Современная проза

V В зал начали приводить работников театра. Старшая буфетчица Антонина Григорьевна была отмечена особым вниманием: левый глаз заплыл, одно ухо уже успело посинеть, из разбитого носа всё ещё текла кровь, а на белом халате в области живота, спины и бюста пятого размера красовались отпечатки чьих-то подошв. Это была славная битва советской буфетчицы с международным терроризмом, победа в которой её противнику досталась лишь по очкам. Ведь, если судить по её твёрдой походке, ни о каком нокауте не могло…

— Мак! — доносится крик тёти Магды. — Куда ты запропал? — Иду! — отзывается Мак, хватает бутылку с жидким парафином и исчезает, оставив Тасика одного. Слышно, как прошёл папа с тяжело нагруженной сумкой. То, что в сумке, основательно упаковано, но можно различить, как оно булькает и позванивает, пока папа укладывает свою ношу в салон, под ноги, там, где будет сидеть Мак. За Ликой заехали знакомые парни. Слышен короткий, разыгранный яростным шёпотом скандал. Тётя Магда шипит: «Неприлично!» Лика…

– Вона, участковый идет! Вызвал кто-то. – Выкрикнула одна из женщин. – О-о-ой! – Взвыла кастелянша. – Посодют теперь!.. Вы хоть не говорите про ножик-то. Посодют, ведь, дурака-а!.. – слёзно взмолилась кастелянша, обращаясь к Григорию. Поверженный муж, силясь подняться с мокрого пола, скрипел зубами. – В чём дело?! – Громогласно спросил участковый. – Опять в ножички играем? Григорий, сам не понимая, зачем это делает, незаметно носком ботинка, протолкнул валявшийся на полу складень под дверь кладовки.…

Ноябрьская аллея с голыми и оттого тяжелыми столпообразными деревьями, наше с Ильиным движение по ней всегда больше напоминало мне прохождение маршрута, а не прогулку, у нас была и тема, и цель, и смысл, и другой, куда более быстрый темп. Подбирая нужный камень, находя ему место, ставя его, Ильин ступал совсем медленно, почти нарочито затягивая шаг, но потом, закончив эту часть работы, он легко, словно рисуя линию, наверстывал время — равномерно посаженные деревья хорошо подчеркивали, как неровно…

17 марта, в пятницу, Люба оставила мне 200 рублей заплатить за телефон. Около десяти утра было. Помню, небо чистое, солнце многообещающее и легкий западный. Прогулялся пешочком по грязному снегу от Калинки до Центра. Зашел в Переговорный, отстоял очередь, заплатил по квитанции, еще и сдачу получил. Живем, думаю. Ступаю к выходу, пересчитываю деньги. И тут Он ко мне подошел. Я, естественно, не узнал Его сразу. Темная, словно загорелая кожа, узкие щели глаз, цвет зрачков не виден, выдаются скулы…

В каком смысле? спросил мой отец. А смысл был такой: не надо отвергать Бога ради атеизма лишь потому, что умеешь переспорить необразованных. Пускай отец пойдет в духовную семинарию, даст шанс противнику; к концу учебы ему будет всего 19 — самое время пойти в колледж, если не передумает. Отец, атеист и дарвинист, был человеком чуткой чести и воспротивиться не смог. Разослал заявления в семинарии, и все, кроме трех, его завернули — слишком мал. Три позвали на собеседование. У первой была блестящая…

Повесть Гюнтера Рюкера «Хильда, служанка» тоже о взрослении. Глазами пятнадцатилетнего подростка видится непростой мир накануне второй мировой войны, начинающийся победный марш нацистских кованых сапог по Европе, раздавленные и разбитые человеческие судьбы, трагедии состоятельности и несостоятельности личности перед лицом обретающего силу и вытравляющего человечность фашизма, первые жертвы, первые герои, не склонившие головы и поплатившиеся за это жизнью, первые трусы и предатели, первые оборотни…

— Капитан, вы здесь? Тоболин резко повернулся…. Без четких очертанй, словно светлый призрак, просочившийся сквозь стену мрака… Тоболин видел пока только её силуэт. Лица нет. Расстегнувшийся голубого цвета халат, короткая ночная рубашка. Присмотрелся получше. В ужасе вытянутое бледное лицо, которое даже в темноте имело свой цвет. В это время из-под быстро несущихся туч выскользнул острый кусок луны. Слабый его луч принес в рулевую рубку немного света и желтоватым бликом остановился на несуразной…

В дверях стоял разгневанный мистер Габонди, за спиной которого Эми и ее соседи заходились в истерике. У Лори отвисла челюсть. Но, прежде чем учитель успел ее отругать, зазвенел звонок и класс, обтекая его, выплеснулся в коридор. Эми вышла, держась за бока от боли, после такого сильного смеха. Провожаемые негодующим взглядом мистера Габонди, хватая ртом воздух и не в силах больше смеяться, девушки рука об руку отправились на следующий урок. Учитель истории Бен Росс склонился над кинопроектором,…

Было тихо. Город сдался. Утром с улицы еще доносились голоса людей, сбившихся в группки. А днем в город колонной, как на параде, вошли немцы. Их оркестры сверкали на солнце, которое в их честь выглянуло из-за туч; они были веселы и пели красивые, совершенно незнакомые песни. Когда неделю спустя я шла в приют, чтобы в прачечной на чердаке, откуда валил пар, получить немного молока, и озябшими руками сжимала под пальто бутылку, мне преградил дорогу немец в черной форме с черепами на петлицах, грудь…

