Русская классическая проза

Дайра. Я принят в Фианну? Фении. Принят! Принят! Кухулин. Нет еще! Скажи все условия, Куммал. Куммал. Никто не допускается в Фианну, пока не вырыта широкая яма, в которой он должен стоять со своим щитом и ореховой палкой. Девять воинов с девятью копьями подходят на расстояние девяти борозд и сразу бросают в него все девять копий. Если он ранен, несмотря на щит и палку, он не допускается в Фианну. Фении. Это было! Это было! Кухулин. Было, и копья разлетались, как листья, брошенные против…

Улица - скользкое, алчное горло, по нему куда-то вглубь плывут темные куски пищи города - живые люди. Везде - над головой, под ногами и рядом с тобой - живет, грохочет, торжествуя свои победы, железо. Вызванное к жизни силою Золота, одушевленное им, оно окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и мозг, пожирает мускулы и нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья своей цепи. Как огромные черви, ползут локомотивы, влача за собою вагоны, крякают,…

Уговаривать Аркадия не пришлось. И не то чтобы он так рвался к власти или желал для себя выгод. Выгоды, конечно, последовали, но в тот момент он про них, право слово, не думал. Скорее всего, он и вовсе не думал о последствиях, то есть сказался опять-таки характер, о чем и идет у нас речь. Начальством Василия Васильевича была известная в широких кругах Екатерина Дмитриевна, эффектная женщина, любимица целого поколения интеллигентов, они с Аркадием понравились друг другу, и вопрос решился. Забегая…

Когда появлялся новый гость, хозяева не знакомили его со своими друзьями, и новичок никого не беспокоил, все были уверены, что плохой человек не придёт к Якову Тойтелю. Царила безграничная свобода слова. Тейтель сам был пламенным полемистом и, случалось, даже топал ногами на совопросника. Красный весь, седые, курчавые волосы яростно дыбятся, белые усы грозно ощетинились, даже пуговицы на мундире шевелятся. Но это никого не пугало, потому что прекрасные глаза Якова Львовича сияли весёлой и любовной…

Слушали меня очень внимательно, скорее сочувственно (скептическая мина профессора Фонарина не в счет, ведь он искони был врагом объективных методов исследования психики, даже методов Ивана Петровича Павлова не признавал). Я демонстрировала увеличенные копии энцефалограмм, прослеживала на них указкой сравнительно спокойные участки и внезапные всплески - признаки сильных эмоций. Я рассказала о том, как мы вызывали эти эмоции - чувства тревоги, страха, отвращения (например, показывали женщине мышь…

- Другие по экстремалке не могут попасть в дом престарелых, а мы ей все пробили! У нее же ни одного родственника, она из детдома! И мы устроили ее - такую здоровую. Все равно ведь она заболеет, это неизбежно. "Конечно, если вы каждую минуту ждете, так я заболею, кто тут не заболеет", - говорили через очки глаза печального осьминога. И начинала рассказывать про свою бывшую работу в заводской охране, про то, как начальник выговаривал: на стрельбах, мол, в цель попадать надо! - А…

О, нет, благодарю! О, нет, благодарю! Пусть лучше беден я, пускай я буду нищим Довольствуюсь своим убогим я жилищем, В нём я не уступлю, поверь, и королю, В нём я дышу, живу, пишу, творю, люблю!.. Да! Я существовать хочу вполне свободно, Смеяться, как хочу, смотреть, как мне угодно, И громко говорить, и песнею моей Смущать врагов своих и радовать друзей! Не думать никогда о деньгах, о карьере, А, повинуясь дорогой химере, Лететь хоть на луну, все исполнять мечты, Дышать…

- Завтра Горин будет у вас, товарищ полковник, - обрадовался майор и облегченно вздохнул. Положил трубку, потер виски, встал. Вышел из кабинета, поднялся по узкой деревянной лестнице на третий этаж. Горин уже успел убрать шахматы. Теперь он сидел за столом и писал. Увидев начальника, встал. Майор махнул рукой, устало сел, сказал: - Сиди... Вот что, Глеб. Вызывают тебя. Завтра надо быть в Ленинграде. Помощь твоя требуется... Как шахматиста, - добавил он и улыбнулся. Когда майор улыбался, становилось…

Вдруг народ стал исчезать! К нашим профессорам подошли двое полицейских: помещение закрывается на дезинфекцию до пяти утра, и все должны покинуть его. Алла пыталась нащупать донкихотские струны у стражей: я больна (и даже показала свои зеленые тапочки). Но думать, что любой испанский полицейский - идальго - это то же самое, что искать в России сейчас доброго Ивана-дурака. Он, конечно, встречается, но не в лаптях и не на печи. Когда иссяк общий испанско-английский тезаурус, полицейские знаками показали,…

- Иди, дура, верёвку дам! - равнодушно, без усмешки говорил Васька. Он всегда добивался, чтоб виновные сами шли к нему. - Караул кричать буду... Стёкла выбью!.. - задыхаясь от страха, перечисляла девица всё, что она может сделать. - Бей стёкла, - а я тебя заставлю жрать их! - говорит Васька. И упрямая девица сдавалась, подходила к Палачу; если же она не хотела сделать этого, Васька сам шёл к ней, брал её за волосы и бросал на пол. Её же подруги, - а зачастую и единомышленницы, - связывали…

