфельныя хмары. Такія нізкія, што сопкі да паловы хаваліся ў іх, і здавалася, што горад таксама пацее пад шэрай коўдрай. Парка. Мокрая задуха. Свінцова блішчыць Залаты Рог. Дамы, дрэвы, сілуэты караблёў – усё размытае, як на японскіх гравюрах. У доме на рагу, на першым паверсе, свеціць праз акно залацістым пузам каралеўскі пінгвін. Там нейкі музей. I сумна, мусібыць, гэтаму пінгвіну…

— Барин, барин! Георгий убил Зоицу! — Что такое? Как убил? Каким образом? — спросил Липранди. — Ятаганом убил наповал! Извольте посмотреть. Встревоженный Липранди выбежал. Зоица лежала мертвая, распростертая подле крыльца. Ятаган по рукоять под самым сердцем. Арнаут Георгий, закрыв лицо руками, стоял над ней. — Георгий! — крикнул Липранди, — что ты сделал? Разбросив вдруг руки, бледный, Георгий обвел кругом помраченный взор. — Делайте со мной что хотите! Я убил Зоицу! — отвечал он. …

За гладкими каменными лицами этих истуканов нередко скрываются лабиринты трещин и пустот, в которых селятся разного рода птицы. Джозеф Лэвендер. «Остров Пасхи» На его памяти в Вене ни разу не было такой холодной зимы. Каждый раз, когда открывалась дверь и в кафе влетало облако холодного воздуха, он слегка ежился. Долгое время никого не появлялось, и Зигмунд успел впасть в легкую старческую дрему, но вот дверь снова хлопнула, и он поднял голову. В кафе вошло двое новых посетителей – господин…

г. Запорожье