Современная проза

2 Что, друзья, случилося со мною? Обломал я всю черёмуху весною. Эту тоже ломают, да частенько сами и обламываются. Зацветает черёмуха, и вместе с белым цветом приходит холод. Но душа, рвущаяся к любви, не замечает отеческого предупреждения. Белые кисти до изнеможения красивые и душистые помрачают разум, а тут ещё соловьи заводят коварную свою песню. Все чувства зачарованы; казалось бы — подойди, на вкус попробуй, коснись жёсткой ветви… — куда там! — терпкий вкус девичьих губ кажется…

— Уйди с пути, — брезгливо глянул на содержимое моего кулака, — там особист ждет. Отпихивая меня, военный хотел было тронуться, но тут мой двоюродный брат подоспел. Что-то говоря о моей профессии, он умело, сходу вложил в руку военного крупную рублевую банкноту; видя реакцию — вторую, третью. И после паузы, чуть ли не прикрикивая на меня: — «дай ему зеленую бумажку!» Я полез в другой карман, где хранилась пара стодолларовых купюр. — Ладно, проезжайте, — улыбнулся военный, — я передам на следующий…

— Пойдёт. Работая на подхвате, я подносил кирпичи, в вёдрах таскал из-под обрывистого берега пруда тяжелющую глину, сдабривал её песком и замешивал растворы. Дело спорилось. Но когда уже вывели колодцы, Санька, заглядывая вперёд, заявил, что надо будет обмазать запечную стену, для чего потребуется особый раствор, более вязкий. — Отец для связи добавляет конского навоза, — сказал он. С тоской огляделся я вокруг. До ближайшего села, где были лошади, километров пять. Но делать нечего: слово мастера —…

И жаль нам Чацкого, но в ней Такая прелесть: слава богу, Что было “Горе от ума”. Как будто потерял дорогу Молчалин: как же, снег и тьма! И забываюсь понемногу, И даже нравится зима. Любимый автор, цепенея, Глядит на сани, облучки. Смешно: похож он на еврея. Какие детские очки! Густые брови, шевелюра, Внимателен и тонкогуб… И языка клавиатура (Что Фамусов, что Скалозуб) — Его душа, его натура В стране…

5 Долго же я, не мудрствуя, видимо, прожил мигом! Стал только в годы смутные трезв, наклоняясь к книгам. Слёзные только пазухи что-то поизносились. В тёмно-зелёном воздухе кроны вдруг взбеленились, 6 но и смирились сразу же. Здесь, в Епифани, в Луге Третьего Рима, кажется, есть где-то арки, дуги. Ведь не за то ли ратуют и молодые руки и возле губ покатое ночью плечо подруги? 7 В сумерки…

От восхода его до заката И листочек ольховый сорви, Хоть и выглядит он плоховато. И покуда он вышел не весь, Этот день, поверни её к свету, Эту жизнь, ударение здесь Лучше ставить на “жизнь”, чем на “эту”. Ещё раз посмотри на цветы, Оглянись, приближаясь к Голгофе, И на фоне грядущей беды Ещё раз выпей чашечку кофе. А зачем же иначе лучи Так пылали б на влажных ресницах? А за что же иначе врачи Так сражались бы…

мы тоже бабочки с прекрасными крылами, за нами вслед встают — неясные пока — поэты — шелкопряды языка... *     *  * Ю. К. Птицы, словно поэты-эстрадники, нам о чем-то кричат с высоты. Золотые шары в палисаднике ярче, чем остальные цветы. Остается от камешка плоского дробный след на осенней воде. Говорили про Сашу Сопровского мы с тобою подробно. Но где это было — не помню, не ведаю… Был костер поминальный…

И музыка звучит как будто рядом: кларнет и скрипка, хрипнущий фагот, лобастый и с задумавшимся взглядом. Наверно, скоро вымахнут ветра. Труба прокличет горько и высоко. И станут вдруг просторны вечера. И на Оке расступится осока.   3 Всё меньше неисполненных обетов, поскольку новых не было дано. Всё больше непрочитанных поэтов, забытых или умерших давно. И ты глядишь внезапными глазами на самого себя со стороны:…

Мой голос ими тронут был и осенен покров телесный, когда, как тесто, голубь взбил эфир игрой десятиперстой.                   3 Не жизнь утрата. Не фарфор разбит. Не что внутри и окрест, пыль. Не что было до сих пор, урон. Но возраст — кончен возраст. И следующему не быть. В нем все былые. Он тот самый зовущий плакальщицу выть над им и ими полной ямой. Крах срока. Но сроков ли жаль? Их цифр, их мелочей, их массы?…

И хотя господин Хентьен со своей козлиной бородкой был похож на бедного подмастерья у портного, его вдова хранила ему верность; по крайней мере, ни у кого не было оснований ее в чем-либо обвинять, и если кто-то все-таки решался на попытку сойтись с ней поближе с соблюдением всех благопристойностей, то она с пренебрежением думала: "Да, хозяйство мое было бы ему как нельзя более кстати. Ну нет, уж лучше я" сама буду здесь хозяйкой". "Доброе утро, господин Гейринг, доброе утро, господин Эш, — обратилась…

