Современная проза

– Звучит очень обнадёживающе. А что насчёт работников тюрьмы? Гоффман мог и не спрашивать. Задолго до того как прийти сюда, он следил за новостями о времяпрепровождении Мясника за решёткой и прекрасно знал, что он мог сотворить с работником тюрьмы, если тот хотя бы косо посмотрит на него. – Месяц назад приложил головой об стену одного из наших ребят. Парень был новичок, не знал что этот говнюк очень впечатлителен. Он остался жив, но до сих пор питается через трубочку и непонятно в каком состоянии…

Налюбовавшись родной для себя идиллией, Саша, не боясь наступить или разбудить кого-то, быстро слез по ступенькам с кровати и также быстро подошёл к шкафу, в котором весела и лежала одежда. Стоит сказать, что у Саши не было брата или сестры, спал он на втором ярусе кровати потому, что так ему нравилось больше. Ему раньше казалось, я что он словно «Сокол тысячелетия» парит над комнатой, как над мирами, что потолок-это небо, до которого рукой дотянуться. Сейчас это просто сделалось привычкой. …

В восемнадцать лет люди веселы, их переполняет жажда жизни, они стремятся достигнуть каких-нибудь высот, задумываются о семье, в конце концов. Но я другой. Я давно бегу от своей жизни, совершенно не зная для чего она дана мне. Лишь изредка меня посещают радости, – например, вот это созерцание снегопада на фоне света от фонаря, – но это очень мелко и ничтожно, и что хуже всего – очень быстро проходит. А та толика счастья, что поселяется ко мне в душу еще более эфемерна, и спустя пару часов я становлюсь…

Марина посмотрела Асташонку в глаза – они показались ей добрыми, улыбнулась (хорошо улыбнулась, как подумалось Паше), повернулась к собеседницам и помахала им рукой: – Ну ладно, девчонки пока! Потом увидимся. Паша теперь видел, что на балконе стояли две девочки. Марина, казалось, не смутилась его предложению прогуляться, и он понял: ей стало любопытно. – Куда пойдём? Вопрос Паша пропустил мимо ушей и просто пошёл вперёд, с ходу начав рассказывать Марине о себе. – Я живу в детском…

Без ничего. Ничего – отличное слово, потому что она ничего не понимает в том, что сейчас происходит. Слишком быстро, слишком невероятно, слишком путано и сумбурно: как во сне, и ей всего-то и надо – проснуться. Но повторять себе «проснись, проснись»!» не работает (никогда не работает), и пересчитывать пальцы не работает (только сейчас), и делать резкие движения тоже. Проснуться не получается, и осознать всё полностью не получается, и понять, что делать дальше, не получается сильнее всего. Ей вообще…

Какое завершенье дня! Дождь, солнце – сразу! …Заката лезвие слепит над горизонтом. Там сопка динозавром спит: привычный контур. Обычный непохожий день. Когда ж научишь Вот так же: погружаться в темь, и вновь по тучам Рассветным, радостно взойти – любя! Любимой! И заново весь путь пройти – неповторимо! Слёзы Качнувшись, зеркало приблизит Лицо в задумчивых слезах, Гор заооконных выгиб сизый, Волнистый росчерк в небесах… По облакам – пожар закатный. Прочь, зеркала.…

– Все нормально, я почти дома. – Но… – музыка на заднем плане вновь обратила свои тона на возвышанные и голос Максима Юрьевича пропал в заглушках. – Пока, Макс. Она провела пальцем в сторону, нащупала карман куртки одолженной им же и убрала в него телефон. Крайне и крайне утомительное было действие. Рвота в сочетании с умением “быть собой” при звонке высосали из нее последние остатки силы. Да и соврала она что идти недалеко. Еще два квартала по трущобам, зимой, ночью, и на каблуках. Усталость…

«Ладно хоть дождя нет!» Продолжать путь, не разобравшись с причиной, было легкомысленно и сулило неприятностями. Евгений это понимал. Но что ему оставалось? Вернувшись в кабину, он повернул ключ зажигания. Раздался скрежет. Двигатель не заводился. Евгений понял, что остался один, вдали от людей и без средств связи. Прошло какое-то время, и заморосил дождь. Отчаявшись найти причину поломки машины и от этого почувствовав себя изнурённым, Евгений закрыл капот и поспешил укрыться под крышей «Москвича».…

Последняя мысль Кеше понравилась особо. Он аж подпрыгнул от восторга, удивившись столь простому и приятному решению. И вдобавок тряхнул кулаком. Непонятно кому. Ведь кроме него в комнате никого не было. Зато так дерзко, будто сразу всему отечественному парламенту кулак показал: дескать, мы ещё посмотрим, как вы запляшете, когда я уйду. Взвоете! Шага самостоятельно без меня ступить не можете! А исчезну накануне выборов ваших – вот потеха-то будет! И Иннокентий действительно засмеялся. Громко, радостно…

