Русская классическая проза

Прошло дня два, выхожу я на зорьке в сад, до визитации поработать, да так и ахнул! «Антоновские» мои кальвили, все шесть корней, самое драгоценное моё, - срезаны, как пилой, валяются, уж пожухли, а яблочки на них с грецкий орех уж были. В голос закричал, в сердце меня пронзило. Мерзавец, ясно! А следов нет. А он про эти кальвии знал, сам при мне чашки под ними очищал и всегда поливал при мне. И всегда Риночка тут вертелась, напевала: «вильки-кальвильки!» Ну, вызвал его отца, строгого мужика, из…

В Кракове, древней столице королей польских, у богатого воеводы — имени его не скажем — съезжалось множество гостей. Великолепные, раззолоченные кареты с шумом катились к огромному подъезду; богато убранные гайдуки, скороходы, гусары толпились на дворе и по улице; золотом облитые слуги стояли на лестнице и в передних; огромные залы, улица, сад горели в разноцветных огнях; множество гостей наполняло уже дом воеводы. Тут было на что заглядеться: воевода давал великолепный маскерад. Вкус, роскошь,…

— От жены, вишь, сказывают, он так-то ослабел. Спился-то! — Что ж ему, дураку, жена-то дороже души, что ли? — Ну да ведь как сказать… Сбежала она от него, — ну, он и заскучал… — Сбежала! Да чорт с ней! Бегай, куда хошь… Мало ли баб-то? — Баб-то много, да душа-то одна! — Надо за душу-то богу на том свете отвечать!.. — Ох, душа, душа!.. — сказал сторож со вздохом, и разговор, вероятно бы, пресекся, если бы в это время около группы неожиданно…

В т. 3 Сочинений Успенский сохраняет и ту часть своих заметок, которые написаны под непосредственным впечатлением, и заметку, написанную после чтения речи в журнале, как бы представляя их на суд читателя и последующих поколений. Во второй своей статье, появившейся в том же 1880 году в "Отечественных записках" под заглавием "На родной ниве", а в издании 1891 года под названием "Секрет", Успенский подвергает острой критике противоречивость суждений Достоевского. Статья эта, являясь непосредственным…

В группу произведений Севастопольского периода входят, кроме трех общеизвестных, так называемых «Севастопольских рассказов» и песни про сражение на р. Черной 4 августа 1885 г., впервые публикуемые писания Толстого (по его автографам), вызванные его пребыванием в осажденном в 1854—1855 гг. Севастополе: 1) проект журнала «Солдатский вестник», 2) заметка по поводу этого журнала, 3) записка об отрицательных сторонах русского солдата и офицера, 4) набросок докладной записки кн. М. Д. Горчакову (?), 5)…

Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работая над ним усердно. Ровна поверхность моего зеркала, и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражаются в нем одинаково точно. Январь 1908 года ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЯТОМУ ИЗДАНИЮ Мне казалось когда-то, что карьера Передонова закончена и что уж не выйти ему из психиатрической лечебницы, куда его поместили после того, как он зарезал Володина.…

Старика старуха забранила: «Дурачина ты, простофиля! Не умел ты взять выкупа с рыбки! Хоть бы взял ты с неё корыто, Наше-то совсем раскололось». Вот пошёл он к синему морю; Видит, – море слегка разыгралось. Стал он кликать золотую рыбку, Приплыла к нему рыбка и спросила: «Чего тебе надобно, старче?» Ей с поклоном старик отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка, Разбранила меня моя старуха, Не даёт старику мне покою: Надобно ей новое корыто; Наше-то совсем раскололось».…

Нам не ну–ужны зла–ты–ые ку–у–ми–и–и–ры... и разрастается, захватывает и, густо дрожа, заполняет улицы, площади, овладевает городом, подавляя на минуту его беспокойно–крикливую жизнь, разрастается в нечто могучее, могучее не своей наивной неуклюжестью поэтической формы, а всколыхнувшимся чувством глубоко взволнованного моря, почуявшего человеческое. И в этом густом, все заполняющем гуле шагов слышалась гордая сила, познавшая самое себя. II – Товарищи! Его высоко поднимали…

Рассказ из книги «Одиссея о последнем романтике» В мирном и славном городе Флоренске, как зовет его Лихачев, [1] посол царя Алексея Михайловича к Дуку Фердинандусу, – я жил в одной из самых темных его улиц… или нет, не улиц. Улица – это via, via, например, Ghibellina, via Кальцайола, а я жил в Борго, в Borgo Sant-Apo toli, т. е. в улице, состоявшей из нескольких улиц, перерываемых множеством узеньких, маленьких, грязненьких кьяссо , [2] которые были отдушинами Борго на Лунгарно, т. е.…

— Бить тебя, баба, да некому, — сказал он. — Отчего ты раньше его не приводила? Рука-то ведь пропащая! Гляди-кась, дура, ведь это сустав болит! — Вам лучше знать, батюшка ... — вздохнула баба. — Батюшка! Сгноила парню руку, да теперь батюшка. Какой он работник без руки? Вот век целый и будешь ним нянчиться. Небось как у самой прыщ на носу вскочит, так сейчас же больницу бежишь, мальчишку полгода гноила. Все вы такие. Доктор закурил папироску. Пока папироска дымила, он распекал бабу покачивал…

И вдруг я подумал, и эта мысль как-то поразила меня, настолько поразила, что я теперь постоянно к ней возвращаюсь, хотя пора бы забыть,- я подумал: "а какое, собственно говоря, ты имеешь право осуждать эту девушку, если сам Бог терпит ее присутствие? Если всем нам, таким некрасивым, ничтожным, Он позволил существовать. Вот мы сидим и презираем друг друга и готовы стереть друг друга с лица земли, а Он, отлично видя всю нашу некрасоту, тем не менее разрешает нам жить, хотя мог бы в два счета прекратить…

