Современная проза

Любчик всегда отмечает рождение тридцатого сентября, Вера-Надежда-Любовь, хотя я знаю: родилась девятнадцатого. Что ж, душенька, подшутим над тобой и здесь. Умру-ка я в междувременье: с двадцать четвертого на двадцать пятое сентября и оставлю тебе две заморочки: гадай, дорогая, теперь с поминками и объясняй, сколько тебе было в день обретения вдовства: семьдесят шесть, или семьдесят семь? Я-то знаю, что семьдесят семь. А люди опять уверовали в твою болтовню о вдовстве на год раньше. Да и жизнь свою…

Отрывок 4 Я пришел и ждал Костину – старую домашнюю бабушку, как та, что на пакете с молоком. Она работала здесь неизвестно сколько лет и, наверно, не представляла свою жизнь без этих стен. Сидел в ее кабинете и ждал. Рассматривал грамоты за годы безупречной работы на госслужбе. В соседней комнате монотонно била по клавиатуре секретарша Аня. Мне очень нужна была Костина, и я был рад, что ее нет. Я мог с чистой совестью просто посидеть. Немного тянуло в сон. Каждый, конечно, решал сам, сидеть ли…

Хорошо знать, чего хочешь. Очень хорошо, когда знаешь, как добиться того, чего хочешь. Хорошо путешествовать. Очень хорошо путешествовать на заработанные собою деньги. Деньги любить – хорошо. Ценить их – еще один дар, с которым можно родиться, но можно и умереть. Хорошо быть духовно свободным. Хорошо дарить и при этом не чувствовать себя дарителем. Хорошо, если ты сможешь отговорить своих детей от ошибок. Это практически нереально. Но обязательно попробуй. Хорошо иметь крепкое здоровье и хорошего…

Вот только полтора часа в кино тоже мигом пролетели, минут, наверно, за десять. Витька говорит, что он в темноте никак не смог деления рассмотреть, чтоб времяизменятель правильно включить.

— Но я этого не говорила. — Но именно так ты и думала! — Сядь! — сказала Ада. — Ради бога, сядь и успокойся. Ты никогда не могла выдавить это из себя, и пусть теперь это в виде исключения будет сказано. Помнишь; «Что она сейчас делает, чем она занимается, почему у нее так тихо, потому ли, что она плохо себя чувствует или обижена из-за того, что я сказала, или не сказала, или не сделала?» — мы все это знаем, ну и что теперь? — Ты говоришь так жестоко, — сказала Ина. — Мама была чудесной! …

Юнна сказала: — Кто-то тут повеселился! Следующим вечером зеркало было украшено их индейскими сувенирами. Верити выстирала и перегладила все, что полагала необходимым выстирать и выгладить. И разложила симметричными стопками, а посреди стола красовался большой букет искусственных цветов, которые, насколько Юнна и Мари помнили, украшали стойку в холле. — Интересно, — сказала Мари, — интересно, она проделывает это во всех комнатах и для чего? Чтобы повеселить постояльцев или саму себя? Как она…

Мари проснулась от звуков трубы и тотчас поняла: фильм добрался до момента, когда отважные герои сражаются в последнем форте, быть может, там сотворили что-то скверное с индейцами, — все, кроме тех, кто погиб, возможно, прощают всех. Теперь играют «Му darling Clementine» [4] , и, стало быть, эта Клементина наконец поняла, кого она все время любила. А теперь: Юнна выключает телевизор, перематывает ленту в кассете обратно. Она чистит зубы, ложится и не произносит ни слова. 4 …

Юнна пошла дальше, она снимала, а потом снова перевешивала обратно; удары ее молотка возвещали новую эпоху. Она произнесла: — Я знаю, отказываться нелегко. Ты отказываешься от слов, от целых страниц, от длинных, затянутых повествований, но когда дело сделано, ощущение прекрасное. Точно так же надо отказываться от картин, от того, о чем они повествуют. А большинство из них висит здесь слишком долго, их уже и не замечаешь. Ты больше не видишь самое лучшее, что у тебя есть. Эти картины убивают друг…

И он сказал: — Я люблю тебя, спасибо, спасибо, мой котенок! Бертиль и его мама вышли из автобуса у перекрестка и прошли самой короткой лесной тропой к дому. У Кати обед был готов. Бертиль привез вино и каждой даме по букету цветов. Он был во время обеда очень оживлен — и не переставая рассказывал всевозможные истории. Когда он смолк, мама, повернувшись к нему, сказала: — Но мой маленький бельчонок не поставил на стол пепельницу? И он ответил таким же ласковым голосом: — Но большая белка…

Дядюшка Хуго носил коричневый бархатный сюртук и маленькую белую фуражку с козырьком и еще играл на виолончели. Иногда меня одолевало любопытство: что думает Бог о дядюшке Хуго, который некоторым образом прикарманил себе все права; мой дедушка был, во всяком случае, придворным, а дядюшка Хуго всего лишь обыкновенным священником, который женился на его дочери. Но он преувеличивал, воображая, будто близится Судный день и ему всё и всегда известно лучше всех. Хотя он был страшно добрым и очень тревожился…

