Советская классическая проза

— Не знаю, — смущаясь, ответила Марусина мать. — Вот если бы тулупчик для девочки. — А тебе лично не нужен тулупчик? — спросил человек с кобурой. — Куда же два, — сказала Марусина мать. — Я еще ничего. Перехожу как-нибудь. А она выросла очень… — Ты слушай! — сказал человек с кобурой. — Тебя Ленин сюда направил, потому что ты перед революцией заслужила. Ты заслужила, видать из этого факта, чтоб тебе одеться по-человечески и девчонку свою одеть! Бери, что требуется, не стесняйся. Товарищ Ленин…

Нам в пивную заходить не полагается: все трое мы были уже комсомольцами. Мы остановились в палисаднике, наблюдая за дракой издали. – А что, если заскочить, а, Василь? – обращаясь ко мне, сказал Бобырь. – Может, помощь требуется? – Кому ты будешь помогать? Спекулянту? Наверное, снова нэпачи передрались! – сказал я. Худая молва шла по городу об этой пивной. Нередко в ней собирались торговцы, контрабандисты, карманные воришки. Такого добра еще много осталось в нашем маленьком пограничном городе…

«Нормандия» делала свой десятый рейс между Европой и Америкой. После одиннадцатого рейса она пойдет в док, ее корму разберут, и конструктивные недостатки, вызывающие вибрацию, будут устранены. Утром пришел матрос и наглухо закрыл иллюминаторы металлическими щитами. Шторм усиливался. Маленький грузовой пароход с трудом пробирался к французским берегам. Иногда он исчезал за волной, и были видны только кончики его мачт. Всегда почему-то казалось, что океанская дорога между Старым и Новым Светом…

Выехали на зорьке. Бричку легко несли вороные Мирона Григорьевича. Сваты рядком сидели в расписной цветастой люльке. Выбрались на бугор, разговорились; в Миллерове стояли немцы, поэтому-то Мирон Григорьевич и спросил не без опаски: – А что, сваток, не забастуют нас германцы? Лихой народ, в рот им дышлину! – Нет, – уверил Пантелей Прокофьевич. – Матвей Кашулин надысь был там, гутарил – робеют немцы… Опасаются казаков трогать. – Ишь ты! – Мирон Григорьевич усмехнулся в лисью рыжевень бороды…

Дык, можа, хоць напрыканцы XX стагодзьдзя перастанем быць дурнямі. Убачым пра сябе праўду. Нават і непрывабную. Праўда ў гісторыі — функцыя адназначная, зь яе робяць урокі. З хлусьні ніякіх урокаў ня зробіш, апроч новай хлусьні. У гэтай кнізе, як спадзяецца аўтар, — дробныя аскялёпкі нашай вялікай праўды, якія, можа, каму-небудзь спатрэбяцца. Для дабра, зразумела. Калі тое здарыцца, дык аўтар будзе ўдзячны. Выдаўцам, аднадумцам і чытачам таксама. Вайна i перамога Эсэ Вайна абрынулася…

Машина бежит по фронтовой дороге. Пыль тёмная, кирпичная, пыль жёлтая, мелкая серая пыль, — от неё лица кажутся мёртвыми, тучи пыли стоят над фронтовыми дорогами. Эту пыль поднимают сотни тысяч красноармейских сапог, колёса грузовиков, гусеницы танков, тягачи, орудия, маленькие копытца овец, свиней, табуны колхозных лошадей, огромные стада коров, колхозные тракторы, скрипящие подводы беженцев, лапти колхозных бригадиров и туфельки девушек, уходящих из Бобруйска, Мозыря, Жлобина, Шепетовки, Бердичева.…

Узнав об этом, завфермой Ефим Кузяев рассердился, накричал на ребят, что они занимаются баловством, игрушками, мешают взрослым, и запретил им показываться на ферме. Но Гошка только хмыкнул. Чего-чего, а кричать дядя Ефим умеет! И на ребят, и на взрослых. Заявится небритый, невыспавшийся с похмелья, с мутными глазами, разнесет всех в пух и прах, отдаст десятки распоряжений и вновь исчезнет на целую неделю. Матерям Гошки и Никитки на ферме помогали молодая свинарка Стеша Можаева и ночной сторож…

Однако он вздохнул и слез, потому что уже заранее знал, что такой фокус матери не понравится. Сел он к окну и стал поджидать, когда промчится скорый поезд. Жаль только, что никогда не успеешь рассмотреть, что там, внутри скорого, делается. Заревет, разбрасывая искры. Прогрохочет так, что вздрогнут стены и задребезжит посуда на полках. Сверкнет яркими огнями. Как тени, промелькнут в окнах чьи-то лица, цветы на белых столиках большого вагона-ресторана. Блеснут золотом тяжелые желтые ручки, разноцветные…

Но неизвестный спутник хотя и мягко, но настойчиво советует перейти на другую сторону через загораживающий состав, тем более что такого рода переходы делались много раз, особенно во время гражданской войны, когда станции были забиты эшелонами и постоянно приходилось пробираться на другую сторону за кипяточком под вагонами, под бандажами, опасаясь, что каждую минуту состав тронется и он попадёт под колёса. Теперь же это было гораздо безопаснее: подняться по ступеням вагона, открыть дверь, пройти…

Зато в метро повсюду эр-кондишн. Привалившись плечом к стеклу, он открывает книжку, прихваченную в путь. * Так, видимо, и к Луи-Фердинану подступала старость: все, на хер, вызывает раздражение. Мало того, что Америка оказалась не такой, какой воображалась, можно сказать, всю жизнь, но вот и этот покетбэк… написанный британцем из новейших поколений. Придумано неплохо, кстати. Иммигрантские боги Старого Света в смертельной битве с местными. Но опять же ненавистный жанр, где отлавливаешь только…

