Русская классическая проза

- По радио передают ваше произведение "Хобот". - Как? - удивился я. - "Хобот", - повторил сосед и удалился. Я точно знал, что никаких "хоботов" не писал. Так что же это могло быть? Я включил радио, но пока шарил по эфиру, искомая передача подошла к концу и диктор сказал: - Мы передавали отрывки из романа Этель Лилиан Войнич "Овод". Сначала моего отца, а потом меня многие люди подозревали в авторстве или родстве с автором "Овода" и только одна женщина, кассир в Хабаровском аэропорту имела…

Моряк считал, загибая пальцы и разглядывая их с преувеличенным вниманием. Джаз заиграл что-то меланхолическое, несколько парочек задвигалось по дощатой палубе. - Ты меня с логики не сбивай,- неизвестно кому говорил моряк. Потом он встал и пригласил Галю. Илья Андреевич не успел опомниться, как Галя уже танцевала с моряком, и Илья Андреевич совершенно забыл, как это случилось. Возможно, он даже сам сказал "пожалуйста". Он сидел, мучимый неясным еще, но неприятным чувством, и смотрел, как…

- Ну, не кричите! Прошу понять: врачи не делают ни чудес, ни фокусов. Помню, как неприятно поразило меня его дальнейшее поведение; он обращался с мальчиком так, что напомнил мне описания шаманства: громко шмыгая носом,- его привычка в затруднительных случаях, в моменты смущения,сидя в кресле, отчаянно дыша дымом папиросы, он заставил больного бегать по столовой, потом, зажав его в коленях, начал говорить с ним о каких-то детских пустяках, пощекотал под мышками, заставив мальчугана визжать. Мать…

Ты мрак моей души! И запылал я страстно, И стал безумно храбрым, И ныне гордо пахну Палёною щетиной. С истинным почтением Семен Ястребов". И много других знаков внимания получал писатель от "публики". А чёрт, верный спутник писателя, смеясь, подсказывал ему: - Не смущайся, дурачок, ведь это по заслугам тебе, ты для публики как молодая любовница расслабленному старику. А также ты не притворяйся оскорблённым, ибо - "карась любит, чтобы его жарили в сметане",…

В церкви медленно и устало ходит черный человек, зажигая маленькие, болезненно желтые огни, люди у двери ее сомкнулись в трехголовое тело, голос сутулого звучит всё более торжественно, и белый огонь лампы ясно освещает крупные буквы заголовка газеты: «Вперед!» [2] Со дна глубокой улицы Нью-Йорка, сквозь пыль и копоть, неподвижной пеленою висящую в жарком воздухе, небо кажется сизым и мутным, как вода болота. Скоро полдень, но солнце спрятано где-то за крышами десятиэтажных домов, их однообразно…

Я попыталась шутить, мне это обычно не удается. - Ты толстая или худая? - наконец услыхала я вопрос, на который могла дать толковый, обстоятельный ответ. - Средняя, - сообщила я, - а была как бочка. Удалось сбросить пятнадцать кэгэ. - Без ущерба для красоты и здоровья? - спросил чудесный смеющийся голос. Но я была недоступна юмору. - Потом я опять прибавила, и в конечном счете... Слушай, а когда мы увидимся? - сказала я, а сама подумала: "И увидимся ли вообще?" - Сейчас…

Виктор (качает сокрушенно головой). Была метель! Я вас разрыл... Александр. Для чего? Чтобы нас снова зарыли и уже не в сугроб? Виктор. Ты не корчь из себя типа Гамлета! (Декламирует.) Быть или не быть... баксам у меня в кармане! Александр. Не смешно. Виктор. Конечно, какой тут смех! Этот Смоктуновский с черепом в руке такое мочилово устроил, как сейчас помню. Александр. А Гамлет совсем не хотел этого. Так получилось... Он справедливость устанавливал. Андрей. И мы тоже - за справедливость.…

Не слишком ли много увлечения задачами узкими, грубо материальными? И не стесняет ли увлечение это развития духа свободы внутренней, истинно творческого духа, обогащающего мир ценностями вечными и нетленными? Бросается в глаза обилие антикварных лавок. Это естественно в стране с такой старой культурой, и понятна любовь англичанина к вещам, напоминающим ему о великом прошлом. Старый фарфор и бронза так наивно и пышно красивы, ярки, созданы с горячей любовью, на каждой из них видишь печать работника-поэта.…

V Наконец, я устал. Уже с трудом можно было различать переходы и лестницы. Я хотел есть. У меня не было надежды отыскать выход, чтобы купить где-нибудь на углу съестное. В одной из кухонь я утолил жажду, повернув кран. К моему удивлению, вода, хотя слабо но заструилась, и этот незначительный живой знак по-своему ободрил меня. Затем я стал выбирать комнату. Это заняло еще несколько минут, пока я не наткнулся на кабинет с одной дверью, камином и телефоном. Мебель почти отсутствовала; единственное,…

Он не смутился, ибо и раньше с ним говорили тайные голоса, - он не смутился и слушал всем существом своим: - Мы музы, здесь нас три, и с нами прилетели миллионы слов, нужных тебе... Я - первая из всех. Мои слова холодны и красивы, как куски мрамора; это из моих слов создаются вечные творения, которыми могут наслаждаться только избранные умы и сердца. Ты знаешь, только избранным и чистым сердцам доступно полное понимание прекрасного, того прекрасного, которое всегда так чарующе печально. Оно печально…