— Читай дальше! — сказала Юнна. «— Знаешь, Буссе, мне иногда бывает так чертовски грустно. — Бывает, тебе? — Да, во всем этом никакого смысла нет. — Ну что тут поделаешь? Этот Георг… Откуда им знать, что еще одной такой черепахи, как он, нет… как они могут быть в этом уверены? Калле ответил: — Они просто знают. Ученые искали повсюду… — Не думаю, что они хорошо искали, невозможно искать по всему свету, на каждом маленьком клочке земли, черт возьми, а потом заявить, что… Нет, не хочу…

— Хорошо! — одобрил мальчик. — Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх! Я хотел только узнать… Какая-то женщина вышла на крыльцо и позвала мальчика. — Иди в дом, — сказала она, — и кончай с этими вечными глупостями. — Повернувшись к Юнне и Мари, она продолжила: — Простите Томмазо, он всегда рисует одну и ту же картинку, а ведь случилось это уже год тому назад. — Это был его отец? — спросила Мари. — Нет, нет, это был его несчастный брат, его старший брат. — И они были…

Когда-то давным-давно, во времена моей ранней юности, в городе, где я выросла, жила удивительная женщина; звали ее Фрида Андерссон. Жила Фрида одиноко в домике на окраине, но в городе у нее имелись дочь и внучка. Иногда летней порой они навещали ее, но по мере того как Фрида вела себя все более и более странно, они стали ее избегать. Понимаете, Фриду мучили угрызения совести, это превратилось в одержимость, избавиться от которой ей никто не мог помочь. Что бы плохое ни случалось в городе, она полагала,…

— Извините! — сказал Леннарт, сев на кровать, и серьезно объяснил: — Ну, это… с женщинами… вам, возможно, не понять, что я имею в виду, вы прожили слишком долго и слишком спокойно, вы в этом не виноваты! Мари спросила: — Хочешь еще стаканчик? — Можно, но лучше без масла. В общем, вы пытаетесь завладеть кем-то целиком и полностью, не оставляя ни капли свободы! Я понимаю, вы стараетесь сделать как лучше, особенно если у вас жизнь за плечами, но в любом случае вы не можете видеть вещи в истинном…

Уважаемый Свен Рогер! С благодарностью сообщаю, что камин функционирует снова. Если нынче местные власти вернутся к этому вопросу и станут уверять, будто это незаконно, я намерена обратиться к своему адвокату; этот камин принадлежит истории, что нам с Вами совершенно ясно. Когда Вы возвратитесь из отпуска, Вы обнаружите, что у фру Фагерхольм одним пролетом выше имелось на чердаке пустое место для хранения вещей, место, мне более чем необходимое. Но она разместила там непонятно что прямо перед…

Привет! Осеннюю ярмарку отменили, так же как выставку «Молодые», и конкурс, и Неделю искусств. Я подрабатываю в нескольких газетах, где делаю политические карикатуры на злобу дня. Где ты, почему не пишешь? Эскиз большой интарсии [4] был одобрен, но теперь никому ничего не нужно; директора винят во всем время, это делают все — и те, кто торгует подгнившими грибами, которых полным-полно в лесу, и те, кому нужна живопись для семиэтажного дворца акционерного общества. Народ говорит только…

— Дорогие дамы, я в отчаянии! Ваша двухместная комната еще не просохла, ее, должно быть, выкрасили плохой краской, она, кажется, никогда не просохнет. И оттуда не видно море. — Это плохо, — сказала мама. — Да, очень плохо. Но как раз сейчас у нас никаких других гостей нет, и вы могли бы жить в отдельных комнатах. Со скидкой. — Нет, мы привыкли жить вместе! — Еще стаканчик шерри? — Нет, спасибо, абсолютно нет! Le patron [2] провел рукой по своим седым, щетинистым и чистым волосам и…

— Подожди, давай я предупрежу тебя, когда дельфин прыгнет, а не то ты истратишь зря пленку… И вот дельфин взмыл из воды, высоко кружась и блестя на солнце, а Юнна воскликнула: — Я опоздала! Позволь мне решать самой! — Пожалуйста! — ответила Мари. — Ты со своей «Коникой»!.. Было непостижимо прекрасно и таинственно здесь внизу, в темных переходах, где бассейн был неярко освещен, где ныряли киты… сквозь стеклянную стену видна была их танцующая сила, когда они, ринувшись вниз, переворачивались…

— Тот, кто рождается охотником, — объясняла она, — естественно, вызывает особенное восхищение, этот тип людей считается отважным и даже опасным. Понимаешь, это тот, кто ставит на карту все, тот, кто может осмелиться на то, чего не смеют другое. Разве я не права? Юнна продолжала строгать тонкую щепку, которой скрепляют петли невода, и, помолчав, заметила, что, вероятно, существуют все эти три разновидности, но чаще всего это смешение всех трех. Или же всех девяноста пяти или сколько там… — Да,…

— Здесь полно сигарет, — заметила Ева, — ты куришь?.. — Спасибо, конечно, но я никогда не пробовала. — Весело все это… — произнесла в воздух Китти. — Я долго думала, что следовало бы попробовать, но как-то не получилось. Снова воцарилась тишина. Ева, словно разбежавшись для прыжка, начала: — А помните, когда мы были, кажется, в восьмом… И они стали спасаться этими неизбежными школьными воспоминаниями и оживленно болтали, и называли друг друга Бантик, и Егоза, и Плакса… Они вдруг почувствовали…