Ещё позднее, когда волей-неволей пришлось выяснять на собственной шкуре, что не существует такой обобщённо-однородной категории как народ, а есть лишь очень условная сумма индивидуальностей, из очень непростых взаимоотношений между которыми и складываются события, а уж из них то, что именуют историей, передо мной неожиданно высветилась парадоксальная истина. История – это всего лишь скелет, схема, на которую нанизываются коротенькие человеческие судьбы, и нет среди них лишних и ненужных. Эти судьбы…

Работал в том учреждении пес, Который верно службу нес. И вот, однажды, при конвоировании, со зла, Волк напал на пса. Стал лапами махать И громко рычать. Пес тут же прием применил И волка мордой на землю уложил. После, рапорт на его написал. А волк, тем временем, заяву накатал, Мол: ни с того, ни с сего Пес напал на него. Не позавидуешь псиной судьбе:

– Стас, я ж не нянька. – Ей восемнадцать, нянька ей не нужна. Ей нужен контроль. И ты его обеспечишь. –Я не… – продолжить я не успеваю, мою речь перебивает женский смех. В дом, подобно тайфуну, врываются три девушки и замирают в дверном проёме прямо напротив меня. Та, что стоит по центру, медленно снимает солнцезащитные очки и надевает на каштановые волосы как ободок. Она улыбается, и я откровенно засматриваюсь на незнакомку, таких завораживающих улыбок я ещё не видел. Видимо, девушки пришли…

В 70-х застоя не было. Во всяком случае, начался он не в 70-х, а раньше, причём гораздо раньше. Может быть в 17-м, может – в 1700-м, а может в 1613? Или 988? Это не состояние, это некий регрессивный процесс, который закрутили давным-давно поселившиеся и успешно плодящиеся на Руси бесы. Душа-то народная – а ей что десять лет, что тысяча – пытается вверх, а черти вниз, в бок, вкось… вот и живём, смута на смуте, смутой погоняет, буруны да пена, как разглядеть, что за нечисть в водной толще? Потому и…

Он остыл, в тихой осени сны… Для души это будет началом Новой жизни со вкусом весны… Три любви В жизни человека три любви, Они нужны ему для счастья. Вот только третью можно не найти, Если от первых двух не в силах отказаться. Каждая по своему, но все-таки важна, В них можно научиться верить, Любить себя, и знать, любовь дана Не для того, чтобы тебя проверить. Про первую любовь мы помним нежно, Мы бережем ее, всю жизнь храним в душе. Она юна, по-детски быстротечна.…

У меня есть друг, по имени Кира. Со второго этажа ей прекрасно видно, как я иду по тропинке, она выбегает меня встречать всегда босиком, и с включенным планшетом. – Я счастлива. – Привет. – Я счастлива, слышишь? – Слышу. – Я помирилась с Вадиком. "В Контактике" у нее статус: "я давно люблю одново чиловека только ни скажу каво", или "Любовь это когда ты ему нужна постоянно а не временно" или "Самое приятное когда счастья не ждешь, а оно раз и случается" и так далее. Семейное положение…

– А вы были женаты, Аглай Иванович? – спросила «были», потому что сразу поняла, жены у него нет. Слишком запущенный мужичонка. Щетина серая на щеках. Брюки – пузырями. Сразу видно, что ничей. – Был. – Что же случилось? – Развелись. – А дети? – Сын. – У меня дочь от первого брака. В Америке живет, с мужем, – поделилась она. – У меня было пять мужей, и все умерли не своей смертью. Аварии автомобильные, одного током ударило, а четвертый – вот смех, по грибы пошел, траву какую-то сорвал –…

Сверкал на солнце недавно политый асфальт. Мимо обоза сновали, внушая настороженность лошадям и волам, «Волги», «Лады», «Тойоты» и «Мерседесы». Казалось, произошла накладка времен, и обоз вывернул откуда-нибудь из эпохи военного коммунизма, а то еще глубже – из тех лет, когда чумаки (не путать с чуваками!) постепенно обозначали шлях. Прохожие, хотя и сдерживали себя, все-таки не могли скрыть удивления. Некоторые останавливались и провожали обоз заинтригованным взглядом. И это понятно. Почти чудо…

* * * По осени, после завершения всех полевых работ, Матвей плёл несколько пар лаптей. Лыко драл сам. Сам готовил котомку со съестным, прощался с семьёй и пешком по грунтовым дорогам шёл в Верхотурье помолиться Симеону Верхотурскому и другим святым. Замаливал грехи. Шёл только пешком туда и обратно, изнашивая при этом все сплетённые лапти, а он точно знал, сколько их нужно запасти. Приходил просветлённый, уже по первому снежку. И вот тут начинались аттракционы. Работы по хозяйству было уже немного,…