Современная проза

– Да засни же ты, наконец, черт бы тебя побрал! – сказал тот, что постарше. – Слышишь, ты должен поспать! – Так точно, должен, – ответил тот слабым голосом, но все же было ясно, что он еще более далек ото сна, чем прежде, когда не горела свеча. – Погоди минутку, – сказал тот, что постарше, смягчившись. – Еще одну сигарету выкурю и погашу свечу. Пусть нас затопит в кромешной тьме. Он курил и поглядывал в темную часть укрытия, где лежал его товарищ. Лужа все увеличивалась; он сплюнул в нее второй…

Минск пал через неделю после немецкого вторжения в 1941 году. Мать Бориса Цыпкина, сестра и два малолетних племянника погибли в гетто. Ему с женой и пятнадцатилетним Леонидом помог бежать председатель соседнего колхоза. В прошлом благодарный пациент, он приказал снять с грузовика несколько бочек соленых огурцов, чтобы разместить в кузове уважаемого хирурга с семьей. Спустя год Леонид Цыпкин поступил в медицинский институт, который он закончил в 1947 году, вернувшись с родителями после войны в Минск.…

В то пасхальное воскресенье мать вдруг забрала себе в голову, что игра на деньги прямиком доведет меня до беды и загробных мук и что пора принимать меры. А право, было бы лучше оставить меня в покое. Какой был день! С утра я играл в кункен [1] на голубятне у Паффера Джонсона, и от наших криков и матерщины его воркуны словно вымерли. В игре всегда так: вдруг пошла везуха. Я не терялся, и мы с Паффером в два счета обчистили тех умников. Мы еле затолкали в карманы нашу добычу. Там была медь в основном.…

«Зеркало, называемое реализмом» Сида Чаплина нет необходимости представлять нашему читателю: у нас хорошо известны его романы «День сардины», [1] и «Соглядатаи и поднадзорные» [2] завоевавшие большую популярность – особенно у молодого читателя. Это и неудивительно: романы повествуют, прежде всего, о проблемах и заботах молодых героев. «День сардины»– роман-исповедь 17-летнего рабочего паренька Артура Хэггерстона, успевшего за свою недолгую жизнь побывать и помощником угольщика, и учеником…

Солнце уже стояло высоко, изумрудно посверкивали обработанные химикалиями виноградники на склонах гор за кукурузным полем, на котором кто-то, справлявший малую нужду, приветственно махал свободной рукой красному автомобилю. Слившись с ним, Нед неотрывно смотрел на дорогу, зато старик, его дед, поощрительно помахал нахалу. Умиротворенное настроение старика покоробило Неда. В голове горошиной гремела мысль. Ищешь сюжет – и обязательно подворачивается что-нибудь неподъемное. О ветровое стекло разбивались…

– В общем, так, – сказал Джо, – это старичье нам надоело. Пора им и честь знать. Они же ни во что не вникают. Мы считаем, сейчас неплохо устроить хорошую чистку. – Понятно, – в раздумье сказал Ланарк. Он, кажется, представлял, что последует дальше. Но готового решения у него не было. Нужно еще подумать, а времени на это, он чувствовал, ему не дадут. Стало быть, нужно думать быстро, а быстро думать он не привык. – Слушай, – сказал Джо. – Мы уже все обговорили. Поддержка обеспечена. Мы подобрали…

Бесконечны материнские причитания над умершей дочкой. Но жалеет-то мать больше себя: «Ночи сидела… душу свою вложила… жизни своей не знала… только тобой жила…» А если бы жила не только дочкой? Если бы вложила не всю душу – значит и убивалась бы меньше? Любить ради любимого, полностью забыв себя, удается редко. Обычно любят-то любят – но любят прежде всего свою любовь, жалеют прежде всего собственные усилия, собственные вложения – душевные и даже материальные, собственные жертвы, оказавшиеся напрасными.…

– Идите в дом, – сказала Лиля. – Пожалуйста… Мы всей гурьбой ввалились в комнату, где на гвоздике скромно висела пластмассовая коробочка репродуктора. В ответ на наши недоуменные вопросы Лиля только вздыхала. – Паровозные вздохи, – сострил Володька. – А что, здорово сказано? Прямо ильфо-петровский эпитет. – Лилька, брось нас разыгрывать, – начал Игорь. – Я знаю, тебе скучно одной посуду мыть… И в это время радио заговорило. – Говорит Москва, – произнесло оно, - говорит Москва. Передаем…

На ступеньках станционной платформы Франц — четкий черный силуэт, закованный в одиночество и викторианский костюм. В поезде он всегда уступит место женщине, тем самым вызывая в себе чувство, что все в мире по-прежнему, все в порядке. Путешествовали чаще всего длинные девицы с лошадиными лицами; они закидывали ногу на ногу, щедро щеголяя костлявыми коленками, на которые клали книжки. Если до работы оставалось время, Франц заходил выпить кофе на Гарвард-сквер. В эту лучшую пору утра, когда корпуса…

Ну так вот. Началось всё в один прекрасный вечер, точнее, ночь. Вася сидел в своей комнате (вообще-то это была Федина комната, но Феди не было и поэтому Васю в неё переселили) и плакал. Морда лица у Васи была сильно распухшая. Дело в том, что ребята во дворе стали смеяться над Васиными широкими штанами, к тому же изношенными в своё время Васиным папой. Вася обиделся и послал ребят на хуй. Ребята тоже обиделись и жестоко избили Васю кирпичами по голове и плюс к тому, выбили ему железной трубой передние…

