Современная проза

Я понимаю. Потому что я обеспечиваю эту связь уже тридцать два года. С тех пор, как бросила ДОСААФ. Девки говорили – ну, ты и дура. Ты же прыгаешь лучше всех. Чемпионка Сибири по парашютному спорту. А я говорила – что мне с вашего парашюта? Валерка успеет двадцать раз всех баб оббежать, пока я из вашего кукурузника прыгну. А теперь мне пятьдесят шесть. И это мне больше всего непонятно. То есть как это так бывает? Вот вроде бы ты живешь – все нормально, и вдруг тебе пятьдесят. А потом еще – пятьдесят…

Пройдя с километр по тропинке, протоптанной в папоротнике и брусничнике, мы вышли к лужайке среди густого разнолесья и увидели большую брезентовую палатку с маленькими оконцами. – Тебе повезло, паренек, – сказал пожилой санитар. – Может, и домой поедешь, к маме. Молоденькая желтоволосая санитарка, скорее подросток, чем девушка, ввела меня под сумрачные своды брезента, битком набитого ранеными. Ни топчанов, ни кроватей не было. Кто лежал на шинели, кто на плащ-палатке, а кто и прямо на смятой траве.…

Староста снова взял скрипку и опять принялся изучать. Потом протянул ее мне. – К сожалению, товарищ начальник, я не очень хорошо играю, – смущенно признался я. И тут я заметил, что Лю усиленно подмигивает мне. Я взял скрипку и принялся ее настраивать. – Сейчас, товарищ начальник, вы услышите сонату Моцарта, – с полнейшей безмятежностью объявил Лю. Я был потрясен и решил, что он сошел с ума: уже несколько лет как любые произведения Моцарта, впрочем, как и всех других западных композиторов тоже,…

— Благодарю, миссис Вильсон. — Давай, Альфонс, — сказал Джонни и сбросил половину своего омлета Бойду на тарелку. Бойд смотрел, как миссис Вильсон придвигает к нему поближе блюдо с тушеными томатами. — Бойд томатов не ест, верно, Бойд? — сказал Джонни. — Не ест томаты, — поправила мать. — Если ты их не любишь, не говори за своего товарища. Бойд съест что угодно. — Спорим, он не будет, — сказал Джонни, налегая на омлет. — Бойд хочет вырасти большим и сильным, как его отец, чтобы много работать, —…

Бася любил когда его чесали за ухом, правда, в кульминации пьянки стараясь особенно не маячить, он находил пристанище под диваном, где до него доносились обрывки сумбурного диалога, типа: – Мужики, как вам понравилась сама гонка по телевизору? Ах, да… – заторможено отвечали мужики. – Самогонка-то нам понравилась… Но вот как-то после очередной пьянки Бася обнаружил на кухне большого попугая, которого очевидно кто-то принёс хозяину из собутыльников. Попугай оказался гордый и всяческое присутствие…

– Почему мне всё время так не везёт в жизни? – пытался разложить по полочкам и проанализировать ответ на поставленный вопрос Ерофей Павлович, на самом деле, до конца ещё не осознавая разницу между, когда просто не повезло, а когда не повезло совсем. То командировка в Гавану у него чуть было, не сорвалась, то с билетами была целая беготня. Ботинки стоптал, пока всё оформил. То на самолёт чуть не опоздал, автобус по дороге в аэропорт сломался, и ещё пробка была такая, что ему с тяжелым портфелем…

У Вали была модная прически и белый лавсановый халат, который искрил и был такой трескучий, как Сибирский мороз. Когда Валя ухода с работы и снимала халат, в котором по ошибке её можно было принять за врача, то становилась обычной игривой девушкой, и, глядя на неё никто, никогда бы не мог подумать, в какой службе она работает. Правда, запах у неё был такой специфичный, что никакие, даже самые дорогие духи не брали. А работала Валечка хорошо, её портрет висел на доске почета в строю лучших работников,…

И вот, как только прокукарекал последний петух, Спартак принялся ходить вокруг бочки по часовой стрелке под удивлённые взгляды жены, считая круги и приговаривая – Кто сопрёт – тот помрёт, кто сопрёт – тот помрёт… Супруга не выдержала, и, в конце концов, от такого зрелища просто расхохоталась, огласив своим заразительным смехом всю деревенскую округу. Спартак же заколдовав бочку, отправился спать с мыслями, что завтра ему в район, к врачу в поликлинику. Но рано утром в окно постучалась соседка и,…

Всё это было из разряда – держи башню… Передо мной стоял маленький и беззащитный человек, который показывал мне свою силу! Струны моей души дрогнули и жалобно в унисон запели, вокруг меня всё покачнулось… – Да, умеет жизнь пустить настроение под откос – невольно ухмыльнулся я, схватив девочку на руки. Я принялся греть её ножки, которые были холодные, как лёд. – Как тебя звать, лапочка ты моя? – спросил я крохотное создание. – Киля… – ответила мне девочка вся, дрожа от холода. (Кира) – как…

– Ох ё… твою! – схватился он рукою за сердце. Продолжая смотреть вниз Копыто Иванович вздохнул и попытался представить себе потоки машин, мчащиеся в разные стороны… как бы в прошлое и будущее. – Одни едут в прошлое, другие в будущее, чего тут не понятного… А между ними, наверное, и есть этот самый миг жизни обозначенный осевой симметрией. Но только он получался какой-то такой длинный, предлинный… – продолжал рассуждать про себя Сергей. – Вот достаётся-то этому мигу, наверное? Вот крутит его…

