Проза

— Да, да, конечно, — спешит согласиться Надежда Константиновна. — Околоточный рассказывал, — продолжает хозяйка, — что сам пристав интересовался, откуда завелась у него в околотке дочка Онегина. Околоточный даже и не слыхал, что жил на свете знаменитый Евгений Онегин. — Я тоже не слыхала, что он жил. Это пристав выдумал, — говорит Надежда Константиновна и с тревогой думает, что по такому паспорту долго не проживешь. Угораздило же товарищей добыть ей паспорт на имя Прасковьи Евгеньевны Онегиной.…

В руках Шекспира даже мелкие детали одежды, такие, как цвет чулок мажордома или узор на платке жены, на рукаве молодого воина и на шляпках модницы, приобретают поистине огромную драматическую нагрузку, а некоторые из них целиком определяют действие той пьесы, в которой они фигурируют. Многие другие драматурги использовали костюм как средство, позволяющее непосредственно показать характер персонажа при его первом выходе, но едва ли им удавалось это сделать с таким блеском, как Шекспиру в образе щеголя…

— Мне кто-то составит компанию? — Он чуть выкатил глаза. — Нет, нет. Просто в «Икее» были скидки на двухъярусные кровати, я и не устоял. Как спалось? — Отвратительно. Можно сказать, я вообще не спал. Голова раскалывается. — А тебе бы самое время отоспаться. — Я покачал головой. — Сколько ты обычно спишь, Роберт? В смысле, в будни? — Можно что-нибудь поесть? — Конечно. — Я откашлялся — привычка у меня такая. — Чего ты хочешь? …

Как у нее давно заведено, Винни проскальзывает на свое место и расстегивает сапожки. В одних носках становится на сиденье и открывает шкафчик наверху (роста в ней всего пять футов с небольшим, так что иначе не дотянуться). Достает оттуда две подушки и синий плед, бросает их на соседнее кресло, рядом со своей сумочкой и журналами, тем самым деликатно заявляя на кресло свои права — на случай, если место ничье, а скорее всего, в феврале, да еще в середине недели, так оно и есть. Засовывает в шкафчик…

Если вы видите вот самые эти слова, — значит, увы, не получилось. Иногда такое будет происходить: вы увидели текст и не успели достаточно быстро отвернуться. Что ж, попробуем другие методы. Например: • Посмотрите на текст, как на предмет. Не замечая букв. И слов. Оцените его длину. Если вы чувствуете, что для вас он длинный,  — не читайте его. С чистой совестью отложите прочь. Есть много хороших текстов гораздо короче. Например, производители готовых завтраков пишут на коробках массу занимательных…

Я смиренно опустила глаза. — Нет, не прошла, тетя Валя. Можно мне пожить дня два, пока перевод не придет из дома? — Уезжать, что ли, не на что? — Не на что, — слукавила я: в сумке у меня лежало двадцать пять рублей. — Вот все вы такие! Промотаете денежки, а родители — высылай. Мне что, жалко? Живи! Я горячо ее поблагодарила. Итак, два дня на раздумье я выгадала. Теперь можно было ехать к Соньке. Сонька Маневич, моя подруга, поступала не куда-нибудь, а в политехнический институт на энергетический…

Мальчик замирает, мгновение смотрит на нее и убегает прочь. – Мама, мама, – кричит он, – у нее в мешках одежда! V Вскоре она опять на улице. Старая женщина с двумя мешками.

Так как сама соседка говорить не могла, мне все рассказала мать. Шестнадцатилетняя дочь соседки шла их школы. И на автобусной остановке ее сбил джип. Сами понимаете, кто был виноват. Но за рулем был — как там любят говорить? — новый русский. Конечно же, ему ничего не сделали. Я был слегка ошарашен, потому что еще недавно видел эту девчушку. Вы знаете, как это бывает, когда не верится в чью-то смерть. Удивлены? Ах да, вы же меня зверем считаете. Напрасно. Даже такой зверь, как я, не может привыкнуть…

— Алкоголизм? Ну, об этом, полагаю, вам нечего беспокоиться! — со смехом отмахнулся доктор. — Желудок у вас в порядке, кишечник — тоже. Вы же, в конце-то концов, всего два-три раза в день выпиваете… А когда я сказала, что никак не могу бросить, он поднялся и потрепал меня по плечу. — Я уверен — это у вас чисто временная тяга. И запомните — Иисус утверждал: немного вина полезно для здоровья, — сказал он. — Я вам кое-какие витамины выпишу. Просто постарайтесь…

— Говорите вразумительно! — резко оборвал его доктор Кин. Вид у него был раздраженный. — Родился ребенок? — пробормотал мистер Баттон с мольбой. Доктор Кин нахмурил брови. — М-да, пожалуй… я бы сказал… в некотором роде. — Он опять посмотрел на мистера Баттона странным взглядом. — Как жена? Благополучно? — Да. — А кто у нас — девочка или мальчик? — Оставьте меня! — закричал доктор Кин, окончательно потеряв самообладание. — Сделайте милость, разбирайтесь сами. Безобразие! Последнее…