Однажды утром настала тишина. Робко возвратился одинокий воробей, клюнул несмело раз, другой, и весь квартал его услышал. Да и пыль казалась не такой густой. Мы спустились вниз и стояли на грудах обломков высотой в полдома. Хотелось понять, что еще осталось. Иногда, когда бомба попадает в здание, его передний фасад полностью опадает, будто в театре подняли занавес: декорация интерьеров, этаж над этажом, цветастые обои, покосившаяся люстра, кресло, детская кроватка, порванные занавески, воланами спускающиеся…

Светлана потом ещё долго ходила мимо этой стены, открывая каждый раз для себя что-то новое… Забавно было то, что на этой стене совсем не было движения теней от спешащих мимо прохожих. Вернее, они были, если солнце светило прямо напротив стены, но, дойдя до неё, не преломлялись ею, как обычно, а словно растворялись в том причудливом рисунке, дополняя его своим движением… И будто не тени это были уже вовсе, а сама жизнь, окрашенная во все краски радуги… Затем Светлана уехала на неделю в командировку,…

«Прежде всего — думает он — как приеду домой попрошу у тетки Пелагеи позволенья печь баранки в ее большой печке. Люди там сильно соскучились по баранкам. В начале соседи будут покупать, а там слух пойдет: дореволюционный пекарь, довоенные баранки печет, пойдут заказы по чайным, по ресторанам. Из других сел и городов начнут брать товар у меня. Я мужиков найму за мукой ездить. У кого хорошая лошадь два раза съездит, у кого плохая — один раз. Денег соберу кучу, в Москву перееду. Конечно будут упрашивать…

Так бывает во сне. Мужчина долго поднимается по стертым ступеням лестницы, и вот, наконец, он наверху. Теперь улицы города запружены народом, автомобилями каретами. Время отсутствует в этом городе. Мужчина медленно разворачивает сверток и кладет на каменный, отполированный ногами звонарей пол два крыла. Они похожи на крылья орла, который сидит на шкафу в зоокабинете школы, где работает Юра, но гораздо большего размера. Потом он всовывает руки в петли, стоит какое-то время в проеме, заслоняя от…

Но, наверное, он так и не решился бы с ней познакомиться, если б однажды она не опоздала. Время близилось к полуночи, Валька пропустил уже третий поезд, а Анна все не появлялась, и он сидел как привязанный, смотрел потерянно, хотя сам все не мог понять, зачем же сидит здесь, почему не может уйти. Встречать ее в ночном метро стало для него потребностью, и тоска уже измучила Вальку, поэтому, когда она появилась и еще быстрей, чем обычно, почти бегом бросилась в переход, самым естественным его движением…

– Надо бы магнитофон починить, – говорю. – Без него вообще… От соседа лаконичный ответ: – Дай бабок – починю. – Эх-х… С боку перевернулся обратно на спину. Со спины – немного погодя – на живот. Спрятал рожу в подушке… Наша комната – как у всех. Пять не особо размашистых шагов в длину, два с половиной в ширину. Пара железных скрипучих кроватей, стол, две тумбочки, два стула. На гвоздях по стенам висят одежда и полотенца. Ну, кой у кого, конечно, комнаты благоустроенней, мебель, телик, еще разное,…

Нью–Йорк и пролитый кофе Застегните ремни! Не курите! Не вставайте! Не хохочите! Сидите тихо! Не шевелитесь! Замрите! Мы приземляемся в городе Нью–Йорке! — объявила стюардесса. — На другой стороне океана мы делаем посадку в аэропорту «Кеннеди». Погода в Нью — Йорке… дождливая. — Ура! Нью–Йорк! Ура! Нью–Йорк! — Внезапно и неожиданно закричал наш младший четырёхлетний сын Данилка, так радостно откликнувшись на понятное слово «Нью–Йорк». Захлопал в ладоши, отклонившись немного, щёлкнул привязным…

– Гавкают кобели, вроде, тебя. – Ну, сука, напросилась! – отчим вскочил, повалив стул. – Саш, не трогай ребенка! – Да пошла ты! – отчим сбросил вялую руку матери, но выигранного времени хватило, чтоб Олеся скрылась в своей комнате, повернула замок и счастливо улыбнулась, потому что здесь была ее неприступная крепость. Лишь однажды отчим нарушил «границу», но пока он бил в дверь, Олеся успела написать предсмертную записку, назвав виннового в ее смерти; зажав в руке половинку тетрадного листка,…

– Не, сорок два тоже не хочу. Мне б градусов десять… – А сала в шоколаде не хочешь? – Валера засмеялся. – Не хочу. Водочки б выпил. – Сейчас выпьем; в чем проблема? – Валер, знаешь, я рад, что мне тебя в «тренеры» дали. – Почему? – Валера сделал удивленное лицо, хотя, скорее всего, ему просто хотелось услышать комплимент в свой адрес. – Понимаешь, ты… нормальный, – более точного определения у Коли не нашлось, но Валере его вполне хватило. – Нормальный, – подтвердил он, – люблю свою работу…

— Хачу кніжку выдаць, — прызнаўся Віктар аб сваёй мары. — Што, раней паэтам ганарары за кніжкі плацілі, а цяпер свае трэба траціць, каб кніжка выйшла? — маці глядзела на яго з недаверам. — А каму я патрэбен са сваімі вершамі? — крыва ўсміхнуўся ў адказ Віктар. — Вось ты сама купіла кніжку вершаў хоць адну, хоць калі? — Ну, тваю б купіла. — Вось бачыш... Сёння не вершы, а серыялы на першым плане... — Дык нашто тады табе кніга? — Ну, вось ты купіш, а я ў класе раздам. — Раздасі? …