– Не беспокойтесь, – сказал Ариэль, – я найду. – Спроси у Левушки. Или у Буси… – Не беспокойтесь… Наутро мальчик появился снова. – Ну как дела? – спросил писатель. Он не выспался. Пил среди ночи кофе. – Они не брали. – Ты о чем? – спросил Григорий Борисович. – Ах, да… – Они не знают, где машина. – Так. Куда же она могла подеваться? Ариэль задумался, потом сказал: – А вы под домом смотрели? – Нет. – Наверное, она под домом. Григорий Борисович тяжело опустился на колени.…

Был он всего на полтора года старше Сережки, но уже считался за главного в семье. Митька спал на чердаке: в хате было полно детей, своих и эвакуированных. Мать буквально за ноги подтянула его к лестнице. — Слазь, супостат ты этакий! Митька сонно огрызнулся: — Самой сходить лень, а меня посылаешь. — Дурачок, да на кого ж я эту ораву оставлю? Слазь быстрее, вот-вот Фрося с Дашей придут. Орава — это Митькины три младшие сестры и братишка Ваня. Ему год с небольшим. Только ходить начинает.…

Поцеловал так, что ей вспомнился поцелуй отца, отправлявшего ее на экзамен. Она взяла у него папиросу, которую он курил. — Ты взяла свое синее платье? Она вопросительно на него посмотрела. — Ты как–то мне говорила, что он очень любит это твое платье — сказал он, запинаясь. С вокзала позвонили, что билет и плацкарта уже куплены. 2. В купе она все–таки заплакала. Эта игра была невыносимо тяжела. После ареста мужа, жизнь, казавшаяся изменившейся сначала, затем оказалась…

По ту сторону реки — угрюмо темнеющие леса, без конца и края, без человечьего жилья, лишь холодные болота под низко, сумрачно нависшими мохнатыми ветвями. По эту сторону — от века молчащая под вечно холодною, сырою мглой тундра… Нет, никогда меня никто не полюбит… Все равно, как бы там ни было, когда мы собирались, шел оживленный разговор, рассказывали, читали, спорили. Два раза в неделю кто-нибудь бегал на почту, притаскивал ворох газет, и за чаем читали вслух. Потом расходились по своим комнатам…

ГЛАВ-ПОЛИТ-БОГОСЛУЖЕНИЕ Конотопский уисполком по договору от 23 июля 1922 г. с общиной верующих поселка ст. Бахмач передал последней в бессрочное пользование богослужебное здание, выстроенное на полосе железнодорожного отчуждения и пристроенное к принадлежащему Зап. ж. д. зданию, в коем помещается жел. дорожная школа. ...Окна церкви выходят в школу... (Из судебной переписки). Отец дьякон бахмачской церкви, выходящей окнами в школу, в конце концов не вытерпел и надрызгался с самого…

ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ Дневник больного 5-го июля. Кашлять я начал. Кашляю и кашляю. Всю ночь напролет. Мне бы спать надо, а я кашляю. 7-го июля. Записался на прием. 10-го июля. Стукал молоточком и сказал «Гм!». Что это значит — это «гм»? 11-го июля. Сделали рентгеновский снимок с меня. Очень красиво. Весь темный, а ребра белые. 20-го июля. Поздравляю вас, дорогие товарищи, у меня туберкулез. Прощай, белый свет! 30-го июля. Послали меня в санаторий «Здоровый дух» на курорт.…

- Что рассказывать!.. Без меня расскажут... Донесут... Голос сорвался, стиснутыми кулаками сжала виски, разметав волосы, рывком повернулась к дверям. Но в это время двери раскрылись, и Тося, передернувшись (по спине почувствовал почти животное отвращение), отскочила, свалилась на диван, уткнулась мокрым лицом в руки, плечи затряслись от рыданий. За порог переступил Саша Коротков. Долговязый, узкоплечий, с тонкой шеей, словно жиденький дубок, выросший в тени. Сейчас он весь как струна, тронь -…

— Этот подлец вчера загнал куда-то в овсы барана. До сих пор нет. Вздумал, мерзавец, поиграть… Шуточки… Где баран, негодяй? Султан снисходительно сунул морду в руку Пыхачева и тем самым дал понять, что вчерашнее событие с бараном его нисколько не интересует. — Выдрать, — посоветовал доктор. — Пусть его, — добродушно сказал Пыхачев, — отыщется. Четвертым на дворе появился аптекарь Клочков. Он был, как всегда, угрюм и не замечал ни солнца, ни неба. Дело в том, что Клочков считал аптеку нудным…

— А если пострелять? — спросил Пряников. — Пострелять можно, только новые прилетят, а кроме того, «Южный голос» обязательно карикатуру нарисует. — Пожалуй… — А как же? Раз прогрессивная газета, она должна. Напишет: «Уничтожение пернатых» или еще хуже: «Победа городского головы Пряникова над невинными птичками». — Да, — сказал Пряников. — А жаль, очень жаль. Природное место… Здесь ресторан можно, а там открытую сцену. — Хорошо, — вздохнул Магденко. — А ходить будут? — Кто? — Известно…

— Дима, здравствуй. — Здравствуй, папа! — слышит в ответ далекий голос. — Дима, ты к нам собираешься? Слушает, шевеля губами, кивая… — Дима, сынок, у меня к тебе просьба. Привези мне, пожалуйста, одну селедку. Елена Дмитриевна в сердцах плюет — тьфу ты! — и уходит в гостиную. Когда минуты через две, закончив разговор, он приходит туда же, она сидит в кресле и курит. У Павла Матвеевича озабоченный вид человека, давшего трудное поручение, но сомневающегося в его исходе. Он садится рядом в…