И я поступил на режиссёрский. Если б вы знали, чего мне это стоило! Но я всё выдюжил и поступил. Разве не вправе был я после этого уважать себя и от других уважения требовать? Но не подумайте, что я такой уж Наполеон был и всё только о великом мечтал. Мне и простых вещей хотелось. И я думал, что поступлю учиться, работу найду подходящую, чтобы опыту набираться, с девушкой познакомлюсь. Потом квартиру с ней снимем, жить вместе будем. И всё всегда вместе. Но ведь всё со строгостью и сообразностью!…

  Мать отпевали в Ильинском храме. Надежда Ивановна ближе всех стояла ко гробу и обливалась слезами. После того, как разрешительную молитву вложили в руку усопшей, и все бывшие на панихиде поклонились почившей старушке, Надежда Ивановна подошла к батюшке. Тот, желая, очевидно, её утешить, сочувственно спросил: – Это сестра ваша? Надежда Ивановна в ужасе подняла на него глаза и замахала руками, как будто дотронулась до чего-то горячего. – Что вы?.. Что вы?.. – зашептала она и зарыдала с новой…

Вот что такое «клубы», в которых колбасятся москвичи по ночам. А наутро снова снуют, суетятся и поворачиваются, продают и покупают. И всё это с видом важным и необыкновенно серьёзным. Так что при виде москвича, продающего в лавочке сосиски, начинаешь верить, будто нет ничего на свете важнее продажи сосисок. Москвич так горд собой, что даже самое никчёмное дело умудряется обставить апломбом. Кроме того, москвич нагл, напорист, зубаст и высокомерен. Он никого не замечает, кроме себя. А если и замечает,…

И через все эти мелкие переживания он начал тихо ненавидеть свою молодую свояченицу, втравившую его в непредвиденные расходы. А наша глупая, юная девица явилась в контору, нацепила очки и развернула, как говорится, бурную деятельность по поводу своей предстоящей работы. Но поскольку работы для неё не было и в помине, то ей поручили развозить какие-то письма и заваривать чай в обеденный перерыв. Но такая, с позволения сказать, работа не могла удовлетворить её юношеских амбиций. Этой молодой дуре…

Сидит дальше. Дышит. Глаза прикрыла, вроде полегче стало. Вроде не так пахнет. Тут заходит энергичная такая бабёночка с ушатом воды. – Эхма, говорит, чего-то у вас тут прохладно. Сейчас, говорит, парку поддадим. И с ушатом своим к печке направляется. Взмолилась Сусанна Григорьевна: – Что вы, говорит, бабёночка, какие экзекуции вздумали устраивать! Дозвольте, говорит, так посидеть, подышать свежим воздухом. Ухмыльнулась бабёночка. Ушат свой поставила, подбоченилась и говорит: – Это,…

Зятя он открыто ненавидел, и если бы не Веркино брюхо, хрен бы состоялось это родство. Свадьбу играли протокольно сухо. Бледный и вусмерть перепуганный жених, подстать своей немногочисленной родне, сидел за свадебным столом в лучшем городском ресторане тише мыши и тупо целовался деревянными губами под громогласное офицерское «горько». Жену свою Павел боялся и никогда не любил. Так уж получилось, что после Нового года, на третьем курсе, он попал в одну чисто городскую компанию и там обратил внимание…

Накануне страданий облетают сады сердец. Увядает радость, и умирает песнь. И во мраке жизни проступает смертельный мрак. Вот и пришел срок. Поднимите, друзья, бокалы. А лица наши будут обращены к дедушке, закутанному в пыльную простыню и спешащему проскользнуть к заслуженному им вечному шлафштунде возле бабушки, умершей зимой, много-много лет назад (а нас даже не взяли на похороны, чтобы мы не простудились и не пропустили занятий), и к кантору, закрытые глаза которого будут обращены к…

– Вот! – не сдержав-таки довольного восклицания, выдрал он из загремевшей груды то, что искал. Катя молча взяла. Стремянки не было – пришлось снова перетащить в комнату тяжелый полированный письменный стол от гарнитура. Топилин накрыл его двойным слоем газет. Катя взобралась, и ее мастерок живо заскреб по выбоинам худо заделанных швов на потолке. Посыпалась штукатурка. Несколько тяжелых кусков упали прямо на стол, и Топилин внутренне вздрогнул. «Одеялом надо было проложить» – подумал он,…

У нее была своя теория секса, отчасти похожая на мою, старая теория секса о «стакане воды». Разница была в подходах – ведь брать это не то же самое, что быть взятым. О чем бы она ни начинала разговор, уже через минуту он плавно перетекал в ареал секса, что, согласитесь, довольно утомительно. «Оргазмично!» – было любимым ее словечком. Она была нимфоманкой, а эта порода женщин меня никогда не интересовала – мой интерес, как я уже не раз признавался, в сопротивлении материала. Больше всего мне запомнилась…

– You may come in. She i ok, [1] – хрипловато сказал рыжий Томас, выходя из Машкиной палаты и рубленым, как у регулировщика, жестом пригласил нас к ней. Проходя мимо него, я коротко втянула ноздрями воздух. Действительно, от хирурга исходил свежевато-цитрусовый и еще незнакомо чем манящий аромат. Уж в этом-то я, факт, кое-что понимала. Мы окружили Машино лежбище-кровать. На высоких подушках покоилась ее с чуть слежавшимися, а обычно роскошно поблескивающими светлыми волосами голова. Маша одна…