От последнего одиночества спасло Варшавского, как и многих его сверстников, то, что ему удалось встретить среди современников родных по духу и возрасту людей. Частично эта тема и нашла свое отражение в книге Варшавского «Семь лет», вышедшей в Париже в 1950 году. Но там эта тема составляет лишь скрытую от глаз основу повествования, в целом посвященного переживаниям автора во время Второй мировой войны. В 1939 году Варшавский вступил в ряды французской армии, был вскоре награжден орденом за храбрость,…

Из выкрашенного в оранжевый цвет дома напротив с железной вывеской «Миндевское сельское общинное управление» вышли кмет, полевой сторож и старший полицейский. Все трое направились к корчме. Корчмарь, шепнув что-то мальчишке, мгновенно скрылся за дверью, ведущей на задний двор. Через минуту серые шаровары и синяя куртка кмета появились на пороге. Следом вошли сторож и старший полицейский. Один из парней растолкал своих товарищей. Игрок, которого Костадин так упорно разглядывал, вскочил, повернулся…

— Ослабла у тебя память, — упрекнул незнакомец. — Из Сычовки сам. Вместе, можно сказать, по девкам бегали... Да чего?.. Жизнь ты мне под корень извел, вот что. Тут не забудешь. Филиппушка вмиг посерьезнел, поважнел, будто ему сказали невесть какую приятность, достойно поправил усы — жидкие, прокуренные, подстриженные со значительной овальностью, и со статуйным спокойствием стал долго смотреть на пришельца. — Никак Колюхов Федор? Нешто ты? — Я и есть,— подтвердил Колюхов.— Помнишь, стало быть?…

— Ты что, дурак?— спрашивает она. Виталька молчит. Ему не то что ответить, ему дохнуть трудно. — Нет его! — почти кричит женщина. — Сколько раз я тебе говорила: нет и не будет. Ясно? Не бу-дет! И не смей больше приходить. Никогда! Она захлопнула дверь, и Виталька слышал, как она на чей-то вопрос ответила, что приходил тут один дурачок. Когда он вышел, мальчишек у подъезда не было, они играли в войну уже возле самых школьных окон. Виталька не пошел к ним, а через площадь вернулся…

— Здорово, Андрюха! Провожаешь кого? Наших не видел? — протиснулась к нему с мешком в оберемье Прасковья Васильева, односельчанка, низкорослая и присядистая, как квашонка, туго обтянутая плюшевой тужуркой. — Сам еду, — сказал Андрей. — Вот беда, билетов нету, — пожаловалась Прасковья. — Утре уже не было. Кого делать? К заводу пойдем, ли че ли? — А то куды еще? — невольно ответил Андрей. Кого уж меньше всего хотел бы он видеть сегодня, так это Прасковью, сплетницу ту еще! Непременно запустит…

Пес был на месте. Он все так же картинно лежал в тени бетонных балок, привязанный к выпиравшему арматурному пруту. Хозяин его, и до этого не слишком бравый, теперь, разморившись на солнышке, и вовсе скис. Сидел на бетоне легко, но неподвижно, испитой и засаленный, и с ненавистью щурился на пеструю шумливую толпу продавцов и покупателей: время подходило к одиннадцати, а проклятую псину никто не брал. Покупали всё: никчемушних рыбок, пучеглазых и ненатуральных, брали вадрипанных голубей, вонючих кроликов,…

И все-таки, подумалось Владимиру Антоновичу, это плохо, когда человек попадает на допрос вот, в такую конуру. Посиди в этом ящике три часа — и захочется наплевать на все. Особенно если впереди, как ни крути, маячило большее или меньшее наказание: станет все равно, дадут год или сто лет. Из повседневной практики Владимир Антонович знал, что любой проступок, не говоря уже о преступлении, если становится, выражаясь старомодно, достоянием гласности, предполагает наказание не только преступившему, но…

Из-за контузий отец, если выпивал, а выпить любил, или когда нервничал, начинал заикаться, а то и вовсе переставал говорить. — В-вот, в-возьми. М-малюй. — Он подал мне большой и тонкий альбом для рисования и коробочку красок с надписью «акварель». Подал просто так, будто это были самые обыкновенные вещи, будто мне каждый день доставались такие. И сразу маме: — Еще сутки п-придется ок-ко-лачиваться в этом г-гадюшнике. — И, уже не заикаясь, стал рассказывать ей фронтовой анекдот про поезда у немцев…

— И как это ты, Марья, выкручиваешься? — спрашивали бабы, устало лежа где-нибудь в неверном тенечке или просто посреди бесконечного свекловичного поля па горячих комочках взрыхленного их сапками чернозема. — Аль подрабатываешь по ночам? Мария пожимала плечами, грызла травинку и чему-то улыбалась, глядя в высокое сухое небо. Знала: не надо отвечать, только заведешь баб. Все заводными сделались, с пол-оборота заводятся. — Смеешься... А я уже сколько лет не смеялась, — не то упрекая, не то завидуя,…