От парящей в небе руки упала громадная тень. В том направлении, где она пролегла, дома и улицы раздвинулись. Город открылся, как пирог, разрезанный надвое. Виднелась его начинка: комфортабельные квартиры с людьми, спящими попарно и в одиночку. По-младенчески чмокали губами большие волосатые мужчины. Загадочно улыбались во сне их упитанные жены. Равномерное дыхание подымалось к розовеющему небу. Только один человек не спал в этот утренний час. Он стоял у окна и смотрел на Город. - Ты узнал его,…

"I don't know, brother," he aid; "perhap it i a you ay, and perhap it i God' will." - Не знаю, - говорит, - брат. Может, оно так, а коли и так, так уж есть на то от бога положение. "And perhap ," aid Va ily, "it i wa te of time for me to talk to you. - А коли так, - говорит Василий, - так нечего нам с тобой и разговаривать. To put everything unplea ant on God, and it and uffer, mean , brother, being not a man but an animal. Коли всякую скверность на бога взваливать,…

Нмка, красня, протянула пухлую блую ручку. – Разв я похожа на Венеру? – отозвалась она, улыбаясь не только губами, но и ямочками по угламъ рта. – А-га, значитъ миологію-то вы знаете! – поймалъ ее юнкеръ. – Но теперь берегитесь, вы взяли яблоко… – А что-же это значитъ? – Это значитъ, что вы должны завтра взять отпускъ, и мы съ вами встртимся въ Гостиномъ двор. – Фуй, какъ это можно! – Почему-же нельзя? Мы погуляемъ, проведемъ время… – Дти, дти, гд-же вы вс? отчего вы не возитесь? – вдругъ…

– Не все-ли равно! – пожалъ плечами Илья Петровичъ. Ольга Ивановна чуть-чуть улыбнулась и потупилась. – Ну, душечка, – обратилась къ ней Вра Андреевна, – прикажите напоить дтей чаемъ, и не позволяйте имъ долго возиться. Завтра въ классы. До свиданья. Мужъ и жена вышли въ переднюю. Туда же вбжали дти, мальчикъ и двочка, десяти и девяти лтъ. – Тише, тише, не сомните мн платье, – встревожилась Вра Андреевна, выставляя впередъ руки и вытягивая шею, чтобы поцловать ихъ на нкоторомъ разстояніи. –…

Она, наконецъ, встала, оправила примятыя складки платья, и прошла въ кабинетъ. Она вошла туда какъ разъ въ ту минуту, когда Валковъ и его партнеры, докончивъ шесть робберовъ, мнялись мстами, чтобъ зассть еще на три. И опять машинальный взглядъ равнодушно-серьезныхъ глазъ, и ничего больше. – Знаешь, ты меня просто пугаешь: у тебя такой болзненный видъ! – подскочилъ къ ней мужъ, когда она врнулась въ гостиную. – Подемъ лучше домой! – Хорошо, подемъ. У меня, въ самомъ дл, голова болитъ. Погоди,…

– Ну, теперь надо ждать. Я думаю такъ сдлать: мы будемъ выходить изъ дому по очереди. Если безъ васъ кто придетъ, я выйду переговорить; если безъ меня – вы переговорите, – предложила сосдка. – Вы кофе пили? – Нтъ еще. А вы, Рузова? – Садитесь, будемъ вмст пить. За кофе об сосдки возбуждены и говорятъ на перебой. – Вы счастливица, замужемъ были, вамъ не страшно поступить въ чужой домъ, – позавидовала девушка. – А я ужасно боюсь: вдругъ ко мн приставать станутъ. – А вы смотрите только,…

– Если хорошій теноръ, такъ не прідетъ, – скептически отозвался Перволинъ. – Ну, а затмъ кто? – Много еще будетъ. Хоръ балалаечниковъ будетъ. – Какъ, балалаечники? – почти испугался Перволинъ, вспомнивъ опять генерала Трезубова, который говорилъ, что готовъ ни пить, ни сть, а только слушать балалаечниковъ. – Да. Не т, конечно, знаменитые, а другіе, новенькіе. Новый хоръ составился, изъ членовъ бумагопрядильнаго потребительнаго общества. Но совершенно также хорошо играютъ, какъ и андреевскіе.…

– О, вы неспособны къ такой мстительности… – Но вы стоите, честное слово. Послушайте, въ субботу мы перезжаемъ въ Петергофъ. Въ воскресенье вы должны у насъ обдать на дач. А до субботы вы задете взять петергофскій адресъ. У насъ полный безпорядокъ, пріемовъ больше нтъ, но васъ я приму. Даете слово? – Съ величайшимъ удовольствіемъ. Кто-то обгонялъ сзади, надо было уступить дорогу. Шорная пара подхватила впередъ. – Смотрите же, въ воскресенье! – крикнула дама, привтливо кивая головой. Повацкій…

Узнавъ, что Володи еще нтъ, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала разсматривать себя въ него сзади, повернувшись спиной къ туалету. Лиза совсмъ влзла на подоконникъ и слдила, какъ въ обоихъ зеркалахъ отразился дивно расчесанный затылокъ мамаши. – Marie, когда же наконецъ? – послышался совсмъ сердитый окрикъ мужа, и его недовольное лицо показалось изъ-за отодвинутой шторы. – Иду, – отвтила съ легкимъ вздохомъ жена. Вс, наконецъ, услись за столъ. Какъ разъ въ эту минуту на ступенькахъ…