Часто потом я заставала маму одну вот так, у окна. Часто мы молча сидели с ней рядом по вечерам или днем и смотрели на поляну. Теперь я уже знала: деревья возле дома - тополя, поляна вся изрезана узкими канавами и рвами, трава кое-где обгорела, рядом с домом валяется корнями вверх засохшая береза без листьев, а в самом доме окна, неизвестно зачем, заколочены досками. Проходили годы, а поляна не менялась, здесь всегда стояло лето, и тогда, когда за окном моей комнаты падал снег, и осенью, и ранней…

Понял я, что судьбу пытать нечего. Слава Богу, что от хутора недалеко уехал. Он - внизу. Надо подобру-поздорову возвращаться. Но чтобы вернуться, нужно еще выбраться из снежного плена. И тут послал мне Бог нечаянную подмогу. Снизу, по дороге от хутора, из снежной круговерти вынырнула фигура человека, который без лишних слов все понял и помог, ловко орудуя лопатой и подсобляя машине, которая с его помощью вылезла на полотно дороги, развернувшись вниз, чтобы катить к Арчадиму. - Поехали...…

Мы молча разглядывали шхуну. Видимо, хозяева рассчитывали на страховую премию больше, чем на улов рыбы: сквозь дыры в бортах могли пролезть самые жирные крысы. - Эй, аната! [Эй, вы!] - крикнул Колосков. Циновка на кормовом люке приподнялась. Тощий японец, с головой, повязанной синим платком, равнодушно взглянул на нас. - Бьонин дес [больной], - сказал он сипло. - Эй вы, кто синдо? - Бьонин дес, - повторил японец монотонно, и крышка снова захлопнулась. Колосков спустился в каюту,…

Ветер дул какой-то просто немыслимый, мокрый и плотный, как резина. Шляпу приходилось все время придерживать рукой, мокрая пола старого плаща шлепала по коленям. Проехавший вплотную к тротуару хлебный фургон взметнул на Лаптева лужу, так что грязные потоки полились даже по лицу его. Он отер лоб, для чего пришлось отпустить шляпу, и ветер тут же, изловчившись, сорвал ее, подбросил, швырнул на тротуар и колесом покатил к глубокой рыжей луже. Через секунду шляпа уже мирно плыла по грязной воде, а растерянный…

Прохожие попадались редко, засыпанные снегом, озабоченные только одним - как бы скорее оказаться дома. Час был поздний. Неизвестная улица вывела его в конце концов на ярко освещенную Лиговку, прямо к трамвайной остановке, на которой, отворачиваясь от снега, топтались несколько человек. Сразу пришел трамвай, но ненужный. Почему-то он вызвал раздражение полупустой, ярко освещенный, такой комфортабельный и уютный среди снежной ночи, он казался неуместным, что ли, нелепым и лишним. Не успев обдумать,…

После моего приезда прошел день, другой, третий. Все было хорошо, все рядом: море и горы, дорога через пустынные холмы и низом, по самому берегу к Мертвой и Тихой бухтам, долгий подъем на вершину, откуда открывается просторный вид на многие километры - не только на море, но и в сторону гор, в долины. Там к вечеру рано густеют сиреневые сумерки. Когда-то ходил туда, через горы, к Старому Крыму. Теперь гляжу, вспоминаю лермонтовское: "Тихие долины полны свежей мглой... Подожди немного, отдохнешь…

Мужчина с нехорошим лицом, стоявший за креслом начальника, наклонился и что-то шепнул тому на ухо. Все трое -- начальник, пес и прихлебатель (так сразу окрестил Кошкин дядьку с нехорошей физиономией) -- с интересом разглядывали пришельца. Собаченция же, до которой быстро дошло, что Кошкин ее нисколько не боится, перестала важничать и удивленно наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, следя за движениями приведенного. - Шпрехин зи дойч?-- напористо спросил Кошкин и пощелкал пальцами:--…

Повесть "Пьеса для погибшей студии" - великолепный эскизный набросок написана о бездуховном времени и о поисках духовности, о невозможности растительного существования для мыслящего человека. Для каждого из персонажей студия - это единственное место человеческого общения, островок посреди лжи и мрака, хотя нельзя сказать, что они сами - образец чистоты. Вместе они пишут пьесу, которая вбирает их "трудные" жизни. У Кувалдина нет интереса к людям легкой судьбы. Он любит вглядываться в "сложных"…

Без Лисицы, без дружеских шуток и жесткой матросской руки, пожалуй, не выдержали бы голодную зиму - затосковали бы, рассыпались по деревням. А с ним не сдали. Жили в хребтах, в балаганах из корья - вшивые, закопченные, курили дубовые листья, терпеливо ждали конца весенних туманов... Савка давно мечтал перебраться из шахты в отряд. Рудник при интервентах был полумертв. Правда, еще стучали насосы и ползли по насыпи вагонетки, но составы на станции стояли порожние: славный сучанский уголек шахтеры…

Шесть вдов, отстоявших право быть рыбаками, вынесли все: зимние выезды в легких ботинках и рваной резине, насмешливую воркотню двух стариков, прикрепленных к бригаде, мелкие бабьи дрязги из-за пропавшего рушника или варежки. Теперь двадцать пять женщин жили в глиняных домах возле устья глубокой мутной реки. Двадцать пять рыбачек караулили косяки судака и тарани, чинили сети и ездили в город разыскивать-сапоги и плащи. Жилистая, упрямая, острая на язык Васса была признанным командиром "бабьей…