Если позволено прибегать к аналогиям из окружающей нас действительности, мы сравнили бы это снисхождение Божественного света со снопом света прожектора: чем ближе к источнику света, камере прожектора, тем он ослепительнее, но меньше площадь освещения, и наоборот, чем дальше от источника света, тем больше площадь освещения, но слабее и дробнее свет. Проходят тысячелетия, а народам по-прежнему преподается именно этот ослабленный и рассеянный свет богопознания в бесконечном множестве слов и образов.…

Повзрослев и осознав материнскую нелюбовь (ненависть осознается быстрее, а вот на понимание нелюбви иногда требуются долгие годы), такой человек чувствует потребность заместить свою прежнюю любовь к матери каким-нибудь другим чувством. Весьма нередко им оказывается ненависть. И не смейте осуждать этих несчастных (ненависть еще никого не сделала счастливым), не смейте причитать «онажемать» — это глупо и безнравственно. Если можете, посочувствуйте им, не можете, промолчите и попробуйте подумать. У…

Голы и босы Рэнсомов обокрали. «Ограбили», — сказала миссис Рэнсом. «Нет, обокрали», — поправил мистер Рэнсом. Помещение грабят, если застают людей. Как поверенный он полагал, что у каждого слова есть точное значение и употреблять его следует в точном с ним соответствии. Впрочем, обокрали ли их, ограбили ли — значения не имело. Воры обычно не берут все подряд — одно уносят, другим пренебрегают. Да и не все можно унести: кресла, к примеру, уносят редко, кушетки и того реже. Но — не на сей раз.…

Звучала дурная музыка, паленая водка лилась рекой, под сводами зала клубился табачный дым, на кухне едва успевали жарить куриные окорочка и крылышки, замаринованные черт знает в чем, а сверху, из номеров, доносился скрип шести отчаянных кроватей, и часто после полуночи пьяненькие шалые девушки, весь туалет которых сводился к туфлям на высоком каблуке, устраивали танцы на столах, их поливали шампанским, посуда летела на пол, Малина прижималась невероятным своим бедром к очередному избраннику и счастливо…

— Я не буду есть, — говорит Миша. — Почему, любимый? — на Машином лице растерянность, искренняя, как первое в жизни разочарование. — Если я буду есть, мне потом придется срать, а я не могу, у меня болит зад. — Посмотри, что я купила для тебя, — Маша разворачивает свертки и находит, наконец, крошечный пузырек со Статуей Свободы на этикетке. — Это чудо-мазь из Голливуда, давай сюда свою попку. — Маша втирает мазь в Мишин анус. — Ну что, уже не так больно, я вижу, уже совсем не больно, скоро попочка…

Вдруг парень, оборвав соседку на полуслове, порывисто встал. — Я хочу ее увидеть! — с трагичной и жалкой детской решительностью потребовал он. Женщины подняли головы. — Поможешь?! — сказал он, направляясь ко мне. Дерзкое и насмешливое предложение, абсурдное в силу непреложности, необратимости случившегося. Я со страхом посмотрел на дверь — ржавые, жестяные створки громыхали и ерзали, в просвете виден змеящийся асфальт. Однако испугался я тех, кто, наверное, приставлен надзирать за нами,…

— Ещё как! — воскликнул Базлыков весело, дружелюбно улыбаясь. — Если желаете, то можно попробовать. Только, чтобы пострелять, придется выехать за город. — Нет, не желаю, — угрюмо отвечал я. — Цена, наверное, не малая? — Ещё бы! Но пистолет того стоит. Во-первых, именной. Принадлежал какому-то англичанину. А во-вторых, абсолютно новый. Представляете, я лично первым из него стрелял! — Где же он так сохранился? Базлыков несколько замялся: — В общем, ко мне он попал из бывшей голицынской усадьбы.…

Эти пьесы появились по прошествии скольких-то лет его жизни в эмиграции, когда западный театральный мир уже оценил неисчерпаемость и прихотливость фантазий Вишнека, дар обыгрывать, в своей манере, всевозможные жизненные ситуации от самых банальных до самых экзотических. Так и роман «Господин К. на воле», написанный в 1988 году, автор не счел нужным публиковать в общем потоке разоблачений, вырвавшемся из-под спуда после 1989 года. Двадцать лет рукопись отлеживалась в столе. Не для того ли, чтобы заблистать…

Куда уходил отец? Об этом особенно сладко думалось малышу. От дворовых ребят малыш знал, что отец его бегун. Ребята только не могли решить, на какую дистанцию он бегает. Они приставали к малышу: папа — спринтер или стайер? Но малыш не мог им ответить. Он всякий раз собирался спросить об этом отца и неизменно забывал трудные слова, хотя давно научился понимать их смысл. Но самому малышу было безразлично, что он не знает, на близкие или на дальние дистанции бегает отец. Малышу было всего шесть лет,…

Многие помнят моего отца по его добрым делам, которые он сделал для нашего городка, — например, он преподавал алгебру в младших классах средней школы и тренировал школьную команду по боулингу. Однако я чаще вспоминаю его только по едким замечаниям в мой адрес, в частности касающимся поражения его любимой футбольной команды или же моих вечерних прогулок с друзьями. Он называл все мои знакомства «беспорядочными случайными связями», что в его устах звучало примерно как «спать со всеми подряд». …