Проза

Лузина еще раз прочла фразу, вызвавшую у нее сомнения, и зевнула. «Как хочется домой!» Она взяла следующую работу и взглянула на титульный лист. «Новикова… Ну, эту можно и не проверять». Лузина поставила Новиковой пятерку и стала бегло просматривать остальные работы. Проверка сочинений обычно не отнимала у нее много времени: способности всех своих студентов она давно оценила. Правда, не все они были согласны с ее оценкой, однако ж не дерзали доказывать Лузиной свою правоту — та не любила менять свое…

Впрочем, сравнительным анализом временных и пространственных складок занимается раздел особой науки, а именно ’патафизики, основы которой в начале прошлого века изложил доктор философии Фостролль, или, как его еще иногда называют, Фаустролль, а дальнейшее развитие дали такие ученые, как Хинц, Финке и Рецмайер. Эта наука изучает свойства воображаемых решений и законы, управляющие исключениями, то есть является наукой универсальной. Помимо прочих явлений ’патафизика изучает связь времени и пространства…

«Вот и весь праздник», — подумала Елена Сергеевна и с нотками раздражения сказала: — Тебе совсем нельзя пить… Опять мешки под глазами и весь постарел сразу. — Не сразу, не сразу, матушка, — усмехнулся Дмитрий Всеволодович. — Зато ты так расцветаешь, что Лева с тебя глаз не сводит. — Фу! — с сердцем сказала Елена Сергеевна, вставая. — Как тупо ты остришь! — и снова стала собирать посуду. — Оставь до утра, — примирительно проговорил Дмитрий Всеволодович. — И так утомилась. — Не бойся,…

Затем Мокрый резко кинул зажигалку к стене избушки. Бензин вспыхнул, и уже через несколько минут весь домик был объят пламенем. Однако Мокрый не спешил к машине — была у него страсть полюбоваться творением рук своих. Теперь, схоронившись за выступом церковного крыльца, он наблюдал, как из соседних домов повалил народ. Вскоре чуть ли не половина посёлка собралась поглазеть на пожар. «Чёрт! Откуда только повылезали?! — удивился собравшейся толпе Мокрый. — Кранты мне — посекут еще». Однако все были…

— Упаси Аллах, дочка. Никто не припомнит, чтобы хаджи выставлял свою кандидатуру на каких-нибудь выборах, но известно, что отец его, старый хаджи аль-Миниси, баллотировался в Национальное собрание. Еще вспоминают, что, когда в деревне ад-Дахрийя был убит Хаджи Мансур Абуль Лейл, закадычный друг хаджи Хабатуллы, хаджи очень горевал. Молчание его, когда он узнал о случившемся, было страшнее любых проявлений скорби. — Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся. Долгое время хаджи Хабатулла…

Очевидно, он и ее очень любил, и она хорошо помнила об этом, но говорить не хотела или не могла. Скорее всего не могла; она сгорбилась как-то, морщины на лбу обозначились еще резче, пожелтевшие веки быстро, быстро моргали… — Ну, а что же произошло, когда вы вместе поехали за сеном? Романова выпрямилась, влажные глаза ее сверкнули, и она снова засмеялась. — Вот смеху-то было, пани… ха-ха-ха… Запряжет, бывало, Роман пару сытых, холеных лошадей, блестящих, как атлас, привяжет колокольчик к дышлу…

Сол Стейн — человек удивительный не только в творческом, но и в личном плане. Достаточно сказать, что у него семеро детей, двое из которых, дочь и сын, живут на Манхэттене. Сын четырнадцать лет проработал в Мировом торговом центре. Вот что написал Сол Стейн в эссе, опубликованном в журнале «Огонек» через три недели после трагедии: «Утром 11 сентября он был в своей квартире, в двух кварталах от Северной башни, которая приняла первый удар. Проснувшись, он сказал своей подруге, что ему как-то не…

Алмазная роса еще сверкала на траве и кустах усадебного двора, который был погружен в тишину и, хотя его населяли птицы и животные, казался пустынным. Отсюда уже все ушли на работу. Широкие ворота хлева, конюший и овинов были плотно закрыты, лишь кое-где из трубы поднимался столб дыма, позолоченный солнцем, да оставшаяся дома хозяйка, выйдя на порог, выплескивала из ведра помои или мыльную воду на росистую траву или громко сзывала кур, чтобы бросить им горсть отрубей, каким-то образом уцелевших с…

— Послушай, Аксель! Это Равель. Концерт для фортепиано соль мажор! Подожди, сейчас начнется вторая часть! Мама знает все музыкальные произведения в мире, думаю я и не понимаю, почему она сама не стала музыкантом при ее музыкальных родителях. Отца я в детстве вижу всегда только на втором плане. Он не возражал против того, что я так сильно привязан к маме. Поет отец, как ворона каркает, но очень ценит ту музыку, которой мама, а потом и я, заполняем наш дом. В последние годы я становлюсь для…