Кто знает, что говорил Наполеон своей жене, или о чем думал Цезарь? Этого не может знать никто, это противоречит законам физики, законам времени. И все же историки с умным и серьезным видом уже полностью "составили" схему их жизни со всеми мелкими деталями. И что главное, все им верят, по крайней мере, стараются, хотят им верить. Одно ясно, что люди хотят во что-то верить, на что-то опираться, ссылаться, надеяться. Все это - утоление интеллектуального голода, не БОЛЕЕ! Мне не нравятся…

Через триста лет Лев Толстой сказал о нем: "Монтэнь - пошл". Лев Толстой мыслил церковно и по форме и по содержанию. Не думаю, что догматизм был приятен ему, и едва ли процесс мысли давал Толстому то наслаждение, которое, несомненно, испытывали такие философы, как, например, Шопенгауэр, любуясь развитием своей мысли. На мой взгляд, для Льва Николаевича мышление было проклятой обязанностью, и мне кажется, что он всегда помнил слова Тертуллиана, - слова, которыми выражено отчаяние фанатика,…

У церковной ограды, за ветром, развалились по сухому рыжему бурьяну "шляющие за работой"; их десятка два, всё это - "никудышный народ", мечтатели, ожидающие счастливого случая, доброй улыбки судьбы, или лентяи, опьяненные широким простором богатой земли, пленники русской страсти к бродяжеству. Они ходят группами в два-три человека из станицы в станицу, именно "за работой", смотрят на нее, удивляются ее обилию, но работают только в крайней нужде, когда уже нет возможности утолить голод иными способами…

Если бы кто-нибудь написал историю фабрикации буржуазией её политических вождей, - мы получили бы яркую картину интеллектуального истощения ожиревшего класса. В наши дни это истощение сил особенно ясно. Ведь нужно очень сильно обнищать, чтоб опуститься до Гитлера хотя бы от Бисмарка. Основная забота европейской буржуазии - найти вождей. Социалисты как защитники буржуазного строя, доказав свою способность служить и обнаружив бессилие руководить, - всюду "исчерпаны". Пролетариат всё более…

У Джека руки сразу стали холодными и легкими, он сорвал с головы драгоценную берсальеру, выбежал из пиджака. Тот, кто главнее, показал ему скупым жестом, чтобы не суетился, а его подручный быстро обследовал карманы брюк. Джек увидел у него ухо Будды с огромной мочкой. Помощник достал банковские карточки. И Джек только краем сознания сказал карточкам: "Прощайте". Дальше из кармана выплыл паспорт. И нашего американца вдруг понесло: - Я приехал помогать. Музей политических репрессий. Чтобы…

Отец Ф. Владимирский, поставив пред собою сапог, внушительно говорил ему: - Ну,- иди! Спрашивал: - Не можешь? И с достоинством, убежденно заключал: - То-то! Без меня - никуда не пойдешь! - Что вы делаете, отец Федор? - осведомился я, войдя в комнату. Внимательно посмотрев на меня, он объяснил: - А вот - сапог! Стоптался. Ныне и обувь плохо стали тачать... Я неоднократно наблюдал, как люди смеются и плачут наедине сами с собою. Один литератор, совершенно, трезвый, да и вообще мало…

Она также более грязна, пыльна и пахуча, чем, например, Казань и Астрахань; у неё более скверные мостовые, чем в Нижнем и Ярославле; она более неподвижна и более преисполнена косностью к умственным интересам, чем Симбирск, город удивительно сонный и тихий, точно умирающий от старческого маразма. Я наскоро перечислил то, чего она имеет более других городов, и весьма возможно, что просмотрел ещё несколько её преимуществ пред ними. Но это ничего - мы ещё сосчитаемся! А теперь я укажу на то, в чём…

А люди, однако, к нему ехали даже при культе! На то и был сделан съезд с актюбинского шоссе, насыпан бугорок, положена плитка: "Легендарный комбриг-два погиб от зверств басмачей". Какие-такие басмачи доходили сюда? Какой хрен "комбриг-два" - бабы мостиком у рва? На то он и без фамилии: средь сурепицы комбриг - длинный мах, короткий дрыг! Экскурсиям талдычат про комбрига, а понимается как почесть Назарию Парменычу. Власть этак ублажает его: "Извини, пойми, уважься!" Они, может, и фамилию Назария…

ДУША: Так ничего ж не изменится! Ты там будешь так же крутиться среди тех же проблем, если здесь не построила себе более высокий уровень желаний. - Но я не могу больше! Не милостыню же идти просить? Союз писателей не платит даже компенсации: у них самих денег не хватает на поездки за границу! ДУША: Это временные трудности. Ты еще увидишь: Россия расцветет, как все страны в мире. - Я верю, но сегодня-то что детям поесть? Завтра? Продать нечего... Звонок в дверь. Агнию привели из школы с сотрясением…

Мы допиваем кофе. Мы говорим о городе. Мы втроем в чужом городе. Типичный средневековый европейский городок, с узкими живописными улочками. Он согласен, типичный европейский городок. Она грустно улыбается. Ей хочется завтра обойти все музеи. Она любит живопись. Что же здесь еще делать, как не ходить по музеям? Мы допиваем кофе. Что же он ей сказал? "Я живу с женой уже двадцать лет. У нас взрослые дети. Ты хочешь, чтобы я, как мальчишка, положил рубашки в чемодан и начал все сначала? Зачем тебе…