Все ухаживали за Лизой. Замуж она так и не вышла. А на пятом курсе родила ребенка. Девочка была походка на маму. А также на заместителя комсорга по идеологии. Короче, Лиза превратилась в женщину трудной судьбы. Высказывалась цинично и раздраженно. К двадцати пяти годам успела разочароваться в жизни. И тут появился Головкер. Молчаливый, застенчивый. Приносил ей не цветы, а овощи и фрукты для ребенка. Влечения своего не проявлял. Мелкие домашние поручения выполнял безукоризненно. Как-то они…

Моня Хейфиц был клеймен своим происхождением навечно. С вступительных экзаменов на мехмат его поперли мгновенно, и оказался он на факультете вычислительной математики в лесотехническом. На каждой сессии ему обязательно вклеивали хотя бы одну тройку, чтобы не марать его именем списки ленинских стипендиатов. Комиссия по распределению заткнула его в удивительную дыру, где единственным вычислительным средством были допотопные счеты. В дыре Моню приставили к кульману, у которого он и простоял все положенные…

Фауста. Ах, так? (Свистит.) Животное, ко мне! На сцену с рыком выскакивает большой плюшевый зверь. Критик и критикесса разбегаются с воплями. Фауста, Марк и Животное (взявшись за руки, пляшут и поют). Обмана ищет этот мир. Пусть будет он обманут. Чему быть, того не миновать, да и наша история слишком заманчива, чтобы упустить такой случай выманить деньги у любителей театра. Хозяин балагана (снова появляясь на подмостках). Мы превосходно изобразим отчаянье Фаусты и кривлянье остальных. Балет…

Родители испугались и повели Розу сперва к психологу, а затем и к психиатру, где Роза добросовестно отмолчала положенные часы приема. Специалисты написали в карточке “подростковый аутизм”, дали рецепт успокоительных капель, (скорее для мамочки), и посоветовали оставить ребенка в покое, авось с возрастом пройдет. Специалисты оказались правы. С возрастом Розе стало легче. В семнадцать лет она окончила школу, и у нее отпала всякая необходимость выходить из дома. И последующие два года она чувствовала…

Газетных вырезок у д-ра Хорвата было больше, чем у великих кинозвезд. В статьях, которые он внимательно прочитывал, следя за реакцией противника и его лакеев, хватало и желчи, и сарказма, и ядовитых насмешек. Оскорбления миссионер сносил равнодушно: даже сам Господь не был защищен от хулы. Лишь результат имел для него значение. А ведь и месяца не прошло с тех пор, как, проповедуя в нью-йоркском Polo Ground , он пережил момент настоящего триумфа: публика была многочисленнее, чем во время матча Петерсон…

Мечеть была большая, небо – голубое; огромные, с пожелтевшей листвой деревья мощно раскинули во все стороны свои старые узловатые корни. У водоема совершали омовение какие-то люди, на помосте стояли молящиеся, кто-то шел через двор, а он смотрел на все это издалека, сидя рядом с матерью под аркой шабестана [3] . Он очень устал и был словно во сне. В небе резвились голуби, мечеть казалась ему незнакомой, солнце слепило глаза, а тростниковые циновки на полу шабестана были сплошь в одинаковых квадратиках……

– Ну что ж ты не пошел? – спросила жена. Мужчина молчал. – Не поняла, – сказала женщина. Мужчина продолжал молчать. – Что-то я вообще ничего не понимаю, – добавила она. – Я-то тут при чем, – отпарировал муж. – Покачаете меня на качелях? Сильно-сильно! – спросила девочка, дергая за руки обоих. Ни тот, ни другая не обратили на нее внимания. – Хорошо, скажи правду, – сказала женщина. – Ты прекрасно знаешь, что я так и делаю, – ответил он. – Сильно-сильно! – повторила девочка, снова подергав…

А он – он, скорее всего, был ученым-теоретиком. Не имея перед собой ее собственных писем, трудно было определить, в чем именно он упорно совершенствовался все годы, пока длилась переписка. Складывалось впечатление, будто предмет исследований был недоступен его подруге: в силу недостаточной подготовки или особенностей интеллекта, несмотря на ее блестящий ум, о котором он высоко отзывался в каждом письме, и профессиональный успех, служивший для него едва ли не большим сексуальным стимулом, чем красота…

Уж не рады были, что втянули Б-ва в эту историю. Сказал бы: да — да, нет — нет, что там мудрить. Но, оказывается, чего-то там зацепилось, и назад ходу не было. Однажды Б-ов позвонил мне в Ленинград и попросил назавтра быть в Москве. Достать билет в тот же день было непросто, но я понимал, что с такими мелочами Б-ов считаться не может, тем более лицо, которое он представлял. В Москву я прибыл. К вечеру Б-ов заехал за мною, и мы отправились в Кремль. По дороге он пояснил, что согласились принять…

Как же Вадик хотел выспаться! Даже не так. Это было не желание. Это была единственная потребность и мысль, которую Вадик постоянно обдумывал и чувствовал. Чувствовал давно и беспрерывно. На прошлой неделе он уснул в стоматологическом кресле, и слегка прикусил руку доктору. А она, в свою очередь, поранила Вадику десну и язык работающим инструментом. Буквально несколько дней назад, Вадик смог-таки вместо обеда пойти постричься. Во время стрижки он уснул, стал падать, и больно ударился о столик парикмахера…