Она посмотрела на меня и, видимо, оценила мой возраст. Я съежился, но понять что-нибудь по ее лицу было нельзя. — Но я, конечно, намного моложе того старика, — сказал я и, уже произнося это, понял, что сморозил глупость. Выходило теперь, будто я решил за ней приударить, а это, если уж делаешь, нужно обязательно скрыть. И вот, пожалуйста, лицо ее стало непроницаемым и теперь напоминало запертые ворота в американском посольстве. Я откусил от сэндвича, чтобы скрыть смущение и выиграть время. …

Последний такой продолжительный поход был у него несколько лет назад, когда две девушки из Гранд-Маре, которых он отвез в Мьюнисинг, бросили его там после того, как он немного перепил в баре «Корктаун» и спустился по травянистому склону возле пристани, чтобы вздремнуть. Он думал, что сильно любит одну из них, с невинным именем Мэри, родом из Детройта, и это она, с ее темным прошлым, угнала его фургон, чтобы провести выходные в Айрон-Маунтине. Так глубоко огорчило и рассердило его это предательство,…

Это — вторая часть моего огорчения. И первую-то — намек сестры на то, что труд моей жизни ничего не стоит, поскольку подлинным значением обладают наши мечты и видения, а не мелкие биографические подробности, — трудно было переварить, но вторая была еще горше. Накануне на утреннем рейсе «Американ эйрлайнз» (у меня налетано пятьсот тысяч Льготных Километров!) я взял журнал авиакомпании — и хлоп! Передо мной фотография Синди в статье, озаглавленной «Женщина многих цветов». Если быть точным, их у нее…

И пока он пропускал через свое нутро эти такие сладкие минуты, усиленные белоклювым катализатором молдаванского разлива, поднималась и опускалась равномерными приливами внутри него горделивая волна за свое жизненное везенье на зависть козлорогим мужикам, в пику прочим неудачникам по бабьей части: не той, от какой на каждом углу откусить можно по легкой да сплюнуть после нужды, а по истинной, по человечьей, с теплым духом и добрым словом, с робостью для мужа и защитой для детей, с веселостью для семьи…

Так вот, к чему это я этот разнобой затеяла? Плавно иду назад, обратно к жилью, что снимаем на троих с Зеброй и Мойдодыром. Про палаты и парламент я знаю из воскресных «Парламентских часов», когда после субботы отсыпаюсь, как вернусь — это как раз около трех дня, когда он идет, а до работы ещё рано, до точки. Нинулька-Мойдодыр тоже, как и Зебра, телевизор не очень, просит только обычно потише, потому что голова. А я отвечаю, что, Нинуль, мол, в голову кроме порошка и минета нужно еще чего-нибудь…

Здешняя улица Мопра имела двойной лик: по одну сторону — частные, бревенчатые и каменные домостроения с прилепившимися хозпостройками, по другую — продолговатые бараки, щитковые, внутри стен — опилки и древесный мусор. На месте бараков недавно стояли крепенькие дома частников, но их снесло сокрушительным пожаром, и погорельцам на скорую руку соорудили убежища на три семьи: печное отопление, проходная кухонька на пять метров да горница, а коридор и уборная — общие; за бараками — огородцы и дровяники-сараи.…

— Да, восемьдесят лет... Восемьдесят — ну и что? Слуха-то она еще не лишилась. Шептаться за дверями! Корнелия — вот она вся тут. Всегда секретничает на людях. А ведь деликатная и добрая. Корнелия верная дочь — в этом вся ее беда. Верная и добродетельная. — Уж такая верная и такая добродетельная, — сказала бабушка, — что выпороть бы ее как следует. — И она представила себе, что порет Корнелию, порет со знанием дела. — Ты что-то говоришь мама? Бабушка почувствовала, как лицо у нее стягивает…

Он встал, ощупал грудь — всё работало. Одежда была той же — белая майка и старые растянутые спортивные штаны, которые все для краткости называли просто «спортивные». Но ощущение, что всё в порядке, не приходило. Это не мог быть ни вытрезвитель, ни комната у кого-нибудь из друзей. Жень Женич чётко помнил, что было вчера, и где, и как он заснул. Вчера был его день рождения, мужики во дворе отметили, как полагается, а потом они вдвоём с кумом Славиком сели выпивать дома, под футбол. Славикхильнул…

И вот прошло много лет. Давно уже любознательная бабушка лежит на деревенском кладбище. Молодые березки, посаженные на ее могиле, уже разрослись большими деревьями. Священник отец Петр тоже умер. Не знаю, жив ли Иван Петрович? До сих ли пор обитает он в Дворянской улице? Или переехал на Литейную, обзавелся лысиной, каретой, связями и важностью?.. А мне, между тем, довелось пожить в Петербурге, довелось увидеть и Петербургскую сторону и Дворянскую улицу. Сравнив существенность с моей прежней мечтой,…